Возвышенное и земное - Вейс Дэвид. Страница 13

Леопольд почти не сомкнул глаз. Вольферль всю ночь толкал его и не давал спать, пожаловался он Анне Марии, но это была по единственная причина бессонницы. До сих пор он не получил вестей ни от графа Шлика, ни от графа Герберштейна. Правда, он никогда особенно не рассчитывал на чью-либо помощь, однако вся обстановка действовала на него угнетающе. О переезде не могло быть и речи. Он всем дал этот адрес. Уж не наказывает ли его бог за то, что он осмелился взять судьбу в свои руки? К тому же погода стояла отвратительная, а ведь было только начало октября.

С тех пор как они приехали в Вену, дождь не прекращался пи на минуту. Не верилось, что солнце когда-нибудь снова выглянет.

Прослышав, что императрица и эрцгерцог Леопольд намереваются посетить премьеру повой оперы, Леопольд Моцарт решил воспользоваться случаем. Так или иначе, надо получить аудиенцию у императрицы, но тут же он подумал, что попытка привлечь ее внимание может быть расценена как оскорбление короны. Заплатив дукат, что значительно превышало обычную стоимость билета, Леопольд получил кресло поблизости от императорской ложи.

Императрица не появилась, и Леопольд был очень расстроен. Волей-неволей ему пришлось сосредоточить внимание на опере Глюка «Орфей и Эвридика». Сначала он слушал недоверчиво, но постепенно музыка захватила его, что было некоторым утешением, по крайней мере не напрасно потеряно время; музыка не лишена лиризма. Вольферлю надо обязательно послушать оперу, решил Леопольд.

Когда дирижировавший оперой Глюк поднялся из-за клавесина и, стоя, кланялся аплодировавшей публике, Леопольд услышал, как эрцгерцог сказал своему адъютанту:

– Говорят, в Вену приехал мальчик, который играет на клавесине не хуже взрослого.

Леопольд заторопился назад, в гостиницу, и стал ждать высочайшего приглашения.

Но приглашения не последовало, и, чтобы немного рассеяться, он повел Вольферля на «Орфея и Эвридику». На этот раз дирижировал не Глюк, а кто-то другой – оказалось, что императрица уже почтила своим присутствием оперу. Вольферль сидел задумчивый и притихший.

Это была первая опера, услышанная Вольферлем, и она привела его в недоумение. Папа говорил, что в опере много действия, а на сцене почти ничего не происходило. Но пение оказалось прекрасным. Диапазон голосов был очень широким, Вольферль и не представлял себе, что человек способен брать такие высокие ноты. И потом, певцы совсем не фальшивили. В Зальцбурге такое редкость, даже во время службы в присутствии архиепископа. Вольферль не понял, в чем суть оперы «Орфей и Эвридика». В ней показана победа любви над смертью, сказал Папа, по Вольферлю это мало что говорило. Папа пояснил, что Орфей и Эвридика на самом деле только духи.

– Святые духи? – спросил Вольферль.

Папа улыбнулся и ничего не ответил. Начинался второй акт, а Папа хотел, чтобы Вольферль не пропустил ни одного такта. Музыка Глюка временами казалась Вольферлю ужасно медленной, она словно застывала на месте, но никогда прежде он не слыхал таких мелодичных и нежных звуков. Он слушал как зачарованный. Опера кончилась, а Вольферль все сидел на месте, хотя Папа сказал, что в фойе продают сласти.

Когда Папа укладывал Вольферля – Мама и Наннерль уже давно спали на своей половине, – он спросил:

– А я смогу когда-нибудь написать оперу?

– Может статься.

– Скоро?

– Когда научишься. Глюку было под пятьдесят.

– Знаете что, Пана?

– Что?

Вольферль был необычно задумчив.

– В опере слова сами поют друг другу! – Мальчик говорил так, словно делился своим открытием с Папой. – Одни слова поют красиво, а другие отвечают им еще красивее, тогда одни слова спрашивают, а другие поют им ответ, а потом они все вместе радуются, – От возбужденного голоса Вольферля проснулись Наннерль и Мама. Они пришли со своей половины узнать, в чем дело.

Вольферль пропел слова, которые тут же придумал, и сказал Папе:

– А теперь, Папа, вы мне отвечайте словами.

Но прежде чем Папа сообразил, что сын от него хочет, Вольферль низким голосом, как Папа, пропел строфу за него; а потом запел женским голосом:

– Это Мама. – Затем тоненьким, девичьим: – Это Наннерль. Папа, ну, пожалуйста, давайте завтра напишем оперу и споем ее. Я могу петь тремя голосами, а вы споете своим. А назовем мы ее «Венская опера». – Он стал сосредоточенно прислушиваться к мелодиям, звучавшим у него в голове.

– Ну довольно, размечтался, – строго сказал Папа, но тут же не удержался и спросил: – А сколько инструментов тебе потребуется дли этого произведения со словами?

Вольферль назвал точное число инструментов, которое он собирался использовать.

То ecть ровно столько, сколько использовал Глюк. Мальчик не только обладает интуицией, он еще и наблюдателен, подумал Леопольд, как раз то, что нужно для композитора.

Вольферль спросил:

– Папа, а почему я не родился у вас с Мамой в Вене? Вы же знали, что мне бы это понравилось.

– Это бог решает, где тебе родиться, – вмешалась Наннерль.

А Мама добавила:

– И к тому же сейчас поздно. Всем пора спать.

– Да, – подтвердил Папа. – А то смотри, еще захвораешь.

– Папа, почему я не родился в Вене? – настаивал Вольферль.

– Потому что твой дом в Зальцбурге, – строго ответил Папа. – Когда-нибудь ты и там будешь слушать оперу. А пока иди спать. Тебе не надо утомляться – вдруг мы получим приглашение ко двору.

Взбудораженный услышанным, Вольферль почти не спал ночь. В его памяти вновь и вновь возникали мелодии оперы, и он был счастлив. К утру он знал несколько арий Глюка наизусть.

8

На следующий день дети получили приглашение выступить с концертом. Приглашение исходило не от императорской семьи, как рассчитывал Леопольд, а от графа Коллальто. Леопольд удивился – у него не было рекомендательных писем к этой семье. Кроме того, он побаивался предстоящего выступления, потому что дети не упражнялись с тех самых пор, как приехали в Вену. Тем не менее приглашение он принял сразу: граф Коллальто был одним из влиятельнейших вельмож в стране.

Когда они вступили на Дворцовую площадь, где находился дворец Коллальто, Леопольд увидел знаменитую церковь Ам Гоф, построенную иезуитами и одну из старейших в Вене.

– Теперь молитесь богу, – шепнул он своим, – ведь от людей помощи не дождешься.

Анна Мария решила, что муж не в меру вольнодумствует. По великолепной мраморной лестнице лакей провел их в музыкальную комнату, почти такую же просторную, как Рыцарский зал. Анне Марии очень понравились высокий потолок и хрустальные люстры.

Худощавый, изысканно одетый человек, стоявший у клавесина, представился им:

– Господин Моцарт, я граф Пальфи, друг хозяина дома графа Коллальто. По дороге в Вену я заезжал к графу Шлику, и он уговорил меня задержаться и послушать игру ваших детей.

Леопольд отметил, что манжеты у молодого аристократа сделаны из настоящих валансьенских кружев, а бриллиантовые пряжки на башмаках, должно быть, стоят целое состояние. Он подумал, не слишком ли много взял на себя, и его вновь охватил страх.

– Ваши дети очаровали меня, господин капельмейстер, – продолжал граф Пальфи. – Я рассказываю о них всем и каждому.

– Вы очень великодушны, ваше сиятельство, – ответил Леопольд с низким поклоном.

– Отнюдь нет. Граф Шлик и граф Герберштейн разделяют мое мнение.

Он представил Моцартов гостям, входящим в музыкальную комнату.

Имена, которые он называл, Леопольд знал всю жизнь: граф Коллальто, приближенный императрицы; граф и графиня Тун, принадлежавшие к одному из знатнейших родов в империи; баронесса Гуденус, известная своим покровительством музыкантам, и граф Хотек, канцлер Богемии.

– Моцарт, граф Пальфи утверждает, что ваши дети играют, как взрослые, – сказал граф Коллальто, – но мне кажется, что он преувеличивает.

Не дав Моцарту ответить, он знаком приказал детям начинать.

Первым номером они сыграли дуэт, выбранный Леопольдом, – дуэт был легок и в то же время весьма мелодичен. Затем дети исполнили свои сольные номера. Наннерль играла с большой выразительностью, но по-настоящему завладел всеобщим вниманием Вольферль.