Женщина— апельсин - Васина Нина Степановна. Страница 2

Прохор был интеллигент. Недоумение испортило благородство его лица, а два месяца тюрьмы сделали его одутловатым и слегка тупым. Ева давно замечала, что тюрьма искажает лица. Она вела следствие с одним человеком, а в тюрьме видела подогнанный рукой судьбы стандарт.

— Опух ты, Прохор, а был такой красавец, — заключила она по этому поводу вслух.

Недоумение Прохора усилилось. Он заерзал, не зная, как себя вести.

— Я к тебе с допросом.

— Догадался, что не в гости, — пробормотал он.

— Почему? Подарок я принесла. — Ева бросила к его ногам открытую пачку сигарет. — Поднимешь потом, не дергайся.

Такие вещи не разрешались, хотя вполне допускались охраной тюрьмы. Еву Николаевну было трудно здесь в чем-то заподозрить, она никогда не приносила на допросы нераспечатанные пачки.

— Давай еще раз пройдемся по августу прошлого года… К тебе приехал напарник… Из Тулы.

— Не напарник он мне, — быстро сказал Прохор.

— Чего ты ершишься, ты же уже сидишь. Да и не интересует меня твой напарник. Меня интересует его девушка, ну, помнишь?

— Обычная, платная, что в ней интересного.

— Как она себя вела?

— Ну, как… Как они себя ведут, не знаешь, что ли… Пришла… Разделась…

— Что, с порога — и разделась?

— Ну, не с порога, я еще сказал, чего белку привели.

— Это в каком смысле — белку?

— Это в смысле, что я блондинок не люблю, от них одни неприятности.

— То есть ты предпочитаешь брюнеток.

— Ну! — уже совсем не понимая, к чему клонит следователь, с удивлением сказал Прохор.

— Так… а тебе, значит, привели блондинку… Что ж этот, из Тулы, не знал, что ты любишь брюнеток?

— Почему… Кот знал, да только ему было не до выбора… А что она сделала?

— У Кота было мало времени? — Ева пристально смотрела в глаза Прохору.

— Для чего… мало?.. — Он стал потеть.

— Чтобы выбрать тебе брюнетку.

— Да он себе ее привел, говорит, удачно так дело вышло… Да что она сделала-то? Надо, говорит, оттянуться.

Ева расслабленно откинулась на спинку стула, закинула ногу на ногу. Прохор, шумно сглотнув, уставился на ее ноги.

— А что, Прохор, если б Кот привел такую… Ну, как я, к примеру, темную, не соплячку, а с пониманием мужских проблем…

— М-м-м… — Прохор почувствовал неладное, заерзал, вытер лоб рукой. — Вы в этом смысле — не товар.

— Это почему я не товар? — Ева резко села прямо, Прохор от неожиданности дернулся.

— Ну не товар, и все. Умная больно… и потом, надо себя подать, нет, я не пойму, что это за допрос такой?!

— Да, Прохор, ты меня просто заводишь. У меня теперь такая манера вести допрос. Ну как, запал бы ты на меня?

Прохор зажмурился и сильно задергал головой из стороны в сторону.

— Да не дергайся ты, смотри, что у меня есть.

Ева достала из сумки апельсин. Приложила его ко лбу, провела вниз по лицу по линии носа и рта. Опустила под подбородок и стала раскручивать на груди.

— Это апельсин, — сказала она шепотом. Прохор смотрел открыв рот и не шевелился.

— Просто апельсин, а смотри, что я делаю. — Ева Николаевна спустила апельсин вниз по животу и, расставив ноги, запрятала его под юбку, а ноги сжала. — А теперь — фокус!

Она расставила ноги. Апельсин лежал между ее ног, как в черном гнезде из темных колготок и синей форменной юбки.

Прохор вскочил со стула, сделал два шага. Его замусоленные просторные брюки оттянулись впереди и словно волокли его за запрятанную рукоятку вперед. Он успел заметить на ее бедре как будто повязку. И странно, но он успел даже подумать, что так, вероятно, баба и прячет пушку, если… надо…

Охранник у монитора заметил неладное еще в начале допроса, позвал старшего. Вдвоем они смотрели на изумленное лицо Прохора.

— Чегой-то он уставился, как на привидение. Она же вела его дело… Смотри, потеет, черт. А что она делает?

— Техника не доработана. Надо видеть всю камеру.

— В Бутырке видят всю камеру, так с мордой проблема, морды не видно вообще.

— Зато здесь морда в полный рост… Раскручивает его, ишь, нервничает, она мастер раскрутки, вроде говорит, говорит о чем-то, а потом так, ненароком… Что это у него в штанах… В чем дело?! Ищенко! В камеру! — крикнул старший через коридор. Ищенко бросился к двери одновременно с выстрелом.

С Евой Николаевной случилась истерика, ее кое-как успокоили, вызвали машину и отправили в управление. Прохор все еще лежал в допросной камере с аккуратной дырочкой во лбу. На полу валялись открытая пачка сигарет, оранжевый апельсин и стреляная гильза.

— Он все еще стоит… Он все еще стоит, — повторял без конца охранник, стоя возле трупа,

Иногда для разнообразия добавляя, что лично обыскал и осмотрел следователя…

Хорватый приехал в управление сразу после Евы Николаевны — ему позвонили из тюрьмы. Ева сидела у себя в кабинете, вытирая с лица слезы и сопли. На столе лежал ее браунинг. Увидев Хорватого, она встала по стойке смирно и заявила, что ей позарез нужен психолог.

Еву разбудил телефонный звонок. Она сонно шарила рукой по полу, потом поняла, что телефона нет у кровати. Не открывая глаз, прошла босиком в кухню.

«Какой придурок звонит… — она вытаращила глаза в полумраке, разглядела 4.30 на электронных часах, — в полпятого утра!»

Телефон настойчиво и приглушенно продолжал трезвонить где-то рядом, но в кухне его не было.

«И кто это у нас такой терпеливый, ты подумай, какой лапочка, ждет и ждет…» Ева включила свет в ванной, ярким красным пятном на белом кафеле пола телефон ударил в глаза.

— И что такое случилось? — Она не сразу взяла трубку, ей казалось, что все, последний звонок, но телефон стойко надрывался.

— Беда случилась у меня, детка. Большая беда. — Голос был глухой и спокойный.

— Ноль два — милиция, ноль три — «скорая помощь». — Ева не узнала голос и успокоилась. Со злостью грохнула трубку.

«Ставлю два к одному, сейчас зазвонит…»

Прошло пять минут.

— Два ноль в твою пользу, — сказала Ева телефону, выключила свет и побрела в комнату, уговаривая себя заснуть.

Телефон зазвонил, когда она, повертевшись как следует, избила подушку и затихла.