Возвышенное и земное - Вейс Дэвид. Страница 18

Анна Мария раздумывала, как хорошо было бы, если бы люди могли доверять друг другу и быть в хороших отношениях независимо от занимаемого положения, и тут Мария Терезия сказала:

– Вы правы, госпожа Моцарт, человек должен жить, что бы ни творилось у него в душе. Мы приходим в этот мир не для того, чтобы развлекаться. Не каждому можно подарить свою дружбу, а тем более доверие.

Дети вернулись вместе с Леопольдом, и императрица поднялась, давая понять, что аудиенция окончена.

Вольферль был возбужден – Анна Мария невольно подумала, до чего скучным покажется ему теперь Зальцбург – и сразу принялся рассказывать.

– Мама, вы знаете, у них есть свой зверинец. У Туанетты есть волки, и львы, и медведи!

– Хорошо, хорошо, дорогой, нам пора ехать. Ты, верно, очень устал.

– Нет, совсем не устал, честное слово.

Анна Мария и Мария Терезия понимающе улыбнулись друг другу, а потом все пошло по установленному порядку. Моцарты низко поклонились императрице, и Леопольд поблагодарил ее за доброту, делая вид, что не замечает ее усмешки. Императрица удостоила Анну Марию личной аудиенции, это произведет сенсацию в Вене. Мария Терезия подняла руку – и появившийся откуда-то граф Майр повел их к карете, ожидавшей у ворот.

Вольферль взял Маму за руку: какие у него теплые, доверчивые пальцы, подумала она, как они верят ей, эти замечательные пальцы, творящие музыку и дарующие ласку.

10

Молва о том, что Марии Терезии понравилась игра детей, мгновенно распространилась по Вене. Теперь они получали столько приглашений, что им подчас приходилось выступать с концертами в домах знати и днем и вечером. Анна Мария боялась за здоровье детей, но Леопольд успокаивал: им только полезна столь бурная деятельность. Он был всем доволен и к тому же очень занят. Он писал в Зальцбург о своих успехах, и это приносило ему огромное удовлетворение. Ответ от Хагенауэра пришел очень скоро – тот уведомлял, что сообщил архиепископу добрые вести, и они произвели должное впечатление, тем не менее его светлость интересует вопрос, когда Моцарт пожалует обратно.

Спустя несколько недель после второго концерта в Шёнбрунне Леопольд снова уселся за письмо Хагенауэру; писал он весьма старательно, хотя и перо и чернила были из рук вон плохи.

«Уже после того, как я сообщил Вам о получении ста дукатов, императорский казначей известил меня, что ее величество намеревается пригласить детей выступать снова. А поскольку она принимала нас с добротой необычайной, я не считаю себя вправе огорчить ее. Поэтому, как я ни прикидываю, очевидно, раньше рождественского поста домой мы не вернемся. Если и удастся выехать отсюда через две-три недели – что невозможно из-за приглашения ее величества, – нам все равно придется ехать не спеша, – не дай бог, дети переутомятся и расхвораются.

Вчера мы играли у французского посла, который любезно пригласил нас посетить Версаль и заверил, что его величество король Людовик XV придет в восторг от игры детей. Завтра между четырьмя и шестью мы играем у графа Гарраха, а между шестью и девятью – в доме канцлера графа Кауница. Граф Кауниц – самое влиятельное лицо при дворе и близок к императрице, поскольку является ее главным советником.

Теперь аристократы посылают нам приглашения за три, четыре, а то и за шесть дней вперед, чтобы заручиться нашим согласием. Главный почтмейстер граф Паар уже ангажировал нас на следующую неделю. Мы также выступали с концертами у Тунов, у графа Цинцендорфа, человека весьма близкого к императрице, который знает в Вене всех, у вице-канцлера графа Колоредо и у многих других. Все они очарованы детьми, восхваляют их игру и хорошие манеры. Женщины более восприимчивы к музыке, чем мужчины, и Вольферль имеет у них особенный успех. Они его балуют, а Вольферль, да хранит его господь, держится с ними как с давними знакомыми.

Мам каждый раз что-нибудь дарят; после подарка императрицы мы получили уже не одну сотню дукатов, хотя никто еще не сравнялся щедростью с ее величеством, и обычно мы получаем от десяти до двадцати дукатов за трехчасовое выступление. Так как мы обходимся одним-двумя дукатами в день – за исключением тех дней, когда приходится нанимать карету, – то вернемся домой с кругленькой суммой, и тогда я смогу вернуть деньги, которые Вы так любезно мне одолжили. Тут по-прежнему почти не поминают о войне с Фридрихом Прусским, а если и говорят, то о скором примирении, поскольку пи одна из сторон не может добиться победы.

Если бы Вы могли разузнать намерения его светлости относительно места капельмейстера, я был бы Вам глубоко обязан. Надеюсь, из дружеских чувств Вы выполните эту просьбу. Если выбор его светлости падет на кого-то другого, кто знает, может, планы мои и изменятся.

И все же я по-прежнему предпочитаю Зальцбург всем другим возможностям. Еще раз прошу Вас рассказать его светлости, которого мы каждодневно благодарим за любезно предоставленный нам отпуск, о том, какой мы здесь имеем успех. И сам император и наследник престола эрцгерцог Иосиф называют меня не иначе как зальцбургским капельмейстером, и все расточают похвалы за то, что я прославляю музыку двора его светлости, немало способствовавшую проявлению замечательного таланта Вольферля и Наннерль.

Ваш искренний друг Леопольд Моцарт».

Хагснауэр тут же ответил. Место капельмейстера пока свободно, и, хотя архиепископ и доволен успехами Моцартов в Вене, он хотел бы знать, когда Моцарт вновь займет свое место.

Леопольд медлил с ответом. Мария Терезия прислала им приглашение присутствовать на торжественном обеде в честь ее детей, и он надеялся, что императрица предложит ему постоянное место в Вене. Но, хотя она приветливо встретила Моцартов, и особенно Вольферля и после обеда дети играли с эрцгерцогом Максимилианом и эрцгерцогинями Иоганной и Марией Антуанеттой, ни о музыке, ни о будущем никакого разговора не состоялось.

Разочарованный Леопольд не мог понять, что же произошло. На следующий день после обеда у императрицы он сел за письменный стол и занялся подсчетом своих финансов. Моцарты занимали в «Белом быке» самые просторные и лучшие комнаты: пока они прилично зарабатывают, но, как только приток денег прекратится, это станет пустой роскошью. Затем надо решить вопрос о покупке кареты. Кареты стоили недешево, и, кроме того, пришлось бы нанять кучера; с другой стороны, передвижение в карете сохранит здоровье детей.

Все же сумма испугала его, и он сказал вошедшей в комнату Анне Марии:

– Мне совсем не улыбается кормить лошадей и кучера, даже в те дни, когда я не пользуюсь ими. Хотя, и то сказать, собственный выезд позволит сэкономить на чем-нибудь другом.

– Ты прав, Леопольд.

– И потом, за один месяц в Вене мы заработали столько, сколько я зарабатываю в Зальцбурге за год. – Он вдруг заметил, что жена его не слушает – это было совсем на нее непохоже. – Что случилось? – встревоженно спросил он.

– Меня беспокоит Вольферль. Он все время жалуется на усталость. Даже упражняться не захотел.

Леопольд оторвался от подсчетов:

– А ты не ошибаешься?

– Он играл сонату Скарлатти, ту новую, о которой только и говорил вчера, и вдруг остановился и сказал, что не помнит, как играть дальше.

– Где он?

– Я уложила его в кровать. Уговаривала уснуть, но он не спит.

Увидев у своей постели родителей, Вольферль попытался приподняться.

– Папа, простите, что я не мог доиграть сонату, по мне трудно сидеть. – И снова упал на подушки.

– У тебя что-нибудь болит? – спросил Леопольд.

– Мне то холодно, то жарко. И еще у меня всюду пятнышки.

Пятна были симптомом самой ужасной болезни, оспы. Леопольд постарался ничем не выдать охвативший его страх и с напускным спокойствием стал осматривать Вольферля. Пятна были красные, твердые и болезненные. Похоже на оспу. Леопольд содрогнулся от ужаса. Он уже слышал, что в Вене началась эпидемия оспы, знал он и грозные цифры; обычно заболевало более половины населения города, большая часть заболевших умирала, а из выживших многие оставались рябыми на всю жизнь.