Приданое для Царевны-лягушки - Васина Нина Степановна. Страница 9

– Федор. Вениамин. Мы не виделись с вами почти десять лет. За это время и вы, и я сильно изменились. Помолчите! – повысил он голос.

– Закрой пасть, видишь, анкл нервничает, – Федор ткнул брата локтем.

Веня закрыл рот и опустил поднятую руку.

– Да... – сбился с мысли Платон. – Я хотел сказать, что намеревался поближе с вами познакомиться, прежде чем принимать те или иные решения по поводу нашей совместной жизни. Например, расскажите, чем вы занимались в последнее время.

Братья переглянулись.

– Анкл... – начал говорить Веня, но Платон его перебил:

– Вы все время называете меня этим странным прозвищем, оно несколько режет слух.

– Чего оно режет? – спросил у брата Федор.

– Ему не нравится слово «анкл», – объяснил Веня.

– А как тебя называл отец? – заинтересовался Федор.

– Ну... – задумался Платон. – В хорошем настроении он называл меня Тоней, а в плохом... Нет, минуточку. Я хотел предложить вам называть меня по имени и отчеству, этого вполне достаточно.

– Тоня не пойдет, это по-бабски как-то, – заявил Федор. – Мы будем называть тебя Тони. Тони – это как у мафиози в Италии.

– Ага, – кивнул Веня. – Я фильм видел, там так звали главного гангстера.

– Меня зовут Платон Матвеевич...

– Так мы не поняли, что ты решил с Пончиком? – перебил его Веня.

Платон вдруг успокоился и посмотрел на братьев с участием и жалостью.

– Тони, не смотри так, будто мы уже покойники, – попросил Федор. – Мы в тебя верим.

– Давайте продолжим знакомство. Расскажите мне о брате. Я его давно не видел.

– Чего говорить? – уточнил Федор.

– Ну, чем он интересовался последние годы. – Пять лет назад чеченцев теснили от гостиниц, он этим интересовался. Еще он немножко интересовался казино, но там было кому интересоваться, кроме него.

– Еще он интересовался два месяца кино, – напомнил Веня. – А потом перестал. Поставил на главную роль телку и завязал.

– Телку?.. – не понял Платон. – В смысле – корову?

– Телку – в смысле шикарную соску. Он был этим, как его... – Федор нахмурил лоб.

– Продюсером, – медленно выговорил Веня. – Кого скажет на главную роль, того и поставят. За два месяца кое-как выбрал. Героиню, в смысле.

– Ах, героиню, – улыбнулся Платон.

– Расскажи про татуировку, – напомнил Федор.

– Да. Он татуировками стал интересоваться. На заднице наколол себе дракона. Из Японии в прошлом году приезжали жирдяи, у них есть спорт такой – толкаются, кто кого вытолкнет из круга. Отец разохотился, тоже тряпкой между ног обмотался и выскочил на подиум толкаться.

– И что? – заинтересовался Платон.

– Показал всем дракона на заднице. А зря, что ли, его выкалывали полдня?

– А еще он целый год интересовался бриллиантами, – вспомнил Федя.

– Якутскими алмазами, – уточнил Веня.

– Ну да. Он так изучил чукчей, что все время говорил про них! Даже язык выучил немного.

– Он уверял, что может уломать любого чукчу купить у него все, что угодно. Даже печку.

– Не печку, а типа духовки! – поправил брата Федор.

– Печку!

– Подождите, может быть, холодильник? – внедрился в спор Платон. – Есть такой анекдот про чукчу с холодильником. Там вся суть в том, что температура в холодильнике плюс пять, понимаете? – Платон сбился, видя одинаково снисходительное выражение на лицах братьев, – ну, в общем, в холодильнике теплее...

– Ну ты, Тони, странный какой, – удивился Веня. – На кой черт чукче холодильник? У него в чукляндии и так один лед кругом!

Братья замолчали. Платону стало вдруг нестерпимо грустно.

– Ваш отец... – Платон задумался, обнаружив вдруг в горле спазм, с которым еле совладал. – У Богуслава тоже была любимая книжка. Он ее выучил почти наизусть.

– А нам потом рассказывал на ночь, – тяжело вздохнул Федор, кивая головой.

– Ага, – невесело поддержал его Веня. – Рассказывал одно и то же, как молился. Я до десяти лет думал, что это молитвы такие из Библии. Облажался в первом классе на уроке. Учительница спросила, что мы знаем о боге, я на память зашпарил ей бормотания отца на ночь вместо сказки. «Трудится он, когда ничего не делает, ничего не делает, когда трудится. Бодрствует во сне, спит бодрствуя, с открытыми глазами, опасаясь ночного нападения Колбас, исконных своих врагов. Смеется, когда кусается, когда кусается – смеется. Купается на высоких колокольнях, сушится в реках» (Фр. Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль»). Хохоту было...

– Это же Постник, – улыбнулся Платон. – Это не о боге, а о Постнике.

– Я тоже помню! – повеселел Федор. – «Если Постник сморкается – это соленые угри, если дрожит – это огромные пироги с зайчатиной, если чихает – это бочонки с горчицей». Надо же, – удивленно повертел он головой, – как все хорошо запомнилось. Анкл, может, хоть ты, наконец, нам скажешь, кто такой Постник?

– А также, кто такие – Мухолов, Живоглот, Брюльфер, Алькофрибас, – грустно перечислял Веня.

– Это имена из родословной великана и обжоры Пантагрюэля, сына Гаргантюа, – охотно объяснил Платон, и вдруг, неожиданно для себя, все вспомнил! – Гаргантюа был повелителем Утопии, когда ему исполнилось пятьсот двадцать четыре года, у него родился сын Пантагрюэль, огромный и тяжелый ребенок...

– А Панург? Помнишь Панурга? – Федор положил на стол руки и подался к Вениамину.

Платон посмотрел на братьев, удивленный их детской неприкаянностью и нервическим отчаянием в голосе.

– Еще бы не помнить! Как говорил отец – это классика: «Панург с детства страдал ужасной болезнью – отсутствием денег».

Они засмеялись, толкая друг друга.

– И ему... «ему были известны шестьдесят три способа добывания денег!.. – давился смехом Вениамин, – из которых самым честным являлась обыкновенная кража».

– Когда Федору исполнилось шесть лет, Богуслав подарил вам опасную игрушку – Большой Шантельский Арбалет, как он это называл, – грустно улыбнулся Платон.

– Я помню! – кивнул Федор. – Отличная стрелялка – типа лука, но с пружиной. Нажимаешь на кнопочку – шлеп!

– И что мы с ней делали? – улыбаясь, поинтересовался Веня.

– Перестреляли всех птиц в округе, – вздохнул Платон. – Но не все так грустно. Я думаю, вы до сих пор помните греческий.

– Чего? – нахмурился Федор.

– Я сказал, что ты немного знаешь греческий. Как будет «крепыш»?

Федор смотрел, не понимая. Веня толкнул его локтем.

– Эсфен, – сказал он. – А Карпалим – это стремительный.

– Колбасорез и Сосискокромс смешнее! – перебил его Федя.

– А Подлив, Брюквожуй, Сардин-Гарнир? – заходился хохотом Веня.

– А Гимнаст – это тоже из этой книжки? – поинтересовался сквозь смех Федор.

– Да, он сопровождал Пантагрюэля в плавании и в сражениях, – кивнул Платон, чувствуя, что больше всего ему хочется, чтобы братья стали малышами и он, как когда-то, посадил бы племянников к себе на колени и хотя бы на несколько минут завладел их воображением до открытых от изумления ртов, до рабского обожания в глазах.

– И меч Гимнаста в книжке назывался «Поцелуй-меня-в-зад»? – Веня не мог унять нервический хохот. – Я думал, что отец издевается, когда показывал на Гимнаста в саду и спрашивал: «Где твой меч, Гимнаст? Где твой „Поцелуй-меня-в-зад“? Ты поменял его на грабли?»

Платон застыл, утопив сердце в печали воспоминаний. Почему-то никогда не приходило в голову, что его садовник Гимнаст называется так не только оттого, что в юности был известным гимнастом, а как оказалось, Богуслав из-за книги о толстяках так назвал подобранного им калеку, выброшенного из спорта! Он надеялся на пожизненную собачью преданность хромого калеки, но Гимнаст попросился приживальщиком к Платону в Ленинград, когда братья рассорились.

«Неблагодарная свинья! – кипятился тогда Богуслав. – Я подобрал его, запойного, на улице, и что получается? Отожрался, отоспался – и бежать от меня? Никогда больше не поверю тощим!»

– Точно, – кивнул Платон, чувствуя, что сейчас расплачется. – Он... Богуслав всегда доверял толстякам больше...