Бальзам Авиценны - Веденеев Василий Владимирович. Страница 4

— Учитель, ты всегда призывал нас отдавать свои знания людям, — отвлек его от размышлений Абу. — Разве может великое знание умереть вместе с тобой?

— Оно еще не проверено на человеке. Я испытаю бальзам на себе.

— О, Аш Шейх! — Абу побледнел и отшатнулся в испуге.

— Да, на себе, — твердо повторил Ибн-Сина. — Я прекрасно знаю: мои дни сочтены. И ты, как врач, тоже знаешь это: я вижу по твоим печальным глазам. Не грусти, Абу, мы идем путем всего сущего… Главное, искусство врачевания никогда не умрет, Когда не станет меня, ты передашь его новым поколениям. Но тайну бальзама я доверю лишь молодому, никому не известному ученику. Надеюсь, за ним не станут следить, как за тобой. Пусть он сохранит знание до лучших времен. Ну а если не удастся… Меня уже звали к султану Махмуду Газневи. Наверное, до него дошли слухи об опытах. Или о них донесли? Что ж! Давай попрощаемся, мой Абу, и помни, чему я учил тебя!

Обнявшись, они не смогли сдержать слез, а потом Ибн-Сина ушел, чтобы никто не знал, где и когда совершится таинство знания . И вот теперь он лежал здесь, в жалкой хижине, вытянувшись на жестком топчане, и тревожно прислушивался к ночным звукам за узким окном…

Как похолодели ноги, а руки словно налились свинцовой тяжестью. Хорошо бы собрать учеников и рассказывать им о своих ощущениях, чтобы они записывали до тех пор, пока ему еще повинуется язык и служит разум; это ли не долг истинного ученого и врача? Даже на смертном одре он обязан дать последний бой злу. Но сейчас этого сделать нельзя. Может быть, потом, когда мир станет более просвещенным и терпимым, это сделает кто-то другой, кто придет после него…

Жалко расставаться с солнцем и луной, с мириадами звезд на небе и ласковым теплом земли, с плеском волн, с шаловливым ветерком и шепотом листвы, с колдовством нежных женских рук и улыбками детей. Но страшнее всего потерять возможность познания нового, уйти и никогда не узнать, что будет после тебя…

Сердце вдруг встрепенулось в груди испуганной птицей, тяжело сдавило дыхание, перед глазами поплыли радужные пятна боли — вечный враг подстерег Ибн-Сину в тот самый момент, когда он хотел нанести ему упреждающий удар. Успел ли юноша сделать все, что нужно? Надо позвать его, немедленно позвать! Но язык уже не слушается…

Ученик клинком разжал стиснутые зубы Ибн-Сины, поднес чашу с питьем к его похолодевшим губам и влил в рот немного темного, остро пахнувшего настоя. Потянулись томительные минуты тревожного ожидания. Наконец, тонкая синеватая жилка на безжизненном виске чуть приметно дрогнула. Юноша затаил дыхание, не спуская с нее глаз. Вот она дрогнула еще раз, еще…

Боясь поверить, молодой человек судорожно вытер о полу халата маленькое зеркальце из полированной бронзы и поднес его к губам Аш Шейха. Поверхность металла слегка помутнела, и ученик едва сдержал крик радости: Ибн-Сина дышал! Юноша отбросил зеркало и вновь принялся вливать настой в рот Учителя — медленно, стараясь не пролить ни одной капли драгоценного бальзама. Вскоре щеки умирающего порозовели, с них стала сходить мертвенная бледность. Из груди Ибн-Сины вырвался едва слышный сдавленный стон, ноздри его тонкого носа шевельнулись…

Молодой человек заботливо приподнял голову Учителя. Рядом на длинном столе, около слабо мерцавшего светильника, стояли три маленьких глиняных кувшинчика. Один из них был уже пуст.

Неожиданно дверь хижины затрещала под ударами и рухнула. Подняв над головами чадно дымящие факелы, в дом ворвались стражники. Мускулистые руки грубо схватили ученика и отбросили к стене. Чаша с питьем выскользнула из его пальцев и разбилась. Мертвенная бледность вновь начала заливать щеки Ибн-Сины, юноша рванулся к Учителю, но стражники держали его крепко.

Длинная тень медленно вползла в комнату: появился высокий, одетый во все черное человек с безбородым лицом скопца. Его глаза быстро скользнули по распростертому на топчане обнаженному телу.

— Вот он! — Фарух наклонился к Ибн-Сине и настороженно принюхался. — Что ты давал ему?

Юноша молчал. Визирь выпрямился и усмехнулся:

— Твой Учитель велел всегда говорить правду. Ну?! Что ты давал ему? Говори или я прикажу ускорить его смерть!

— Отпустите меня.

Фарух кивнул, и воины отступили. Юноша метнулся к столу и опрокинул его. Жалобно хрустнули черепки кувшинчиков, темные настои смешались, и маслянистая лужица быстро впиталась в земляной пол.

— Собака! — Визирь ударил ученика по лицу. — Что там было?

— Аш Шейх Урранс умер! — По щеке юноши скатилась слеза.

— Но ты еще жив! — Фарух толкнул ученика в руки стражников. — Ты давал ему бальзам? И ты посмел уничтожить снадобье! Но тебе должна быть известна тайна его приготовления, и ты откроешь ее мне!

Каменные ступени лестницы, поросшие бледным лишайником и скользкие от сырости, уводили в темноту затхлых подвалов, где по стенам сочилась черная вода. С одной стороны — гулкий провал колодца, с другой — шершавые камни старой кладки. Изредка лестница сменялась небольшими площадками, на которые выходили глубоко врезанные в толщу башни узкие двери. Потом снова крутые ступени. Находясь внутри такого подвала, никто не смог бы определить: ночь или день царят на воле. Здесь хранились тайны империи.

Иногда к стенам башни приходили мрачные молчаливые люди и сбрасывали в колодец что-то завернутое в грубые холсты. Сбрасывали и молча ждали, пока не раздавался внизу далекий всплеск. Воины, стоявшие на часах в башне, рассказывали жуткие истории о слепом чудовище, живущем в глубине колодца. Одни говорили, что оно похоже на гигантского крокодила, другие считали его огромным змеем с завораживающим взглядом василиска…

Спускаясь следом за двумя стражниками, освещавшими путь факелами, и стариком ключником, визирь невольно поежился, услышав тяжкий вздох в глубине темного провала. Один из воинов вздрогнул от ужаса, пламя факела качнулось. По сырым стенам заметались уродливые тени. Фарух недовольно поморщился.

— Долго еще?

— Уже пришли, о могущественный, — засуетился ключник.

Лязгнул засов, тяжелая дверь распахнулась. Визирь взял факел и шагнул в камеру, велев страже ждать на площадке.