Вещий Олег - Васильев Борис Львович. Страница 28

Впереди за сосновыми стволами что-то темнело. Сигурд пригляделся, понял, что зеленеет груда нарубленных еловых ветвей, и остановился, напряженно прислушиваясь, но ничего необычного не уловил в однообразном лесном шуме. Необычной оставалась куча еловых веток, и он шел к ней с особой осторожностью, часто останавливаясь и вслушиваясь. Кругом частоколом стояли молодые сосны, сучья их, давно отмершие внизу, зеленели над головой и шумели там под несильным ветерком. А у земли было безветренно, и в этом безветрии Сигурд вдруг уловил грубый мужской голос. Голос доносился от еловой кучи, но как бы из-под нее, ниже и глуше. Он не смог разобрать ни одного слова, как ни вслушивался, но понял, что голос звучит из ямы и что яма эта подле еловой кучи, которой, вероятно, и была скрыта, пока сюда не пришел вятич с мешком. А это означало, что Урменя прячут в ней, причем наверняка связанного, если принять во внимание его силу.

Конечно, можно было подобраться к самой яме и вынудить противника там и принять бой. Но прежде чем погибнуть, вятич наверняка зарубил бы Урменя, в этом Сигурд не сомневался. Значит, оставалось ждать, пока он не вылезет из ямы, и только тогда завязывать бой.

Не спуская глаз с еловой кучи, Сигурд обошел ее и увидел узкую промоину, откуда и доносился грубый голос. Обнаружив, где противник, Сигурд прикинул, откуда он появится, и стал так, чтобы оказаться за его спиной. Теперь оставалось ждать, и он внимательно и неторопливо осматривал место грядущей схватки.

Как ни был готов Сигурд, а вятич появился неожиданно, точно выпрыгнул из-под земли. Он не заметил Сигурда, стоял к нему спиной и совсем не ожидал боя. И опять у Сигурда была полная возможность напасть сзади, и опять он не воспользовался ею, а, как и на берегу, шагнул навстречу и негромко сказал:

— Защищайся.

Вятич развернулся мгновенно и тут же бросился на Сигурда, выхватив боевой топор. В отличие от того, берегового, он был высок и строен, ловок и подвижен и искал не удобной позиции, а — боя. Он не пугал, не перебрасывал топор из руки в руку, но отточенное лезвие сверкало с такой быстротой, что трудно было поймать его взглядом. Отмахиваясь мечом, Сигурд поспешно отступал перед бешеным молчаливым натиском.

Но отступал, куда задумал: в чащу, где сосны росли густо и где действовать мечом было куда удобнее, чем размахивать топором. Он скорее удивился, чем растерялся, он не утратил способности оценивать схватку и соображать и твердо помнил, что не сможет отбить длинное топорище одноручным мечом русов. Надо было сковать широкие замахи, ограничить их, но при этом ни в коем случае не показывать яростному вятичу, что его заманивают в чащу. Сначала следовало раздразнить противника, разозлить его, и Сигурд нарочно дважды поскользнулся, нарочно сделал несколько неуклюжих выпадов, а потом просто побежал в лес. Он боялся, что вятич не кинется вдогонку, но торжествующий гнев — тот ослепляющий воина призрак легкой победы, о котором никогда не забывал напоминать Рюрик, — уже овладел стремительным врагом.

И тут Сигурд резко остановился, развернувшись лицом к противнику. Он уже определил место поединка — то место, где замахи боевого топора на длинной рукоятке были скованы тесно растущими соснами. И теперь уже меч варяга ослепительно засверкал перед глазами вятича, только начинавшего соображать, в какую ловушку он угодил. Теперь вятич спасал свою жизнь, короткими ударами топора прикрываясь от прямых выпадов Сигурда.

Это были ложные выпады: Сигурд вовремя убирал меч, чтобы уберечь его от ударов топора. Он уже знал, что должен сделать, но, чтобы добиться этого, надо было злить противника и не давать ему передышки.

Он скорее почувствовал, чем понял, что сейчас, именно сейчас вятич нанесет решающий удар. Он даже шагнул навстречу, чтобы подтолкнуть противника к этому последнему удару, который должен был раскроить ему череп. И как только топор резко взмыл вверх, мгновенно присел, потому что ожидал этого, потому что перехватил бой и теперь сам вел его. Потому и присел в точно уловленное мгновение, и отточенное лезвие глубоко вонзилось в сосновый ствол, просвистев над его головой. А вятич, покачнувшись, на миг застыл, не соображая, что ему следует делать. То ли выдергивать топор, то ли хвататься за нож, то ли просто бежать. И осел мешком, получив удар снизу, и Сигурду пришлось повторить удар, потому что отважных убивают в сердце. А потом, покачиваясь — ему немало пришлось потрудиться, — пошел к промоине.

На дне ее лежал связанный Урмень. Сигурд молча перерезал ремни, помог выбраться наверх, и Урмень сразу сел.

— Ноги затекли.

Ни слова не говоря, Сигурд сдернул с него сапоги, стал растирать ступни, голени.

— Я сам.

— Сам руками займись. Нам пешком идти.

Он сознательно не сказал о лодке. Почему, и сам не мог бы объяснить. Просто решил, что Урменю знать об этом не следует.

— Мышцы болят?

— Еле терплю.

— Это хорошо. Руки растирай, не ленись.

— Вятич убежал?

— В соснах лежит.

— Он был один?

— Второй — в кустах.

Урмень впервые улыбнулся, но промолчал. Сигурд помог ему подняться.

— Топай ногами. Сильно топай, я пока за топором схожу.

Он прошел к тому месту, где лежал вятич, выдернул из ствола топор, вернулся. Урмень послушно топал ногами, кривясь от боли.

— Думаешь, двое их было?

— Все может быть. Идти надо. Сможешь? Урмень шагнул, покачнулся. Сигурд подхватил его.

— Жилы у тебя запали. Еще потопай.

— Лучше похожу. Подставь плечо. Шатает.

Они медленно ходили вокруг кучи еловых веток. Урменя бросало в стороны, он скрипел зубами от боли в ногах.

— По голове ударили, — вдруг обиженно сказал он. — Сзади. Хорошо, шапка была.

— В этом лесу?

— Нет. Не знаю, как тут очутился. Не помню ничего. Вятич раз в день приходил. В рот лепешку пихал, но рук не развязывал. А меч взяли. Хороший был меч.

Сигурд снял с пояса свой меч, протянул Урменю.

— Возьми. На память.

Урмень в упор смотрел на него, но к мечу не прикасался. Сигурд невозмутимо пояснил:

— Я топором тоже биться умею. Если что, встанем спина к спине.

— Знаешь, что это означает по славянским обычаям?

— У варягов — свои обычаи.

— Спина к спине?

— Спина к спине, — серьезно подтвердил Сигурд. Всегда жесткий взгляд Урменя вдруг стал теплеть.

Он протянул обе руки, бережно взял ими меч и, чуть выдвинув его из ножен, поцеловал лезвие.

— О наших обычаях я тебе после бани скажу, Сигурд. При всех.

Князь Воислав переживал трудные дни. Предложение примкнуть к объединенным конунгом русов силам мало устраивало кривичей. Держа в своих руках ключевой волок на Днепре, имея выходы к Западной Двине, Смоленское княжество получало устойчивые доходы, не прибегая к мечу. Мало того, кривичи без войны сумели потеснить мерю на восток, заполучив на притоках Оки маленький, но важный городишко Москву, открывавший третий торговый путь к Волге, а по ней — в богатую Хазарию, через которую шли караваны со сказочного Востока. Следовало осваивать это направление, укреплять Москву, но затеянный неугомонными русами поход на Киев грозил сорвать все планы.

А вот Новгороду беспокоиться было не о чем. Вытолкнув всегда ненадежных варягов и воинственных русов на юг, новгородцы выторговали себе при этом важные преимущества, оставшись, по сути, в стороне от войны, в то время как кривичам была уготована судьба ближайшего тыла. На их землях должны были сосредоточиться тысячи воинов, которых надо было не только кормить, но и сдерживать: вои оставались воями, тем более что с Олегом шли не только варяги и новгородские добровольцы, но и чудь, и весь, и ливы, и финны. И вся эта разноплеменная масса обрушивалась на города и деревни кривичей. Посол Перемысл обещал покрыть все расходы (об Изборске он не заикался, приберегая, по совету Донкарда, такой подарок напоследок), переговоры продолжались, но путь из варяг в греки на два лета, если не больше, выпадал из оборота, укрепление Москвы приходилось откладывать до лучших времен, а роги, узнав о его союзе с русами, могли перекрыть и Западную Двину. Смоленску угрожал разрыв всех торговых связей, а нашествие разномастного войска обещало крупные неприятности. Вот почему, днями улыбаясь послу Перемыслу, князь Воислав длинными весенними вечерами хмуро советовался с ближними думцами.