Бальзам Авиценны - Веденеев Василий Владимирович. Страница 41

Солнце стояло высоко, до заката оно успеет спалить дотла. Взбираясь на гребни барханов, Федор Андреевич из-под руки вглядывался в колеблющееся марево жаркого воздуха, надеясь увидеть темную точку далекой человеческой фигуры: Акима Бог ростом не обидел, сразу приметишь. Но вокруг простирались все те же до одурения надоевшие безжизненные пески. Чтобы отвлечься, капитан принялся считать шаги, добрался до десятка тысяч, сбился и бросил это занятие. Мелькнула мысль: не тратить зря времени и немедленно повернуть на север. Но он отбросил ее: может быть, уже за следующим песчаным холмом случится долгожданная встреча?

Спускаясь с очередного бархана, Кутергин оступился, ноги заплелись, и он кубарем покатился вниз, тщетно пытаясь хоть за что-нибудь уцепиться руками. Ему удалось замедлить падение, зарывшись растопыренными пальцами в песок. Съезжая на животе, Федор Андреевич неожиданно почувствовал, как пальцы наткнулись на твердый предмет. Камень? Нет, что-то гладкое. Лихорадочно разбрасывая песок, он откопал желтый лошадиный череп и хотел плюнуть с досады, однако плюнуть оказалось нечем — во рту пересохло. Капитан обессиленно рухнул рядом с черепом и вдруг заметил, что от него тянется полуистлевший ремень упряжи. Сам не зная зачем, Кутергин потянул за него. Шипя, как рассерженная змея, песок неохотно расступился и показал Край такого же ссохшегося., как и ремень, кожаного мешка. Заинтересовавшись, офицер стал рыть дальше и наткнулся на человеческие кости. Он брезгливо отодвинул их в сторону и вытянул из ямы мешок, завязанный витым шелковым шнурком. Может быть, в мешке сохранилась баклага с водой? Каких только чудес не случается!

Сначала он пытался развязать шнурок, но узел никак не поддавался, и тогда, не на шутку осерчав, Кутергин пнул мешок ногой. К его удивлению, кожа лопнула. Еще больше разодрав ее, он запустил руку внутрь, и сердце на мгновение радостно замерло: есть! Какая удача: редкая, почти невероятная — деревянная фляжка с широким горлом, плотно заткнутым залитой воском пробкой! Что в ней: вода или вино?

Федор Андреевич вытащил флягу и хрипло рассмеялся. Но тут же испуганно замолк — неужели это он издавал сейчас скрипучие звуки, похожие на карканье ворона? Пустыня зло насмехалась над ошалевшим от жары, готовым поверить любому миражу, измученным путником: фляга давно треснула, и в щель можно засунуть палец. Если там когда-то и была влага, то от нее давным-давно не осталось и следа. И все же внутри деревянного сосуда что-то перекатывалось и негромко постукивало. Капитан отколупнул ногтями желтый воск и вытащил пробку. К ней был прикреплен тонкой цепочкой замшевый кошель, рассыпавшийся в прах при первом прикосновении. В руке Федора Андреевича оказался небольшой сверток из плотного шелка. Кутергин развернул его и с немым изумлением уставился на россыпь драгоценных камней: в ярких лучах беспощадного солнца каплями алой крови светились рубины, загадочной синевой мерцали сапфиры, радужными каплями переливались мелкие алмазы, зеленью кошачьих глаз смотрели изумруды. На его ладони лежало сказочное богатство, но здесь оно не стоило ничего! Один глоток воды был неизмеримо дороже!

Камни пережили своего владельца; их неизвестный хозяин погиб вместе с конем, а холодные кристаллы перенесли все: зной, песчаные бури, тяжесть засыпавшего их песка, чтобы, дождавшись урочного часа, вновь увидеть свет. Федор Андреевич хотел разжать пальцы, высыпать самоцветы в яму и заровнять ее — пусть покоятся рядом с останками прежнего хозяина, ставшего добычей коварной пустыни, — но передумал. Он оторвал от пробки цепочку, завязал ею сверток и сунул его в карман сюртука, скрытый в фалде. Им овладела шальная, почти безумная, маниакальная идея: встретить караван, купить воду и коня, расплатившись за них драгоценными камнями. Откуда тут вдруг появится караван и почему он непременно должен с ним встретиться капитан не желал задумываться — ему казалось, что уже за этим, ну а если не за этим, то за следующим барханом непременно появятся высокомерные горбатые верблюды, несущие на спинах бурдюки, полные восхитительной, прохладной воды. И караванщики радостно кинутся на помощь страдающему от жажды путнику

Поднявшись на гребень бархана, Федор Андреевич увидел вокруг все те же прокаленные пески — никаких верблюдов, караванщиков и бурдюков с водой. Спотыкаясь и падая, он побежал к другому песчаному холму, торопливо взобрался на него и… увидел то же самое: угрюмую, равнодушную и зловещую пустыню.

Кутергин словно протрезвел и крепко стукнул себя кулаком по голове, как будто хотел выбить из нее навеянные зноем и песками наваждения — нельзя поддаться и потерять разум, иначе он быстро погибнет от нестерпимой жары и мучительной жажды. Вперед, только вперед, там наверняка должен быть Епифанов! А потом, вместе с Акимом, на север, к заветному колодцу!

Вскоре капитан потерял счет времени и шел, как в горячечном бреду, подсознательно стараясь не сбиться со следа, оставленного копытами коней разбойников. Когда он увидел сгорбленную фигуру унтера, безучастно сидевшего на песке, то ничуть не удивился: все чувства уже притупились.

Услышав шаги Федора Андреевича, унтер поднял голову. Его глаза казались неестественно огромными и печальными, как на византийских фресках, — в них явно читались безысходное отчаяние и глубокая тоска.

— Встать! — резко приказал Кутергин. — Смирно!.

Интуитивно он понял, что только так можно вывести Епифанова из оцепенения. И не ошибся: многолетняя привычка выполнять приказы офицеров заставила Акима подняться.

— За мной, шагом марш! — не давая ему опомниться, прохрипел капитан.

— Куда, вашбродь? — Епифанов едва ворочал языком.

— Там, — Федор Андреевич показач на север, — колодец! Пошли!

Не оглядываясь он направился по ложбине между барханами. За ним как привязанный поплелся Аким. Постепенно он пришел в себя, шаг выровнялся. Унтер вновь обретал уверенность и надежду на спасение. уж коли капитан сумел отыскать его, то вдвоем они как-нибудь, да с Божьей помощью, добредут до спасительного колодца. Однако версты через четыре он снова сломился: сел иа раскаленный песок и закрыл глаза. Кутергин тоже был вынужден остановиться. Переведя дух, он смахнул пот со лба и облизнул потрескавшиеся, пересохшие губы: