Сын счастья - Вассму Хербьёрг. Страница 19
Все молчали, пока Вениамин читал. Поэтому он смог тут же задать свой вопрос:
— В какую доброту она потеряла веру?
— Она же была на войне, а там мало встретишь человеческой доброты, — объяснил Андерс.
— Почему? Разве, когда нет войны, доброты становится больше? — спросил Вениамин.
Андерс сложил газету на коленях.
— У нас здесь хотя бы не стреляют, — сказал Юхан. Вениамин почему-то слышал только те звуки, которые доносились из кухни и буфетной. Обеими руками он схватился за край стола. Стиснул зубы. Он с трудом сидел прямо. Если бы можно было положить голову на стол, все прошло бы. Его дурноты никто не заметил. Но он чувствовал странную вялость. Руки и ноги перестали его слушаться.
— Вениамин! — позвала его Дина ясным, твердым голосом.
Тогда он вырвался из оцепенения. Если не смотреть на них, все обойдется. Он нащупал ногами пол. Теперь оставалось только подняться. Однако он не вскочил. Он сделал два осторожных шага, и пол ринулся ему навстречу.
Дина была уже рядом. Она подхватила Вениамина и вывела его из комнаты.
А мужчины остались с русским царем, ценами на рыбу и английской леди с фонарем.
Из глубины пещеры доносились крики. Вениамин уже знал, кто его зовет. Он не отрывал глаз от рыбацкой сети. Глаза были старые. Слезящиеся. И не выносили света. Он не мог вырваться отсюда. Следы ночи сохранялись в сверкающем узоре, оживавшем при дневном свете. Сети были похожи на белые занавески, висевшие на открытых окнах.
Русский держал Вениамина мертвой хваткой. Его крики слышались со всех сторон. Давили на уши, на виски. Снова и снова. Понять этот чужой язык было невозможно. Русский был то близко, так что Вениамин чувствовал его дыхание, то далеко, и Вениамин терял его из виду.
Когда он был близко, Вениамин падал в красную яму, которая становилась тем больше, чем отчаянней звучал крик русского.
Когда же он был далеко, Вениамин задерживал дыхание и таким образом спасался.
Он проглотил скопившуюся слюну и соскочил с кровати. Чтобы принести обратно свои глаза.
Тогда он понял, что стоит на каменной россыпи и смотрит на Дину и русского, которые, словно змеи, сплелись в вереске. Они сдирали друг с друга одежду, хватали друг друга за руки. Как будто не могли решить, слиться ли им в объятиях или разбежаться в стороны, друзья они или враги. Они боролись, чтобы оторваться друг от друга. И не отпу кали друг друга.
Наконец голова русского окрасилась красным, и он затих, широко раскинув ноги. Точно пугало, упавшее на землю. Ружье валялось в вереске, и эхо, рыдая, еще летело от вершины к вершине. Все звуки были словно окутаны шерстью, и птица, вспорхнувшая с куста, так медленно двигала крыльями, что, казалось, вот-вот упадет.
Вениамину пришлось открыть рот, чтобы выпустить из себя невыносимую тишину.
И вдруг рядом оказалась Дина. В его комнате, босиком, в одной рубахе. Он попытался удержать ее ноги, чтобы она не подходила к нему. Потому что вокруг нее все еще витал крик русского. И вместе с тем ему хотелось, чтобы она обняла его. Она была одновременно и сеном, и водорослями. И высоким деревом с черной листвой. Очень высоким. Но он должен был залезть на это дерево. Ветки были гладкие. В стволе что-то стучало. Словно там была заперта птица. Тук-тук.
Вениамин забрался как можно выше. Дерево раскачивалось из стороны в сторону.
В коре там оказался и Андерс. В халате. Его глаза оплели Вениамина. Он был не похож сам на себя. Руки Андерса превратились в летящих ворон, хватавших ветки и листья. Ветки трещали и ломались. Андерс падал и снова лез на дерево. Падал и лез. Вениамин понял, что это дерево не для Андерса.
Наконец он оторвал взгляд от занавесок и заплакал.
— Что тебя так напугало? — спросил Андерс.
— Русский! Он стал царем! Он лежит там, кричит и спрашивает.
— О чем спрашивает?
Опасность была близка. Андерс провалился сквозь пол. Наверное, он расшибся насмерть. Неужели Дина не понимает, что ей следует поднять его? Ведь он не знал, что об этом нельзя спрашивать!
— Дина все знает! Она знает даже русский!
Боже, как изменилось ее лицо! Испуганное и как будто плоское. Оно просто исчезло. Она сейчас уйдет! Уедет! Возьмет с собой картонку для шляп и поедет на лодке к пароходу. Самое страшное уже случилось!
Но Дина не ушла. И позволила Андерсу остаться с ними.
Однажды Дина пришла в конюшню к Фоме и распорядилась, чтобы он унес оттуда и где-нибудь запер ружье и порох. Фома пожал плечами и обещал сделать, как она велит. Но поинтересовался, зачем ей это понадобилось. Узнав, что все дело в Вениамине, он не удержался от замечания:
— Парень растет, ему надо привыкать к таким вещам, даже если русский и застрелился.
— Сделай так, как я велела!
— Мы не сможем всю жизнь оберегать его от ружей. Все-таки он мужчина.
— Я тебе сказала, что делать.
Фома долго смотрел на нее. В руках он держал охапку сена для лошадей, его окружал аромат первобытного жаркого лета.
— А что говорит об этом Андерс?
— Андерсу ружье ни к чему.
— Да, этот человек на охоту не ходит. — В голосе Фомы звучало презрение.
— Тебя не касается, что делает Андерс! Сейчас меня тревожит Вениамин.
— Я всегда заботился о Вениамине. Или ты забыла?
— Спасибо за твою заботу, Фома!
— Иначе и быть не могло! Я думал, мы оба с самого начала делали для него все, что могли.
— Фома!
— Ты боишься, что я скажу об этом Андерсу?
Дина собралась было уйти, но теперь замерла на месте. Потом подняла руку и обернулась к Фоме так резко, что он подумал: сейчас она ударит.
— И что же ты скажешь ему, Фома? — Она подошла к нему так близко, что он ощутил на лице ее дыхание.
Он не ответил ей, но и не шелохнулся.
— Ты стоишь на сене, — заметил он наконец.
— И что же ты скажешь Андерсу? — повторила Дина.
— Что Вениамин мой сын!
Дина прикрыла глаза. Когда она снова открыла их, она была спокойна.
— И ты думаешь, тебе удастся дожить до старости в усадьбе Андерса после того, как ты сообщишь ему эту новость?
— Нет, — коротко бросил он.
— В таком случае подумай о своих детях и о том, будут ли они счастливы с отцом, который мотается с места на место и сплетничает. Вениамину ты не нужен.
— А раньше был нужен! Мы со Стине…
— За то, что было раньше, спасибо! Но это еще не причина, чтобы ты теперь начал мстить. Разве тебе плохо живется? По-моему, ты живешь как граф — с кафельной печью и хрустальной люстрой. Еды у твоей семьи довольно. Все тебя уважают. Чего еще тебе надо? А?
Он весь сжался от ее слов. Они смотрели в разные стороны.
— Если бы нам было суждено…
— Нам никогда ничего не было суждено, — прервала она его.
— А слово? Почему ты не дала мне слова?
— Слово давать опасно. У тебя память как у лошади. И ты слишком сильно тянешь.
— Ты забыла?
— Я ничего не забыла! Ничего!
Двери конюшни открылись. Словно по знаку, Дина отступила от сена, а Фома нагнулся, чтобы поднять охапку.
— Значит, договорились! — громко сказала она. В конюшню вошел работник.
Когда Фома пришел домой перекусить, Стине сияла. К ней заходила Дина и обещала привезти ей из Бергена новый ткацкий станок. На старом было трудно натягивать основу.
— Из-за десяти средних нитей приходится снимать пол-основы, — сказала она.
Фома кивнул. Он стянул с головы шапку и вымыл руки.