Возвышенное и земное - Вейс Дэвид. Страница 53

– Будьте любезны, скажите мне, кто вы такой?

– Вольфганг Амадео Моцарт.

– А, значит, вы тот знаменитый мальчик, о котором так много пишут?

– А вы кардинал Паллавичини?

– Да, я кардинал Паллавичини. А почему вас это интересует?

– Ваше преосвященство, у нас есть к вам письмо от его высокопревосходительства фельдмаршала Паллавичини, и мы хотим засвидетельствовать вам наше почтение.

– Он мне писал о вас.

В это время начался обряд омовения ног, и кардинал предостерегающе поднял руку, однако тут же знаком указал Вольфгангу оставаться подле него. Когда папа закончил обряд омовения, кардинал сказал:

– Я хочу послушать вашу игру сразу после страстной недели.

Кардинал отпустил его, и Вольфганг, чувствуя, что большего сейчас не добьешься, каковы бы ни были Папины соображения на этот счет, преклонил колена перед кардиналом и поцеловал ему руку, а тот похвалил его за благочестие.

Леопольд был весьма расстроен тем обстоятельством, что на страстной неделе нельзя будет устроить ни одного выступления, однако, узнав, что кардинал выразил желание послушать Вольфганга спустя несколько дней, снова приободрился. Концерт состоялся в палаццо князя Хиджи, который пригласил самых знаменитых людей в Риме, и программа концерта была составлена Леопольдом в соответствии со вкусом кардинала Паллавичини. Паллавичини горячо аплодировал Вольфгангу.

– Господин Моцарт, – сказал он, – я в одинаковой степени поражен благочестием и мастерством вашего сына; должен сказать все же, что папа римский редко приглашает к себе музыкантов-виртуозов.

– Ваше преосвященство, я не смею и мечтать об этом.

– Тем не менее таково ваше желание, или я не прав? – Ваше преосвященство, я тронут до глубины души вашей заботой.

– Быть может, в ближайшие несколько месяцев мы сумеем чего-нибудь добиться для вас у его святейшества.

– Через две недели мы должны выступать в Неаполе.

В разговор вмешался Христофори, один из папских певчих. Он не мог поверить, чтобы кто-то сумел по памяти записать «Мизерере», и попросил Вольфганга показать ноты. Гости кольцом окружили Вольфганга и Христофори, подошел даже слегка нахмурившийся кардинал.

У Леопольда упало сердце – а вдруг кардинал рассердится! Но Вольфганг, казавшийся таким маленьким рядом с огромным папским певчим, спокойно протянул ему партитуру.

– Тут не должно быть ни одной ошибки, – сказал он. При полном молчании остальных Христофори внимательно изучил партитуру.

– Неужели он действительно не ошибся ни в единой ноте? – спросил кардинал.

– Ваше преосвященство, партитура абсолютно правильна.

– Ваше преосвященство, – произнес Леопольд, – обещаю вам, что никто ее не увидит.

Но кардинал властным жестом остановил его.

– Эта партитура не такая уж тайна, – сказал он, – ее копии есть у испанского короля, у императрицы Марии Терезии и у падре Мартини.

Затем кардинал обратился к Вольфгангу, и Леопольд с испугом ждал, что ответит сын.

– Мальчик, разве ты не знал, что партитуру «Мизерере» запрещено выносить из капеллы?

– Запрещено? Как же можно запрещать музыку? Ваше преосвященство, это такая прекрасная и благочестивая музыка, все должны услышать ее. Ведь я ее правильно записал?

– По-видимому, да. – Фельдмаршал и граф Фирмиан нисколько не преувеличили очарование и ум мальчика, подумал кардинал. Он повернулся к Леопольду и сказал:

– Возможно, когда вы вернетесь из Неаполя, его святейшество сумеет вас принять, хотя на музыку времени у него обычно совсем не остается.

И он удалился в сопровождении свиты священников, секретарей, лакеев и камердинеров.

Леопольд отложил поездку в Неаполь, потому что многие знатные особы, чьего покровительства следовало домогаться сами изъявили желание послушать игру Вольфганга. В течение следующих двух недель Моцарты дали целый ряд концертов и заработали столько денег, что их хватило бы на дорогу в Неаполь и обратно.

Но особенно лестным оказался заказ на сочинение оперы, предложенный Флоренцией, а затем и Римом. С великим сожалением Леопольд отклонил эти предложения. Перед самым отъездом в Неаполь он написал наконец Шраттенбаху, чувствуя, что больше откладывать нельзя. Он особо подчеркнул, что папа Клемент XIV скоро предполагает дать им аудиенцию. Сообщил об одобрении, выраженном кардиналом Паллавичини, и похвале падре Мартини. Написал далее, что Вольфганга просят сочинять оперы для Милана, Рима и Флоренции, и попросил разрешения начать работу над оперой для Миланского театра, то есть, намекнул он, для императрицы и графа Фирмиана.

А Вольфганг писал Наннерль: «Моя милая трудолюбивая сестренка! Слава богу, и сам я, и перо, которым я мараю бумагу, находимся в порядке и работаем, не покладая рук, и еще мне бы очень хотелось, чтобы моя сестричка очутилась в Риме, ей понравился бы этот город, такой безукоризненный и опрятный. Повсюду здесь полно цветов, и люди распевают прямо на улице, иногда совсем как в капелле, а иногда даже лучше.

Я рад, что тебе понравился менуэт, написанный мною для господина Пика, который танцевал под эту музыку в Миланском театре. Надеюсь, в Зальцбурге его исполнят лучше, потому что господин Пик, танцуя, издавал неприличные звуки. Когда получишь контрданс, который я посвятил тебе, скажи честно, что ты о нем думаешь.

Если ты не слишком занята со своими друзьями-воздыхателями, пришли мне арифметические таблицы, в первую очередь «Искусство счета», потому что я потерял свои где-то в пути. С тех пор как я писал тебе в последний раз, я сочинил одну симфонию и, как только допишу это письмо, сяду заканчивать следующую. Ну вот, я нарисовал тебе святого Петра с ключами и святого Павла с мечом; знай, что я сподобился чести поцеловать ногу святого Петра в его собственном соборе, а так как имею несчастье быть маленького роста, то меня, все того же дурачка, В. А. М., пришлось подсадить, а то бы я не дотянулся. А теперь мы едем в Неаполь, тра-ля-ля!

Папа утверждает, что Неаполь– родина оперы, но это еще надо посмотреть. Целую тебя и Маму тысячу раз и остаюсь твой, не сказать чтоб красивый, Волъфганго в Германии, Амадео в Италии и Моцарто – угадай где?»

Неаполь оказался шумным и оживленным городом. Кишевшие народом улицы напоминали гигантский муравейник, и каждый считал своим долгом, разговаривая, кричать что есть мочи. Вольфганг был очарован живостью итальянцев, но ему не нравилось, с какой громогласностью они обсуждали свои дела. Самая обычная беседа велась на высоких нотах. За пять минут в Неаполе он услышал столько cсop, рыданий и воплей, сколько в Вене не услышишь и за день. Его уверяли, что никто еще не превзошел неаполитанцев в искусстве оперного пения, а он испытывал неловкость, наблюдая, как певцы входят в раж на сцене. Он ходил с Папой в оперу при любой возможности, если только не предстоял визит к премьер-министру, или к имперскому послу графу Кауницу, или к английскому послу сэру Уильяму Гамильтону, – и всякий раз Вольфганг думал: здешних певцов больше интересуют внешние эффекты, а вовсе не то, какую музыку они поют.

Многие неаполитанские певцы, по его мнению, совершенно не умели держаться на сцене: они брали слишком быстрый темп, форсировали голоса до крика и заканчивали арии с истерическим надрывом. Опера Номмелли – единственная, которая ему понравилась, хотя сюжет ее был слишком старомоден и серьезен для театра, – совсем не пользовалась успехом. Зато с огромным успехом шли оперы Пиччинни и Паизиелло, изобилующие скачками от piano к forte, неожиданными переходами от высоких нот к низким и наоборот, и дикими модуляциями. Вольфганг приходил в отчаяние.

Опера была в такой моде, что Папа сумел устроить для Вольфганга всего один концерт. Правда, Папа остался доволен результатом – они заработали немало цехинов и, кроме того, получили заказ написать оперу и для Неаполитанского театра. Вольфганг считал, что итальянцы плохо воспитаны и бестактны: во время концерта они все время болтали и не могли усидеть на месте.