Возвышенное и земное - Вейс Дэвид. Страница 135

Леопольд поразился музыкальности Констанцы. У нее оказался прекрасно поставленный голос приятного тембра. Когда она закончила, Леопольд сказал: – Браво! – а Наннерль зааплодировала, и Вольфганг почувствовал, что наконец-то Станци прочно вошла в их семью.

Ночью Вольфганг попытался ее обнять, но она вдруг отстранилась. Он был в недоумении. Станци никогда не отклоняла его ласк.

– Я не могу. – Ее стесняло, что за дверью спит Леопольд, она боялась, вдруг их услышат.

– Сколько раз в течение последних пяти минут я повторял, как люблю тебя?

– Это чтобы я лучше относилась к твоему отцу?

– Нет, это правда, правда, правда!

– Тс-с, ты разбудишь весь дом!

– Им известно, что мы с тобой муж и жена.

– В том-то и беда. Мне кажется, отец твой поместил нас в этой комнате для того…

– Нет, Станци, комната и прежде была моей.

Он умолял ее не быть такой холодной, а она рассердилась. В эту ночь они не познали счастья близости – как только Вольфганг пытался ее обнять, Констанца заговаривала о родственниках, и так до самого рассвета.

На следующее утро Вольфганг спросил Папу, нельзя ли им переехать в спальню для гостей – она теснее, менее комфортабельна, но там прохладнее, а в разгар летней жары он предпочитает прохладу. Леопольд хотел напомнить сыну, ведь раньше, до женитьбы, это была его любимая комната – и зимой и летом, – но у Вольфганга сделался такой несчастный вид, что Леопольд сказал:

– Разумеется, поступай как знаешь, – а сам подумал: причиной тому, без сомнения, невестка.

Почувствовав себя свободней – никто их теперь не видел и не слышал, – Констанца преисполнилась благодарности к мужу и столь бурно выказывала свою любовь, что у Вольфганга появилась надежда превратить их пребывание в Зальцбурге в новый медовый месяц.

30 июля, в день рождения Наннерль, Леопольд решил пригласить нескольких старых друзей отпраздновать это событие и представить им свою невестку.

Увидев, с какой неподдельной радостью Буллингер, Хагенауэр, Шахтнер и другие обнимают Вольфганга, Констанца убедилась, что все они его искренне любят. К ней они тоже отнеслись с большой теплотой, и это ее глубоко тронуло. Они рады знакомству. Раз Вольфганг ее выбрал, значит, она того заслуживает, думала Констанца и чувствовала себя в их компании легко и непринужденно.

Пришел Иоганн фон Берхтольдцу Зонненбург, и Леопольд с гордостью представил нового гостя своим друзьям. Зонненбургу было лет под пятьдесят; по всей видимости, чиновник не слишком знатного рода, лицо приятное, но вообще-то ничего собой не представляет, решила Констанца. Зонненбург не отходил от Наннерль, да и она с его приходом заметно оживилась. Сестре Вольфганга исполнилось тридцать два года, и Констанца не сомневалась: Наннерль ждет невеселая доля старой девы. Тут, однако, уверенность ее поколебалась. По-видимому, Наннерль влюблена в Зонненбурга и надеется выйти за него замуж; неужели Леопольд так же воспротивится ее браку, как противился браку сына, размышляла Констанца. Но сегодня, впервые за все время их пребывания в Зальцбурге, у Леопольда был по-настоящему радостный вид.

Через несколько дней, прослышав о болезни Михаэля Гайдна, Вольфганг отправился навестить его. Приход Моцарта явно обрадовал Гайдна, но он был чем-то очень взволнован.

Он еще не совсем оправился от серьезной болезни, пожаловался Вольфгангу Гайдн, а Колоредо, ждущий в скором времени гостей, заказал ему два дуэта для скрипки и альта, на случай если ему вздумается выступить перед своими гостями.

– А я не могу написать ни единой ноты. Совершенно обессилел. – Гайдн отхлебнул вина из рюмки и добавил: – Но если не представлю дуэты, мне придется за это расплачиваться. Я не могу позволить себе уйти со службы, как сделали вы. У меня нет ни гроша за душой, а начинать все сызнова не хватит здоровья, да и устал я очень.

– Вы считаете, Великий Муфтий не простит?

– И вы еще спрашиваете! Будто не знаете, уж если он что-то решил, никакие оправдания не помогут. Он приказал задержать мое жалованье, пока не получит дуэты. А у меня нет даже денег расплатиться с доктором и аптекарем.

– Когда нужны дуэты?

– В том-то и сложность. Их требуют немедленно. Князь не дает мне хотя бы немного окрепнуть. А я ведь быстро пишу, когда здоров, вы знаете.

Вольфганг кивнул в ответ и, пообещав в скором времени зайти, ушел.

Через два дня он вручил Михаэлю Гайдну два законченных дуэта для скрипки и альта и отмахнулся от его благодарности.

– Они премилые. Подпишите их своим именем. Архи-буби и не заметит разницы, – сказал Вольфганг.

Прослушав оба дуэта, Колоредо распорядился выплатить жалованье Гайдну и сказал Брунетти:

– Никогда не думал, что Гайдн способен создавать столь прекрасные, мелодичные вещи. Вместо того чтобы дуть пиво, перешел бы лучше на бургундское.

Брунетти передал это Гайдну и добавил:

– А мне эти дуэты напомнили сочинения вашего брата.

Теперь Вольфганг отдавал все силы завершению мессы. Преисполненный благодарности, Михаэль Гайдн договорился в церкви св. Петра, где сам он состоял органистом, что впервые мессу исполнят там, и Вольфганг подумал: Папе это будет приятно. Папа с некоторых пор питал к этому древнему храму необычайно нежные чувства.

От госпожи Вебер пришло несколько писем, в которых та сообщала, что Раймунд Леопольд чувствует себя прекрасно, а затем в сентябре письма вдруг прекратились. Вольфганг заволновался, но Констанца отнеслась к этому спокойно. Просто мать ее терпеть не может писать письма, сказала она, удивительно, как эти-то написала.

Вольфганг ни разу не встретил Колоредо – можно было подумать, что они живут не в миле друг от друга, а на разных планетах. Но однажды, когда Вольфганг спешил в церковь св. Петра на репетицию своей частично законченной мессы, у самого входа он лицом к лицу столкнулся с Арко.

Камзол графа был расшит драгоценными каменьями, пудреный парик завит по самой последней моде, пряжки на туфлях – серебряные, губы – подкрашены, но сам он при виде Моцарта сделался белее полотна.

Вольфганг хотел было крикнуть: «Негодяй!» – и дать Арко пощечину. Но не успел он глазом моргнуть, как граф исчез.

Вольфганг рассказал об этой встрече Гайдну.

– Арко никогда о вас не упоминает. И Колоредо тоже. Я думаю, они стыдятся того, что произошло.

– Здесь об этом стало известно?

– А как же! Вы ведь здесь родились, благодаря вам Зальцбург прославился на всю Европу. Кто бы знал об этом городе, если бы не вы.

– И что же говорили?

– Ходили слухи, будто у вас с графом дошло до драки. Некоторые утверждали, что вы его ударили, другие – что он обругал вас и выставил вон. В общем, приятного мало.

– Во всяком случае, теперь меня не беспокоят.

– Не смеют. Вы – любимец императора.

Так-то оно так, думал Вольфганг, пока дело не касается того, чтобы назначить меня на службу и дать регулярный заработок.

– У Иосифа вкус лучше, чем у Колоредо, – сказал он.

– Вам не приходит мысль вернуться обратно?

– Вернуться в город, настолько провинциальный, что здесь нет даже настоящего оркестра? К Архи-буби, который не терпит немецких музыкантов и ненавидит оперу? Есть такая старая зальцбургская поговорка: тот, кто приезжает в Зальцбург, через год становится глупцом, через два – идиотом, а через три – истинным зальцбуржцем.

26 октября состоялось исполнение мессы до минор в соборе св. Петра, и Вольфганг сам дирижировал хором, а Констанца пела одну из двух сольных партий сопрано. Он не успел закончить партитуру, но ему казалось, что и в незаконченном виде месса достаточно хорошо выражает его благодарность богу за то счастье, которое он обрел с Констанцей.

Слушатели были настроены дружелюбно. Среди них не было приближенных Колоредо, зато много старых друзей, большинство из которых знали Вольфганга еще с детства. По Вольфганг смотрел только на Папу. Он все еще лелеял надежду, что месса заставит Леопольда более благосклонно отнестись к Констанце. На протяжении трех месяцев, что они гостили дома, Папа держался вежливо, но холодновато.