Дикое поле - Веденеев Василий Владимирович. Страница 4

Савелий ловко увернулся, и наконечник копья чиркнул по обожженной солнцем стене. Поудобнее перехватив саблю, он пожалел, что засунутые за пояс пистолеты уже разряжены, и смело двинулся на противников.

— У-у, шайтан! Язык сана! Горе тебе! — закричал турок, замахиваясь клинком, но рухнул с разрубленной головой. Попусту грозить казаку не стоило. Савелий словам предпочитал дело и чувствовал саблю как продолжение собственной руки.

Два других турка, видя скорую гибель товарища, быстро отскочили и принялись кружить, пугая Мокрого ложными выпадами и при этом опасаясь повернуться хоть на миг к нему спиной. Решив не затягивать схватку, Савелий неожиданно прыгнул вперед и наотмашь полоснул одного из турок саблей, но тот смело отбил удар. Казак волчком крутанулся на месте и успел воткнуть клинок в грудь второго османа, хотевшего срубить его сзади. Женщины побросали узлы и с воплями разбежались.

Оставшийся в живых турок начал пятиться, но вдруг ринулся на Савелия: в одной руке он сжимал кривую саблю, в другой — длинный ятаган. Это Мокрому не понравилось, басурман, видать, обезумел от ярости и решил любой ценой утянуть за собой казака в ад. Ну, поглядим, кто ловчее?

Бешено вращая перед собой клинком, чтобы не дать противнику возможности сделать выпад, Савелий стал потихоньку отступать, поддразнивая турка. Улучив момент, казак метнулся в сторону и, оказавшись сбоку от ринувшегося вперед османа, концом сабли рассек его голую шею. Сделав два-три неверных шага на подгибающихся ногах, тот залился темной кровью и упал вниз лицом.

Услышав сзади шорох, Мокрый быстро обернулся: какие еще бесы притаились здесь? На пороге дома, скудно освещенного отблесками пожара, стоял мальчонка в длинной рубахе обритая головенка с торчащими ушами, тонкая шейка, худенький, что твоя тростинка.

— А-а, — облегченно вздохнул казак — Нок бурда апын! Нет тут твоей матери. Туда, туда беги! — Он махнут рукой в темноту.

Мальчишка расширившимися глазами поглядел на порубанных турок и, выставив, как слепой, перед собой руки, шагнул к Мокрому

— Я верил, ждал, Бога молил! Не оставляй меня! — крикнул он, упав на колени.

— Святые угодники! — пробормотал ошарашенный Савелий — Никак русский?

— Русский, русский, — заплакал мальчик — Не оставляй!

— Ну-ну, — Мокрый неумело погладил его по голове, — не бойся! Звать как? Имя свое помнишь ли?

— Тимоша, — хлюпнул носом малец.

— Давай, Тимоха, ноги в руки брать — Савелий кинул саблю в ножны — Басурманы вот-вот подмогу приведут. Кончай реветь, бежим к морю.

— Не могу, — мальчик сел на землю.

В темноте что-то тонко звякнуло. Казак опустил глаза и вздрогнул — от ноги мальца тянулась цепочка, убегая за порог дома. У щиколотки тонкую ногу до кровавой язвы растер браслет кандалов.

— Матерь Божья! Что с дитями нашими делают! — И Мокрый сплеча рубанул по цепочке саблей. Но сталь со звоном отскочила от кованых звеньев.

— Там, в доме, надо, — сморщился от боли Тимоша.

Подхватив саблю убитого турка, Савелий кинулся в дом. Разбрасывая ногами валявшиеся на земляном полу вещи, отыскал столб и начал с остервенением рубить его. Наконец, вбитая в толстое бревно, кованая скоба поддалась и выскочила. С улицы, сквозь треск пожаров и шум пальбы, донеслось несколько пушечных выстрелов. Раздались крики турок:

— Алла! Алла!

— Скорее, — сунув цепь в руки мальчика, поторопил Мокрый. — Держи, чтобы по ногам не била. Айда за мной!

— Погоди, — попросил Тимошка.

— Чего ещё? — недовольно обернулся казак, с тревогой прислушиваясь к звукам боя. — Надо поторапливаться, не то могут и аркан на шею набросить.

— Помоги, — мальчик поднял большой узел.

В конце улицы грохнул выстрел, завизжали турки. Мелькнули огни факелов. Мокрый подхватил сильной рукой Тимошку, взвалил на плечо узел и со всех ног кинулся в спасительную темноту.

На следующий год, в мае, на праздник Фалалея-огуречника, когда мужики да бабы сажают рассаду в прогретую ласковым весенним солнцем землю, к монастырской обители у Муравского шляха прискакал небольшой конный отряд. Жилистый казак с золотой серьгой в правом ухе требовательно постучал в ворота:

— Эй, чернецы! Отворяй!

На стук открылось маленькое оконце, и глухой бас спросил:

— Кого Господь послал?

— К настоятелю отцу Зосиме от атамана Войска Донского. Отворяй!

— Скор больно, обождешь, — ворчливо ответил обладатель глухого баса. — Сейчас пошлю про вас сказать. Сам-то кто будешь?

— Савелий Мокрый с поручением от атамана, — гордо подбоченился казак.

— Жди. — Оконце захлопнулось.

Савелий махнул рукой, приказывая спешиться. Казаки слезли с седел, завели лошадей в тень монастырской стены, окруженной глубоким рвом: в тенечке не так доставало комарье.

Снова стукнула задвижка оконца, и внимательные глаза осмотрели приезжих. Вскоре тяжелые створки ворот со скрипом поползли в сторону, оставив узкий проход. Ведя коней в поводу, казаки по одному вошли в монастырь, и ворота за ними немедленно захлопнулись.

У крыльца церквушки их поджидал игумен, отец Зосима. Невысокий, худенький, в простой рясе и порыжелой скуфейке. Передав лошадей коноводу, казаки сняли шапки и поклонились: сначала церкви, потом настоятелю, поглядывая при этом на стоявших за его спиной дюжих монахов, больше похожих на разбойников, для потехи надевших рясы.

— По здорову ли дошли? Спокойно ли в поле, детушки? — Игумен благословил гостей.

— Слава Богу! — нестройным хором ответили казаки.

Савелий важно сообщил:

— Велено нам атаманом передать тебе, отче, грамотку. — Он подал игумену завернутый в чистую тряпицу небольшой свиток пергамента. — А еще привезли мы тебе отрока.

Казаки расступились и подтолкнули вперед парнишку — худенького, светловолосого, синеглазого. Зосима молча оглядел его и повернулся к Мокрому, ожидая дальнейших объяснений.

— Взят был в полон татарами и продан туркам, — сказал Савелий. — Выручил я его из неволи при набеге.

— Богоугодное дело, — перекрестился игумен.

— Несколько лет прожил малец у басурман, язык их и обычаи знает. Хотел я его заместо сына оставить, но велел атаман к тебе отвезти, чтобы опять сиротой не остался.

— Как звать тебя? — Зосима положил руку на голову мальчика.

— Тимоша… Тимофей Головин.

— Вот и славно, — ласково улыбнулся Зосима. — Казак?

Мальчик насупился и кивнул. Старец быстро ощупал шею, плечи и грудь Тимоши легкими, но точными движениями опытного лекаря, отыскивая скрытую болезнь или неправильность сложения. Убедившись, что все в порядке, он удовлетворенно улыбнулся и спросил:

— Скажи-ка, как вежливый турок приветствует другого?

— Аллаха эманет олсун! Да хранит вас Аллах! — на восточный манер поклонился мальчик.

— Аллах иншини рает гетерсин! Да поможет и тебе Аллах в деле твоем, — ответил игумен, спрятав в бороде довольную улыбку. — И по-татарски знаешь?

— Да, отче. Год прожил я у татар, пока не продали меня туркам.

— Не принимал ли ты веры басурманской? — продолжал допытываться Зосима.

— Нет, отче.

— Родители твои живы? — погладил мальчика по голове игумен.

— Отца татары срубали, а где мать — не знаю. Полонили нас вместе, а продали порознь.

— Спаси ее Господь, — перекрестился старец. — Русской грамоте обучен?

— Нет, отче.

— И то ладно, — вздохнул Зосима и обернулся к Савелию: — Оставлю отрока при монастыре. Так и передай атаману.

— Тогда прими и пожитки. — Мокрый взял у стоявшего рядом казака большой узел и развернул его.

Изумленному взору игумена предстал и турецкий шлем с тонкой золотой чеканкой, несколько толстых книг в кожаных переплетах, сабля в богато украшенных серебром бархатных ножнах. Зосима быстро нагнулся, взял одну из книг, раскрыл.

— Арабская. Откуда?

— Это добро взято самим мальцом при набеге. Он, по обычаю, его в общий кошт отдал, но круг приговорил добычу ему оставить, — объяснил Савелий.