Красная Шапочка, черные чулочки - Васина Нина Степановна. Страница 45

– Это невозможно, – покачала я головой, – я не могу остаться здесь с двумя детьми и двумя собаками! Кто нас будет охранять?

– Привыкла к охране, да? Гамлета я верну леснику, это его собака. Мне оставаться больше нельзя. Время вышло. Я сижу здесь уже три дня.

– Я приготовила пирожки. С яблоками… – закончила я совсем тихо.

– Из ничего? – Макар попытался так выразить похвалу, но не смог скрыть некоторого сомнения в голосе.

– Все есть. Мука, сахар, сухое молоко, сухие дрожжи. Яблоки в саду падают на землю.

– Я не могу с тобой оставаться наедине.

– А мы…

– Ты же сама!.. – перебил он громко. – Ты сама отказалась снять с меня сапоги!

– Пошел к черту со своими сапогами! – обозлилась я. – Не собираюсь я снимать всякие там грязные сапоги!

– Они совершенно чистые. Я их полчаса мыл в ручье, когда увидел, что вы приехали.

– Подумать только! Он полчаса мыл сапоги в ручье! И зачем тебе это было надо? – ехидно поинтересовалась я.

– Чтобы выйти из леса с ружьем и стреляными зайцами, подойти к вашей кодле, сесть на ближайший пенек и потребовать, чтобы ты сняла с меня сапоги! – Макар стукнул кулаком по столу, потер руку и спросил более миролюбиво: – Поняла теперь, зачем?

– Я не хочу с тобой разговаривать на тему сапог, – заявляю категорично и отворачиваюсь.

– Я не собирался с тобой разговаривать. Я пришел сказать, что сегодня, когда дети уснут, мы с тобой… Короче, я хотел тебя попросить прогуляться со мной. Завтра утром мне уезжать.

– Прогуляться? И куда, интересно? Чего это ты глаза прячешь?

– Чего я глаза прячу? – зашептал он, наклонившись ко мне, сидящей за столом. – Ты еще не поняла? Ты!.. Ты береги от меня глаза. Держи их опущенными!

– Не кричи. – Я стараюсь скрыть обиду, но взгляд все равно получился укоризненным, и его зрачки сразу виновато заметались по разным предметам. – Я всего лишь спросила, куда мы пойдем ночью.

– Мы пойдем с тобой на кладбище! – опять стукнул Макар по столешнице и добавил уже менее уверенно: – Куда здесь все гуляют по ночам, разве не знаешь?..

– Ну уж нет! Хватит с меня! Я не пойду!

– Пойдешь!

– Я не пойду! Я не буду ничего раскапывать, как бы ты ни просил!

– Мы пойдем на могилу матери. Она хочет, чтобы мы пришли вдвоем.

– Как это – хочет?.. Кто тебе сказал? – вскочила я и заметалась по кухне. – Ты там уже был, да?

– Был. Она хочет, чтобы мы пришли вдвоем. Я обещал.

– Что значит – обещал? С какой стати ты такое обещаешь?!

– Сядь, – приказал Макар.

Я поправила три салфетки на столе, потрогала чайник, заглянула в холодильник, закрутила посильней кран и только потом села.

– Я обещал матери, что приду к ней на могилу со своей любимой девушкой.

Ничего не изменилось в комнате. Только воздух сгустился, и стало невозможно дышать.

– Тили это не понравится, – прошептала я.

– Ты ее не знаешь, – ответил он тоже шепотом. – Я уезжаю в полную неизвестность: куда направят после учебы – неясно. Когда еще сюда доберусь и будешь ли ты здесь?!

– Я замужем…

– Ничего… страшного… Я к мысли, что ты замужем, привык с шестнадцати лет. Просто постоим, помолчим.

Сейчас мне трудно в это поверить, но в тот вечер, накормив детей пирожками и дождавшись, когда они заснут на кровати, прижавшись с разных боков к Отелло (оказывается, этот престарелый бездельник спит только на кроватях и диванах, а на предложенный мною коврик в углу комнаты пописал!), мы с Макаром вышли в темноту и осмотрелись.

– Ты сядешь на Курочку, а я поведу ее. Заодно отведем старушку на постой.

Он вывел из сарая Курочку. Я погладила ее по морде и обнаружила в зрачках по луне.

– Курочка… Кому ты ее оставляешь? Она слишком старая, чтобы возить на себе дрова или сено!

– За ней ухаживают дети. Помнишь Кольцовых с хутора?

– Нет…

– У них родители погибли два года назад. Два подростка остались с лежачим стариком. Они в Курочке души не чают. Но дрова возят и картошку возят. Главное, старший обещал пристрелить Курочку, когда она упадет и не встанет. Я ему верю. Он не даст ей долго умирать. Он добрый. Подсадить тебя?

– Нет!

– Да…

Он подошел близко-близко, я обмерла в предчувствии его рук на моем теле, а Макар наклонился, взял мою правую ступню в кроссовке и поднял на ладони вверх, и я ударилась головой в звезды, балансируя несколько секунд на его руке в жуткой пустоте одиночества.

– Почему лошадь назвали Курочкой? – Сглотнув напряжение в горле, я устроилась в седле и взяла поводья.

– Потому что я, пятилетний, назвал поросенка Котиком, а Кубрик подобрал лосенка-сосунка и назвал его Тигром. Потом Тили выкупила у бойни больную кобылку, вылечила ее и назвала Курочкой. А котенка – Свином. Агелена назвала петушка Лисом, а когда появилась ты…

– А я назвала овечку Пчелкой. А лошади видят в темноте?

– Я вижу в темноте, этого вполне достаточно, – сказал Микарий и прибавил шагу.

Курочка шумно выдыхала и с каждым шагом кивала в такт головой, луна то и дело заплывала за небольшие облака, тогда голова Макара впереди не светилась антрацитом, отражая ее холодное свечение.

– Можно я слезу и пойду с тобой рядом? – спросила я у пруда, где впервые встретила Агелену.

– Нельзя.

– Я буду с другой стороны лошади!

– Нельзя. Держись от меня подальше.

– Я не могу ехать на лошади, у меня антилошадность!

– Чего?

– Это такая нервная болезнь, спроси у Оси. Давай меняться. Ты сядешь верхом, а я поведу!

– Ты не знаешь дороги, – заявил Макар и больше не отвечал ни на какие мои призывы и просьбы до самого хутора.

Из старой накренившейся избы выбежали два высоких худых мальчика, и старший, принимая Курочку, посмотрел на меня укоризненно.

– Пойдешь в избу попрощаться с дедом? – спросил он у Макара. – Может, помрет зимой.

Мы пошли в дом.

Старик лежал на лежанке у печки, пил чай и хитро улыбался, и у меня сразу пропало ощущение неудобства, потому что я почувствовала – так улыбающийся человек этой зимой не помрет.

– На кладбище собрались? – ошарашил он нас с порога. – Опоздаете…

– В каком смысле? – Макар подвинул тяжелый старый табурет и сел рядом со стариком, привычно задвинув ногой под лежанку то ли плевательницу, то ли горшок – я не разглядела.

– Смыслов в этом нету никаких, – кивнул старик, – а ведь гляди-ка, как народ припекло! Куриловы пошли – отец с сыном, Ипатов пошел, который старший из двойняшек – младший в город уехал позавчера, изведется ведь, что прозевал! Агафоня пошла!

– Агафоня?.. – сморщил лоб Макар, вспоминая. – Так ей же… ей же лет сто!

– А я что говорю? А туда же! Приходила за лопатой. Чего, говорю, свою лопату не берешь, чумарка ты старая? Говорит, с лета обе сломаны, когда нанимала пришлых яму под нужник копать. Да… А я ведь знал, что так и будет!

– Как? – не удержалась я и выступила.

Старик оглядел меня пристально, повел глазами на Макара, потом на меня и крякнул.

– Это которая же?

– Старшая.

– Я и гляжу, что старшая. Младшая твоя племянница как огнем сполохнутая. И сейчас такая же рыжая?

– Что вы знали? – не выдержала я спокойной их беседы.

– Что не будет этому немчуре и на том свете покоя. Как только Рута Даниловна его вот так легонько ручкой от жизни отмахнула, я сразу подумал – эко у нее глаза посветлели! От такой ее сердитости ему и мертвому не лежать спокойно. Так и есть. Говорят, ночью приезжали из города люди, разрыли могилу немчуркину, – то ли спросил, то ли сообщил он, не демонстрируя сильного интереса.

Макар промолчал.

– А наши-то, хуторские, похватали лопаты и бежать сегодня на кладбище. Кто захотел могилку подправить, кто так, прогуляться на ночь глядя, – многозначительно шевельнул старик бровями. – Не поверишь – Агафоня, и та пошла! Ну да я уже говорил… Сказали, прошлой ночью нашего Дмитрича туда водили, просили показать немчуркину могилу. За деньги! Да-а-а… И он пустил слух, что не нашли в ней, чего искали. Мол, обещали вернуться. Не знаю, что наши хуторские будут там рыть, только ты ружьишко-то прихвати. – Старик повернул породистую, заросшую густыми седыми волосами голову и крикнул: – Артема! Принеси Макару ружье.