Дикое поле - Веденеев Василий Владимирович. Страница 65

Голова у Рифата шла кругом. Он никак не мог толком ухватить нить разговора: о чем это толкует Никита-ага? Вроде говорили о погоде в Крыму, потом об отце, или он все перепутал, и речь шла о хане Гирее? И куда его зовут поехать, разве он уже не пленник?

— Не привык к медовухе, — подмигнул дьяк Макару и потянул Рифата из-за стола. — Пошли, проветришься. А я тебе чего покажу…

Поддерживаемый стрельцом, молодой мурза поплелся следом за хозяином во двор. Ноги казались ватными и слегка заплетались, язык с трудом ворочался во рту, клонило в сон. Однако на улице стало полегче, сонливость прошла.

— Сюда. — Никита Авдеевич поманил его к тыну. Рифат подошел и заглянул в щель между бревнами: на той стороне, среди старых яблонь, раскачивалась на качелях девушка. Большие светлые глаза, густые ресницы, соболиные брови. Русая коса, перевязанная яркой лентой, переброшена через плечо на высокую грудь. Подол сарафана из тонкого зеленого шелка развевался, открывая стройные крепкие ноги. Образ русской рабыни уже успел стушеваться в памяти Рифата, и эта девушка показалась ему волшебным видением, райской птицей, невесть как залетевшей в старый сад.

Никита Авдеевич с трудом оторвал его от тына, повернул к себе лицом и заглянул в хмельные, жарко блестевшие глаза:

— Ну как?

— Чок якши! — Рифат восхищенно закатил глаза. — Гурия!

— Крестись, твоя будет, — довольно усмехнулся Бухвостов.

— Зачем креститься? — изумился мурза. — Вернусь домой, соберусь в набег и сам ее возьму!

— Опять за свое? Ну, прямо дитя неразумное. Какой набег, дурья голова? Братья твои где? Срубали их казаки в Диком поле, чтобы не ходили они в набег. И тебя то же ждет.

— Э-э… — Рифат наморщил лоб, пытаясь собрать разбегавшиеся мысли. И радостно засмеялся, найдя, как ответить: — А я не пойду в набег. Я ее куплю. Ты прав, Никита-ага, зачем воевать? Золото есть!

— А казаки? — упрямо выставил бороду Бухвостов. — Они и в Крыму достанут! Али забыл, как тебя украли? Не глупи, соглашайся. Государь тебе за службишку деревеньку даст и денег на кормление. Холопов заведешь, хозяйство, а я тебе молодую да красивую жену посватаю. Детишков нарожаете, род свой продлить. Все лучше, чем казаки в степи сабелькой вжик — и нет головушки. Поехали!

Не дав татарину опомниться, он потащил его к возку. Усадил, плюхнулся рядом и велел трогать. Ворота распахнулись, и возок выкатился на улицу. Позади верхами скакали стрелец на громадном соловом жеребце и молодой русский на караковой кобыле.

Изумленный Рифат увидел высокие зубчатые стены кремля и золотые купола церквей, пышные сады и роскошные терема, шумный многолюдный торг и рвущийся в небо расписной собор Василия Блаженного.

— В честь победы над Казанью поставлен, — нашептывал Бухвостов. — Сильна была орда, да Грозному царю покорилась. А то еще Царь-пушку тебе покажу: в жерло человек влезет, а ядра больше лошадиной головы. Как даст — ни одна стена не устоит!

Мурза только ошалело мотал головой, не в силах разобраться в калейдоскопе сегодняшних событий. Какой большой и богатый город! Какая девушка на качелях! Какие огромные храмы и какая сильная крепость в столице урусов! Какими яствами его угощали, какими напитками. Он даже не понял, как из холодного поруба попал на улицы Москвы…

Вернулись в дом и опять сели за стол. Рифат выпил еще один кубок и с удивлением обнаружил, что рядом с ним сидит русский поп с большим крестом на груди. Ласково щурясь и поглаживая седую бороду, он что-то говорил, но что именно, мурза понять не мог — в голове опять зашумел крепкий мед.

— Кто это? — едва ворочая языком, спросил он.

— Твой духовник, отец Василий, — охотно ответил Бухвостов. — Он тебя и окрестит.

— Но… Но я не хочу креститься! Поменять веру — все равно, что умереть. Ты понимаешь это, Никита-ага? Как я потом вернусь в Крым?

— А зачем тебе возвращаться? — подслеповато прищурился отец Василий. — Неужто у нас плохо?

— Вот-вот, — поддержал его Яровитов. — Зачем? — Там мой дом.

— В орде и так узнают, что ты теперь крещеный — принял православие, — как бы между прочим обронил Бухвостов.

— Я не крещеный, неправда! — пьяно погрозил ему пальцем Рифат.

— А кто проверит? Поди, узнай, как на самом деле, если ты в Москве. Все поверят тому, что мы скажем. Или опять захотел в поруб?

— Нет!

— Тогда придется выбирать: или голова с плеч, или креститься, пойти на службу к великому государю и жениться на красивой девушке.

— Я подумаю, — насупился мурза. — Но почему вы не хотите взять за меня выкуп?

— Тебе и предлагают выкуп, — терпеливо объяснил Яровитов. — Выкуп за твою голову. Заплати и живи припеваючи. Хочешь написать отцу?

Откуда ни возьмись, появились чернильница, перо, бумага и песок. Больше привычный писать каламом [23], Рифат неуверенно царапал гусиным пером, выводя закорючки арабских букв.

— Пиши поклоны родителям, да укажи, что подателю письма можно довериться, — заглядывая через его плечо, диктовал Никита Авдеевич. — Можешь даже написать, что тебе тут предлагают… Закончил?

Взяв исписанный лист, он сам посыпал его песком, чтобы чернила быстрее просохли.

— Как лучше передать письмо старому мурзе? — спросил Яровитов. — Может, показать твоему отцу какую-нибудь вещь, чтобы он ни в чем не сомневался?

— Не надо, — отмахнулся замороченный Рифат. — Он знает мою руку.

— Надо! — Бухвостов стряхнул песок и бережно спрятал письмо. — Твоя жизнь зависит от того, вернется гонец из Крыма или нет.

— Возьмите шапку, — подумав, предложил татарин. — Таких всего две: у моего отца и у меня.

— Дело, — одобрил Макар и недовольно покосился на отца Василия. Старику надоели непонятные разговоры, он хлебнул медку и задремал, тонко посвистывая носом.

— Я все написал, — устало зевнул Рифат. — Пусть Иляс-мурза дает ответ, и я поступлю так, как велит отец.

— Ладно, это мне больше нравится, — похлопал его по плечу Бухвостов. — Иди, отдыхай.

— В яму? — усмехнулся молодой мурза.

— Павлин проводит, в задней комнате тебе постелили. Но уж не обессудь, одного даже ночью не оставлю.

Никита Авдеевич кивнул стрельцу, и тот помог хмельному татарину выбраться из-за стола. Подхватил и почти понес к дверям, как малого ребенка.

— И нам пора на покой, — растер ладонями лицо Бухвостов и обернулся к Макару: — Проводи отца Василия, а я пойду к себе, устал что-то. Уж больно медленно зреет наш татарчонок…

Антипа разбудил Никиту Авдеевича среди ночи: тихонько прокрался в спаленку и потряс хозяина за плечо. Но тот проснуться не пожелал и перевернулся на другой бок. Тогда горбун встряхнул его сильнее.

— Кто? — Бухвостов открыл мутные глаза и быстро сунул руку под подушку, где всегда держал заряженный пистолет.

За окнами была кромешная темень. Тревожно шумел листвой старый сад, встречая усиливавшиеся порывы ветра. Днем парило, где-то по краю неба ходили тяжелые тучи; но дождь так и не собрался. А ночью, видать, разразится гроза.

Узнав шута, Никита Авдеевич успокоился и поморгал глазами, привыкая к сумраку комнаты, разорванному только тусклым огоньком неугасимой лампады под образами святых угодников.

— Баламут, — сладко зевнул Бухвостов. — Ну, что стряслось?

Уродливая тень горбуна метнулась по стене, придвинувшись ближе:

— Гонец из Азова со срочной вестью.

— Не могли до света подождать?

— Велел будить, дело, говорит, важное.

— Подай одеться, — велел Никита Авдеевич. Он уже понял: выспаться не удастся. Паршин зря гонца в такую даль не пошлет. Неужто басурманы подступили к крепости? Спаси Господь, это же новая война!

Кряхтя и вздыхая — ломит спину к непогоде, будь она неладна, — он накинул поданный Антипой кафтан и натянул сапоги. Тяжело ступая, спустился вниз. В горнице ждал гонец — немолодой, жилистый казак с золотой серьгой восточной работы в ухе. От гонца крепко пахло едким конским потом и цветущей полынью. Сдернув с головы мохнатую шапку, он степенно поклонился и подал дьяку туго скатанную полоску пергамента.