Дикое поле - Веденеев Василий Владимирович. Страница 52

Когда ветер донес до него запах дыма, Ивко лег на землю и пополз, прячась в траве. Вскоре он услышал голоса и сердитое ворчание собаки. Приподнявшись, увидел сидящих у костра трех татар. Чуть поодаль, навострив уши, беспокойно вертел головой лохматый пес, стараясь уловить, откуда исходит настороживший его запах чужака.

Над огнем булькало в казане какое-то варево. Один татарин — малорослый, с плоским, как у каменной бабы, лицом — помешивал деревянной ложкой в казане. Двое других сидели к сербу спинами, небрежно бросив свои луки на траву. В стороне паслись заседланные лошади. Лошади!

— Заткнись! — прикрикнул на пса плосколицый. Пес обиженно притих, положил морду на вытянутые лапы, но тут же вновь поднял голову.

— Иди сюда, — поймал его за загривок другой татарин. И начал почесывать за ухом, ласково приговаривая: — Ты хороший, хороший…

— Только жрать здоров, — недовольно пробурчал плосколицый и широко разинул рот от изумления, увидев поднявшегося из травы человека с пистолетами в руках.

Кобель вырвался из рук державшего его татарина и кинулся на незнакомца. Грохнул выстрел. Собака ткнулась мордой в землю, пятная траву кровью, хлеставшей из пробитой головы.

— Ни с места! — приказал серб и направил на обернувшихся татар второй пистолет. — Кто шевельнется, получит пулю!

Сидевшие у костра замерли. Никому из них не хотелось разделить участь сторожевого пса.

— Ты! — Ивко показал стволом на плосколицего. — Брось сюда оружие! Живей!

Тот медленно обошел костер, поднял лежавшие в траве луки и кинул их к ногам серба.

— Что еще у вас есть? Сабли, ножи?

С глухим стуком рядом с луками упали три длинных ножа в простых ножнах из толстой кожи.

— Кто вы? Сидеть! — прикрикнул Ивко на привставшего, было, татарина.

— Табун пасем, — хмуро ответил плосколицый.

— Где Перекоп?

— Там. — Татарин показал за спину серба. — День пути. Что ты хочешь?

Его вопрос остался без ответа. Ивко прикидывал, как завладеть лошадьми. Табунщики уже несколько оправились от неожиданности и прекрасно понимали, что у него всего один заряженный пистолет: пуля может просвистеть мимо, а за лошадей придется отвечать перед их хозяином.

Рыбак молодец, высадил на берег даже ближе к Азову, чем Ивко рассчитывал. Но все равно впереди еще несколько дней пути по степи, и без коней никак не обойтись.

— Ложись лицом вниз! Все! — заорал серб.

Татары нехотя повиновались. Сунув разряженный пистолет за пояс, Ивко поднял луки и повесил себе на плечо. Потом взял колчан со стрелами и зажал его под мышкой. Бочком обойдя табунщиков, схватил за повод ближайшую оседланную лошадь и вскочил на нее.

— И-и-и-ху! — приподняв голову, крикнул один из татар, и конь тут же взвился на дыбы.

Серб едва удержался в седле. Вцепившись в гриву, он сильно ударил скакуна рукоятью пистолета между ушей и заставил повиноваться себе. Сорвал с плеча лук, сунул пистолет за пояс и выдернул из колчана стрелу.

Вовремя! Татары уже вскочили на ноги, а плосколицый схватил валявшийся в траве топор, не замеченный сербом. Стукнула спущенная тетива и плосколицый табунщик осел, хватаясь за ногу, насквозь прошитую стрелой. Двое других ткнулись носами в горячую золу. Ивко для острастки выпустил еще одну стрелу. Она со звоном отскочила от казана и упала рядом с костром. Татары испуганно вздрогнули, но не шевельнулись.

Держа лук наготове, серб поймал остальных лошадей и, крепко зажав в кулаке поводья, наметом погнал их в степь…

Теперь у него было три коня — один под ним и два заводных. Несколько часов подряд Ивко не останавливаясь мчал по степи, на ходу перескакивая с одной лошади на другую. Снимать седла с заводных лошадей он не стал, чтобы не терять драгоценное время. Скорее всего, татары пасли табун Джембойлукской орды, которую еще называют Перекопской, — она подчинялась крымскому хану и кочевала в степях, раскинувшихся у берегов Гнилых вод. Нет сомнений, что поднятые по тревоге табунщиками вооруженные всадники постараются догнать дерзкого пришельца, схватить его или убить. Поэтому Ивко тщательно запутывал следы, уходя все дальше и дальше от места встречи с табунщиками.

К седлу одной из лошадей был приторочен небольшой бурдюк с кобыльим молоком. Вытащив деревянную пробку, серб жадно припал к нему губами, утоляя жажду. Сразу стало легче, солнце, казалось, уже не так палило, а встречный ветер приятно охлаждал разгоряченное тело.

Вечером, когда раскаленный шар солнца начал медленно опускаться за горизонт, Ивко сделал короткий привал. Стреножив коней, он пустил их пастись, а сам доел остатки хлеба и запил скудную трапезу молоком из бурдюка. Вычистив пистолет, вновь зарядил его и прилег немного отдохнуть: предстояло всю ночь провести в седле. Он хорошо успел изучить привычки ордынцев, и был уверен, что они, подобно волчьей стае, упрямо пойдут по его следу.

Вскоре Ивко опять скакал по степи, освещенной выглянувшим из-за тучки месяцем, ласково прозванным донцами «казачьим солнышком». Отдохнувшие кони бежали резво, дробно стуча копытами по еще не успевшей остыть земле. Вокруг ни огонька — куда ни кинешь взгляд, только черная равнина. Постепенно окрепло ощущение, что он сумел оторваться от погони. Подняв лицо к бескрайнему звездному небу, серб радостно засмеялся: он дойдет, он непременно дойдет до Азова, увидит есаула Паршина! Еще день-другой пути — и покажутся мрачные башни бывшей турецкой крепости. Там он, наконец, сможет скинуть тяжкий груз, камнем лежащий на сердце…

На следующий вечер он неожиданно наткнулся на татар. Несколько конных степняков выскочили из неглубокой балки и бросились ему наперерез. Тонко свистнули выпущенные ордынцами стрелы, и одна из заводных лошадей рухнула на бок: между ребер у нее торчало оперение двух глубоко засевших стрел.

Принимать бой не имело смысла, татар не меньше десятка. Раздумывать над тем, откуда взялись они здесь, тоже не оставалось времени: кто знает, может, это как раз та погоня, от которой он скрылся неподалеку от Перекопа? Хлестнув лошадей, Ивко понесся навстречу надвигавшейся темноте. Сколько раз она уже спасала его? Может, и сейчас укроет от смертельной опасности — солнце почти село, а ночь опускается на степь быстро.

Началась бешеная скачка. С замиранием сердца серб ждал: вот-вот шальная стрела свалит его коня, и тогда — конец! Ноздри щекотал терпкий запах лошадиного пота, сухой пыли и цветущей полыни. Сзади захлопали ружейные выстрелы: расстояние увеличилось, и татары уже не могли достать его стрелой.

Взмыленные, напуганные стрельбой кони как птицы летели по темнеющему шляху, пластаясь над землей, словно хоронясь от быстрой пули. Багровая полоса вечерней зари над горизонтом угасала, подергивалась сизым пеплом — скоро темнота скроет беглеца, как в море. Казалось, куда скроешься в открытой степи, но вскоре серб повернул дымящихся коней в первую попавшуюся балку, где уже легли черные, как деготь, ночные тени. А позади не затихал стук копыт, тяжелый храп загнанных лошадей и визг разъяренных татар. Ничего, еще немного — и его уже не взять!

И тут ударило в спину, будто впилась ядовитым жалом огромная рассвирепевшая оса. Теряя сознание от боли, серб упал на шею коня и судорожно вцепился в гриву, полностью доверив ему себя…

Паршина разбудили на рассвете. Всю ночь он занимался делами и только под утро прилег отдохнуть, но тут караульные казаки принесли на попоне неизвестного раненого человека, прискакавшего из степи к воротам крепости. Сон как рукой сняло.

Раненого положили на лавку. Один из караульных объяснил Федору:

— Бредит по-татарски. Все тебя спрашивает. В спину его, навылет.

Паршин подошел. Лицо раненого было ему незнакомо. Длинные спутанные черные волосы, орлиный нос, впалые, до синевы бледные щеки, заросшие курчавой бородой. Губы спеклись в сухой горячий ком. По рубахе широко расползлось бурое пятно.

— Паршин! — Незнакомец открыл мутные глаза и обвел ими лица сгрудившихся у лавки казаков.