Возвышенное и земное - Вейс Дэвид. Страница 44

– Уже поздно. – Кауниц стал прощаться.

«Старый завистливый дурак», – со злостью подумал о Гассе Леопольд, вместо того чтобы честно соревноваться, хочет погубить Вольфганга.

– Стиль оперы говорит о том, что ее сочинил ребенок, – продолжал между тем Гассе.

– Вот как! – Кауниц приостановился. – Вы уверены в этом?

– Да, ваше сиятельство.

– И хорошая музыка?

– Он еще ребенок, ваше сиятельство. Не следует забывать об этом.

– Я уважаю ваше мнение, господин Гассе, – перебил его Леопольд, – но Вольфганга нельзя равнять с обыкновенным ребенком.

– Согласен. Большинство его мелодий певучи и грациозны, хотя и не всегда новы, и оркестровка вполне правильная.

– Следовательно, его музыка годится для исполнения – вокального и оркестрового?

– Несомненно!

Но не успел Леопольд возликовать, как Гассе добавил:

– Есть, однако, одно затруднение. Некоторые его арии рассчитаны на голос, подобный Манцуоли.

– Вольфганг преклоняется перед ним, – пояснил Леопольд.

– Все это прекрасно, если в опере будет петь Манцуоли. Но большинству певцов его арии просто не под силу. Они не смогут исполнить то, что легко исполнил бы Манцуоли, и возненавидят за это вашего сына.

– Господин Гассе, – сказал Вольфганг, – певцы сами просили, чтобы арии звучали бравурно. Но если вы хотите, я переделаю их, Сейчас же!

– Нет, нет! – испугался Гассе. Не сидеть же здесь до утра!

– Я могу, – настаивал Вольфганг. – Это недолго.

– Но ты, наверное, устал?

– Вы были так добры, согласившись меня послушать, и я готов вам угодить.

Гассе улыбнулся, взял Вольфганга за руку и сел рядом с ним у клавесина.

– Возьми арию, которую ты сочинил сегодня вечером. Она написана для кастрата, так вот, не можешь ли ты переписать ее так, чтобы она годилась для баса?

– С удовольствием, господин Гассе.

Все молча наблюдали за его работой. А когда Вольфганг кончил, Готфрид ван Свитен, обладавший приятным басом, негромко и выразительно пропел арию.

– Мальчик еще не достиг вершин мастерства, – сказал Гассе, – но для его возраста это поразительно!

– Благодарю, господин Гассе, – сказал князь Кауниц. – Вы нам весьма помогли.

– Задерживать развитие такого таланта просто преступно, – заметил князь Дмитрий.

Все заговорили сразу и, как показалось Леопольду, с удивлением: неужели кто-то препятствует постановке оперы его сына?

Вольфганг, однако, отметил, что князь Кауниц ни словом не обмолвился об Афлиджио.

Вскоре знать покинула дом барона, но Вольфганг но огорчился – музыканты остались.

– Господин Моцарт, – сказал Джузеппе Бонно, – я познакомился с вашей «Школой скрипичной игры». В ней все так ясно и точно, ничего подобного прежде я не встречал.

Леопольда это очень тронуло, он даже готов был заключить придворного композитора в объятия.

– Вы были прекрасным учителем для своего сына, – сказал Гассе.

Отец Паргамер тоже закивал и добавил:

– Императрица милостиво согласилась почтить своим присутствием торжественное освящение храма, который я строю для сиротского приюта на Ренвеге. Если бы маленький Вольфганг сочинил музыку для торжественной мессы, можно было бы посвятить ее этому богоугодному заведению.

Леопольд рассыпался в благодарностях, а доктор Месмер прибавил:

– Ну а если младший Моцарт напишет оперу для бала, который я даю осенью, я буду счастлив ее поставить.

– А почему бы вам не поставить «Мнимую простушку»? – охваченный внезапным подозрением, спросил Леопольд.

– У меня просторный дом, но его не сравнить с Бургтеатром, – ответил доктор Месмер, – в нем нельзя поставить оперу-буффа. Вот если мальчик сочинит небольшой немецкий зингшпиль, это придется весьма кстати.

– С удовольствием! – воскликнул Леопольд, обретая прежнюю уверенность. – Оба эти заказа для нас большая честь. Вольфганг выполнит их в срок. – Он отвесил низкий поклон отцу Паргамеру и доктору Месмеру. Держись теперь, Афлиджио!

Афлиджио был сама любезность, когда Леопольд попросил его возобновить репетиции «Мнимой простушки».

– Я с радостью приступил бы к репетициям, – сказал он, – но дело в том, что синьора Бернаскони и синьора Бальони нездоровы.

Спустя неделю Леопольд узнал, что обе певицы давным-давно репетируют «Добрую дочку». Он спросил Афлиджио, правда ли это, но импресарио только пожал плечами.

– Вы же знаете, как рождаются слухи.

– Значит, это тоже слухи, что вы не собираетесь ставить оперу моего сына?

– Вы меня не поняли. Я совсем не против постановки «Мнимой простушки», но будет ли она иметь успех, еще не известно. Как и вы, я забочусь о собственных интересах. «Добрую дочку» Я ставлю, чтобы оградить себя от случайностей. На моем месте вы поступили бы точно так же.

– И что же дальше?

– Коли «Добрая дочка» сделает хороший сбор, я рискну поставить оперу вашего сына.

– Но только что вы объясняли задержку болезнью певиц.

– Не стоит так волноваться, господин Моцарт. Неделя– не так много. Поставлю «Добрую дочку» и тут же примусь за вашу оперу.

Однако после «Доброй дочки» Афлиджио начал репетировать еще одну оперу Пиччинни. А поспешивший в театр Леопольд обнаружил, что переписчику вообще приказано прекратить работу над партитурой «Мнимой простушки» и что оперу никто и не думает ставить.

Леопольд потребовал у импресарио объяснения, и тот сказал:

– Все очень печально. Певцы утверждают, что, хотя музыка прекрасно написана, она тем не менее мало сценична и петь ее невозможно.

– Но певцам нравится опера, они сами признавались в этом.

– Вы же знаете певцов. Они просто не хотели вас обидеть.

– Гассе и Метастазио утверждают, что опера моего сына лучше многих, уже поставленных в Вене.

– Вот пусть они ее и ставят.

– И это награда за все труды и талант моего сына?

– Я же предупреждал вас, сколь рискованно для двенадцатилетнего ребенка писать оперу. Ребенку, ничего не понимающему в любви.

– А как насчет ста дукатов, которые вы обещали заплатить?

– У вас есть мое письменное обязательство?

– Вы дали честное слово, господин Афлиджио. Афлиджио расхохотался.

– Венцы предпочитают иные зрелища, – сказал он, – Два моих бульдога, способные затравить зубра, привлекут куда больше публики, чем любая опера вашего сына. Кстати, этот аттракцион я сейчас и подготавливаю.

– Я пожалуюсь императору, – заявил Леопольд. Афлиджио внезапно разозлился:

– Ну и жалуйтесь, Моцарт, только потом пожалеете.

– Император выслушает меня. Императрица очень заинтересована в Вольфганге.

– Императрицу интересует любая новинка, при условии, что она ей ничего не стоит.

– Вы не останавливаетесь даже перед тем, чтобы порочить императрицу?

– Если вы не останавливаетесь даже перед тем, чтобы торговать собственным сыном…

– Торговать сыном! Да вы просто негодяй! – Леопольд задохнулся от ужаса и гнева.

– А вы глупец, – презрительно парировал Афлиджио. – Все говорят, что вы торгуете сыном в надежде разбогатеть.

Бешеная ненависть к Афлиджио охватила Леопольда, он способен был убить его, но в ужасе от брошенного ему обвинения не мог вымолвить ни слова.

– И знайте, если меня все-таки заставят поставить оперу вашего сына, то уж я позабочусь, чтобы ее осмеяли и освистали.

В эту ночь Леопольд не сомкнул глаз. Неужели он действительно торгует сыном? Ведь он так любит Вольфганга, а Вольфганг – его. И все же Афлиджио посмел обвинить его в этом…

На следующий день он сказал Вольфгангу, что постановка «Мнимой простушки» немного откладывается, после разговора с императором будет назначен новый срок, и посоветовал ему приступать к зингшпилю и мессе. Вольфганг явно огорчился, однако перечить Папе не стал. Леопольд всегда советовал, а не приказывал, но делал это тоном, не допускающим возражений. Может быть, это они и имели в виду?

– Ты не слишком огорчился, Вольфганг? – вдруг спросил Леопольд, хотя решил не касаться этого вопроса.