Возвышенное и земное - Вейс Дэвид. Страница 6

К четырем годам Вольферль уже играл менуэты. Леопольд неустанно молился за сына в соборе и вел учет каждой музыкальной пьесе, разученной Вольферлем. Он уже позабыл о своем решении не торопиться с учением, а Вольферль был только рад. Чтобы ребенок учился читать рукописную партитуру и усваивал правила композиции, Леопольд показывал сыну свои собственные сочинения. Как-то он задал Вольферлю выучить скерцо, и мальчик легко сыграл его прямо с листа.

Анна Мария тревожилась за сына. Стоило в доме зазвучать музыке, как Вольферль забывал обо всем. Она пыталась заставить его каждый день ходить на прогулку с Наннерль, чтобы дышать свежим воздухом и укреплять здоровье, но он всему предпочитал клавесин.

Наннерль не нравилось, что Вольферлю уделяют больше внимания, чем ей. Она до сих пор не могла забыть, как играла для господина Шахтнера, а он потом говорил только о Вольферле. Она старалась избегать прогулок с братом, но тот был слишком мал и не мог гулять один. И еще она не хотела играть с ним в четыре руки.

Папа приказал ей, а Наннерль ответила:

– Он еще маленький.

Наннерль сама удивилась своей дерзости, но Папа не наказал ее.

Папа почему-то задумался и проговорил:

– Он же твой брат.

– Все равно я играю лучше. Я уже месяц как выучила скерцо.

Играют-то они одинаково, подумал Леопольд, с той лишь разницей, что Наннерль вдвое старше Вольферля.

– Я умею играть марши, темы с вариациями. А он не умеет.

– Ты играешь их очень хорошо. Наннерль просияла, и Леопольд добавил:

– Поможешь мне научить им Вольферля? Опа подумала: какой хитрый. Но Папа поцеловал ее, будто она уже дала согласие, и повел в музыкальную комнату, где Вольферль разучивал новое скерцо. Папа велел им играть в четыре руки.

– Папа, ведь вы говорили, что я буду помогать вам учить Вольферля.

– Ну да! Вы будете играть дуэты. Ты будешь играть первую партию, а оп вторую.

Наннерль посмотрела па Вольферля, сидящего у клавесина. Брат был вполовину меньше ее ростом. Если он сыграет лучше ее, она этого не перенесет.

Папа поставил перед ней поты. Усадил рядом с Вольферлем, хотя она до сих пор ве решила, соглашаться или нет. По, как и сказал Пана, Вольферль лишь вторил ей. Когда они кончили играть, Папа поцеловал дочку, к нему присоединилась и Мама, узнав, как хорошо она ведет первую партию. Напнерль не могла ни на кого сердиться, даже на Вольферля.

За обедом Наннерль сообщила Вольферлю с высоты своего величия:

– Завтра я научу тебя играть марш.

– Марш? – Вольферль озадаченно посмотрел на сестру.

– Ну, знаешь, вроде того, что ты играешь на барабане.

– А, этот? – Он начал выстукивать пальцами по столу барабанную дробь.

– Неправильно!

– Неправильно? – От огорчения он перестал барабанить.

– Ты что это – сейчас нюни распустишь? – У Вольферля в глазах стояли слезы.

– Ничего подобного. – Но слезы уже текли но щекам. Теперь, когда сестра доказала свое превосходство, ей стало жаль брата, и она пообещала:

– Погоди, завтра я тебя научу.

На следующий день Леопольд начал учить Вольферля читать и писать и занялся с ним арифметикой. Только вечером, и то ненадолго, они сели за клавесин. Несколько месяцев Леопольд делал упор на эти предметы, и Вольферль учился прилежно.

Как-то Шахтнер зашел к Леопольду и наткнулся па Вольферля, который, сидя на полу, мелом писал на нем цифры. Цифры были везде – на столах, стульях, стенах, даже на потных страницах.

Шахтнер спросил его, что он делает. – Рифметику, – oтветил Вольферль. – Для Папы.

– Ты все делаешь для Папы?

– Для Папы и для боженьки. Спачала для боженьки, а потом для Папы.

– Кто же тебя этому научил?

– Папа. Хотите, я покажу вам, как делать рифметику?

– А зачем она мне?

– Чтобы сочинять музыку. Папа сказал, так легче будет сочинять музыку. Когда я вырасту. А мне уже пять.

– Четыре года, – поправил Шахтнер.

– Четыре, идет пятый.

– Верно, идет, – подтвердил Шахтнер.

– Поиграйте со мной. – Вольферль взял игрушечный барабан, подаренный Шахтнером, и добавил: – Наннерль учит меня играть марш. Давайте, я буду играть, а вы пойте.

Он стал маршировать, выстукивая на барабане мелодию и подпевая сам себе, а Шахтнер, восхищенный чувством ритма в тонкостью слуха ребенка, маршировал вслед за ним. Когда Шахтнер сбился с ноги, Вольферль поправил его. Они стали придумывать вариации барабанной дроби, но тут в комнату вошел Папа. Папа поцеловал сына, вручил ему один из своих новых менуэтов и дал ему попробовать сыграть с листа. Вольферль тут же уселся за клавесин.

Шахтнер внимательно слушал. Ребенок нежно и лирично исполнял сочинение отца. Поразительно, думал Шахтнер, только лучше уж я ничего не скажу Леопольду, иначе он бог знает что вообразит.

– Правда, он прекрасно играет? – сказал Леопольд.

– У него неплохая техника, – неохотно согласился Шахтнер.

– Оп день ото дня все лучше играет. Никогда еще у меня не было такого способного ученика.

– Раннее развитие таланта таит в себе опасности.

– К Вольферлю это не относится. – Леопольд чувствовал, что его ребенок отмечен богом. Но скажи он это, Шахтнер, читавший Вольтера, поднял бы его на смех.

Вольферль окончил менуэт и заявил, что хочет сыграть концерт.

– Концерт? – Шахтнер не мог скрыть изумления.

– Кроме собственных сочинений, я даю ему играть вещи других композиторов, – пояснил Леопольд. – И раз уж он так любит клавесин, я позволил ему разучить несколько несложных концертов.

– Несложных? Наверное, что-нибудь вроде Скарлатти, Гассо или Телемана?

– Нет, они для него слишком трудны.

– Папа! – прервал их Вольферль. – Можно мне сыграть твой концерт?

Леопольд был явно польщен, но ответил твердо:

– Нет. Теперь тебе надо играть гаммы. Последнее время ты их что-то совсем забросил. Целый час, не меньше.

Вольферль огорчился, но послушно принялся за гаммы. Леопольд повел Шахтнера в гостиную. Очевидно, друг пришел сообщить нечто важное.

Однако придворного трубача занимала сейчас иная мысль.

– Почему вы засадили Вольферля за гаммы? – спросил он. – Они ему уже не нужны.

Леопольд самодовольно улыбнулся и ответил:

– Дисциплина.

– Но Вольферль и так во всем слушается вас. Лучшего ученика трудно пожелать.

– Значит, вы тоже считаете, что он не похож на других?

– Да. Он очень музыкален для своего возраста. – Шахтнер переменил разговор. – Вы слыхали, Эберлин нездоров?

– Нет. Ведь еще в прошлое воскресенье он дирижировал капеллой.

– С некоторых пор он неважно себя чувствует, по всячески скрывает свое недомогание.

– Очень печально слышать, – искренне сказал Леопольд, – Эберлин хороший композитор, пожалуй не хуже Телемана и Гассе.

– Когда умрет Эберлин, вы сможете занять его место. После него вы наш самый талантливый композитор.

– Но ведь и Лолли придворный композитор.

– Он менее талантлив.

– А как насчет моей статьи для Марпурга? Не вы ли говорили, что из-за нее я нажил себе много врагов?

– Конечно, нажили. И все же кое-кто считает, что у вас есть возможность стать новым капельмейстером. Несмотря на Марпурга. Вашу «Скрипичную школу» ценят очень высоко.

– А как насчет его светлости?

– Архиепископ Шраттенбах хотел бы послушать ваших детей.

– Откуда он узнал о них?

– Они же играли для Буллингера, Баризани, для меня, наконец. Разве вы недовольны, что это дошло до архиепископа?

– Вы все мои друзья. Я только хотел знать ваше мнение. – И, став очень серьезным, Леопольд добавил: – Это поможет мне получить место капельмейстера?

– Если их игра понравится его светлости, это докажет, что вы прекрасный педагог. Причем Баризани утверждает, будто девочка играет даже лучше брата.

Леопольд сомневался в этом, хотя Наннерль играла отлично, особенно если принять во внимание ее возраст и пол. Но мнение архиепископа решает дело. Когда господь возложил на его светлость священный сан, то облек его и большой властью. Одобрение со стороны его светлости позволило бы Леопольду осуществить план, который он вынашивал все это время. Может, Шахтнер его искренний друг?