Приданое для Царевны-лягушки - Васина Нина Степановна. Страница 3

– У насекомых нет секса, – неожиданно для себя заметил Платон и вынужден был продолжить, выдержав насмешливый взгляд старичка. – У них этот обряд вызван жизненной необходимостью продолжения рода. Да, иногда ради этой необходимости они идут на смерть. Я не сразу заснул. Я слышал о самках богомолов и чем объясняется подобная жажда смерти. Если не ошибаюсь, большой потребностью в белке, чтобы обеспечить хорошее потомство.

– Вы не дослушали самое интересное. Самец богомола продолжает спаривание, будучи почти съеденным. Да-да, у вас вывалился наушник, я видел, а ведь после поедания древесной лягушки шли совершенно потрясающие кадры спаривания богомолов, где процесс не прекратился, даже когда самец остался без головы – самка ее сожрала!

– Зачем вы все это мне рассказываете? – Платон не выдержал странного напряжения в голосе Птаха.

– Ваш брат умер во время полового акта. И если бы вы обладали хотя бы сотой долей невозмутимости и спокойствия богомолов и досмотрели все предложенные вам фотографии, вы бы и сами это обнаружили.

Платон Матвеевич медленно достал носовой платок и утер лицо. Странно, в этот момент он подумал о все еще мокром кончике галстука и сам себя поздравил за пристрастие к мелочам: в критические моменты жизни ему казалось, что посторонние обращают внимание на чистоту его обуви, состояние ногтей или стиль одежды, он отвлекался на всякую ерунду и тем самым «сохранял лицо».

– Отчего он умер? – спокойно уточнил Платон и указательным пальцем сдвинул на столе пачку фотографий, образовав из них полураскрытый веер. Вытащил предпоследнюю снизу.

– Ну, от чего умирает мужчина средних лет с половыми органами в состоянии эрекции. От сердечного приступа, конечно, – с готовностью ответил Птах.

Теперь Платон внимательно разглядел фотографию огромной кровати и Богуслава на ней. Голого, раскинувшего руки и ноги в стороны, с открытым ртом и застывшим взглядом вытаращенных глаз.

Он еще раз посмотрел на первые фотографии, вызвавшие у него приступ тошноты, и теперь понял: то, что он принял за огромную резаную рану на теле, было в несколько раз увеличенным изображением небольшого надреза у самой подмышки со стороны груди, и надрез этот кто-то сделал специально, очевидно, уже после смерти брата, чтобы вложить туда яйцо богомола.

– Оно... живое? – не сразу справился со словами Платон.

– Яйцо? – наклонился к нему Птах. – Понятия не имею. Если вас это интересует, могу спросить в лаборатории.

Тут же, словно это в данный момент было самым важным, Птах подвинул к себе телефон и набрал номер. Платону Матвеевичу стало не по себе, он уже и не рад был вопросу, понятия не имел, зачем спросил о яйце богомола, и подумал, что может быть всего два варианта: яйцо живое или – неживое, вот и все.

– Что вы говорите? – удивился Птах и, выслушивая какие-то объяснения, сделал из своего рта подобие куриной гузки – выпятил губы и сжал их, словно собираясь подуть.

Он сидел на столе у самого монитора, расставив ноги и беспечно болтая ими иногда. Платон покосился на запыленные и изрядно поношенные ботинки маленького размера. Потом на свои – огромные, дорогие, итальянские, сшитые на заказ три года назад, но надевавшиеся им только в исключительных случаях. Он задумался, почему сегодня надел выходные ботинки, и зачем ему рассказывают странные подробности смерти брата, которого он не видел... восемь? Девять лет.

– Вы не виделись с братом лет десять, так ведь? – словно подстерег его мысли Птах, опуская трубку на аппарат.

– Да... С некоторого времени я не поддерживал контакт с ним и ничего не знаю о его жизни.

– Так уж и ничего? – не поверил Птах. – Газеты небось читаете. И криминальные сводки по телевизору могли видеть.

– Девять лет назад меня вызвали в управление делами и дали подписать бумагу, по которой я должен был сообщать о каждом контакте со своим братом. С того самого момента мы и не общались.

– Скажите, какой благонадежный бухгалтер! – повысил голос Птах. – Бумагу он подписал! А мне думается, что вы перестали встречаться с братом совсем по другой причине.

– Мы говорили не о причинах нашего с ним отчуждения. Мы говорили о сроках, – мягко заметил Платон, обратив внимание, что от крика лицо Коли Птаха покраснело еще больше, а кончик носа побелел.

– Даже и не знаю, сможете ли вы узнать своих племянников за эти девять лет отчуждения, как вы изволили выразиться, Платон Матвеевич, – вдруг произнес Птах, поболтав ножками.

– Смогу, – пожал плечами Платон. – У меня есть их прошлогодние фотографии.

– И как вам эти сиротки? – не унимался Птах.

– Тогда они еще не были сиротами, – осторожно ответил Платон, – но в их прошлогодних лицах на фото интеллекта отслеживалось мало. Больше упорства в достижении цели.

– Да-да-да! – подхватил Птах. – Упорство с налетом умственной отсталости. Это вы правильно заметили – насчет интеллекта. Даже не знаю, как вы справитесь с такими упорными юношами.

– Что вы сказали? – напрягся Платон. – Это взрослые мальчики, то есть я хотел сказать – молодые мужчины. Если не ошибаюсь, они уже совершеннолетние! Постойте... Ну да, старшему – двадцать, а младшему...

– Скажите, пожалуйста! – с удовольствием в голосе перебил его Птах. – А ведут себя, как дети малые и неразумные! Давеча – не поверите! – украли из турецкого зоопарка обезьяну. Напоили ее шампанским и посадили за руль автомобиля со всеми вытекающими последствиями.

– Какими... последствиями? – почти шепотом спросил Платон Матвеевич.

– Ну, какими... Дайте вспомнить. К примеру, облили мочой полицейского, который их остановил. В следственном изоляторе старшенький выдрал из пола кровать и стол. Ерунда, конечно, но назвать их взрослыми людьми я бы не решился.

– Это, наверное, младший сделал – Вениамин. Он раньше был больше ростом и сильнее, – уточнил Платон, засмотревшись на крошечную бородавку на сгибе большого пальца своей правой руки и мучительно обдумывая, насколько такая мелочь заметна сидящему на столе собеседнику. – Где они сейчас?

Коля Птах демонстративно уставился на часы у себя на запястье.

– Скорей всего, – задумчиво сказал он после длинной паузы, – мутузят где-нибудь в гостинице при аэропорте своего адвоката. Он их сегодня должен был забрать из кутузки. Турецкие власти поставили перед ним весьма сложную задачу: обещали выпустить братьев только при условии, что после уплаты всех штрафов эта троица из изолятора сразу же отправится в аэропорт и покинет пределы Турции. И такая невезуха случилась – отмена рейсов до вечера. Небольшое землетрясение. Ничего опасного, но пока самолеты оттуда не летают. Теперь давайте прикинем. Даст бог, к ночи они будут в Москве, там их встретят соответствующие службы, поговорят по душам, то да се – вы увидите племянников не раньше завтрашнего утра.

– То есть, – Платон потер лоб и встал из кресла, устав отслеживать точечки звезд, наплывающие из черноты на экран монитора, – я должен завтра быть в Москве? Это связано с похоронами Богуслава?

– Нет, конечно. О похоронах пока речи быть не может – следствие только начато. После нашей беседы ваши племянники с удовольствием приедут к вам пожить.

– Исключено! – мгновенно отреагировал Платон и, только после того как сказал это, почувствовал испуг внутри себя – спазмами в желудке.

– Не волнуйтесь так – это ненадолго. С жильем у вас, насколько я знаю, все в порядке. Квартира четырехкомнатная, загородный дом с отапливаемыми помещениями в сто квадратных метров. И это без площади оранжереи. Она, если не ошибаюсь, тоже отапливаемая? Кстати, вы интересовались оотекой, найденной в теле вашего брата. Так вот, она совершенно живая.

– Исключено, – веско повторил Платон, пропустив мимо ушей последние слова Птаха. – Я не потерплю посторонних там, где живу.

– Максимум – два месяца. Пока старшему не исполнится двадцать один год. Это ваш покойный брат так решил, – сообщил ему Птах.

– Богуслав хотел, чтобы его сыновья жили со мной? – не поверил Платон.