Возвышенное и земное - Вейс Дэвид. Страница 95

Леопольд раздумывал над горестями, выпавшими на долю Вольфганга, когда пришло письмо от барона Гримма. Барон еще более пессимистично смотрел на перспективы Вольфганга.

«Дорогой господин Моцарт! Вы спрашиваете меня, какие возможности открываются перед Вольфгангом в Париже. Я колебался, не зная, что ответить, но, поскольку Вы настаиваете, вот Вам факты.

Сын Ваш слишком доверчив, слишком добр, слишком благороден и не имеет понятия о том, каким путем добиваются успеха. Здесь, чтобы чего-то достичь, нужно быть хитрым, предприимчивым, наглым. Обладай он вдвое меньшим талантом и вдвое большей практической сметкой, я был бы за него спокоен.

Чтобы заработать на жизнь в Париже, для него есть только два пути. Первый – давать уроки игры на клавесине, но, чтобы достать учеников, нужно действовать энергично и быть до известной степени шарлатаном; кроме того, я не уверен, хватит ли у Вольфганга терпения бегать по всему Парижу и вдалбливать правила нерадивым ученикам. Да и потом, уроки его вовсе не прельщают, ибо отнимают время, которое он хотел бы посвятить композиции – занятие, самое его любимое. Ваш сын хочет целиком посвятить себя композиции. Но беда в том, что в этой стране широкая публика ничего не смыслит в музыке. Все зависит от имени композитора, а имя Моцарта здесь слишком мало известно. В настоящее время симпатии публики до смешного поделены между Глюком и Пиччинни – никто другой их не интересует. Вашему сыну почти невозможно преуспеть в Париже как композитору, поскольку здесь увлечены сейчас другими именами. Поймите, mon cher, в стране, где столько посредственных и даже из рук вон плохих музыкантов умудрились сколотить огромные состояния, сын Ваш, опасаюсь, едва ли сможет прокормиться.

Я со всей откровенностью рассказал Вам правду вовсе не для того, чтобы Вас расстроить, а с тем, чтобы вместе мы могли прийти к правильному решению. Лично у меня нот сомнений – его возможности в Париже равны нулю».

50

Вольфгангу становилось не по себе от одной только мысли, что при желании он может вернуться на службу к архиепископу. Однако по тону Папиного письма, как тот ни старался скрыть, он понял: Папа страстно мечтает о его возвращении.

Вольфганг написал ответ через Буллингера. Если ему удастся убедить священника, тот в свою очередь сумеет убедить отца. Ему не хотелось возвращаться в Зальцбург, в обоснование чего он привел длинный список зол: Зальцбургде – живущий сплетнями городишко, где с презрением смотрят на музыкантов, да и музыканты там сами себя презирают; в городе нет ни театра, ни оперы, во всей придворной капелле нет ни одного хорошего певца, а певиц хуже не сыскать; двор погряз в зависти и интригах; и, что самое главное, правитель – сущий тиран, который самых дрянных итальянских музыкантов предпочитает лучшим немецким. Он никогда не разрешит ему взять заказ на оперу и всегда обращался с ним грубо и пренебрежительно.

Отправив письмо Буллингеру, Вольфганг написал Алоизии и Фридолину: с ними он вел постоянную переписку. Снова звал их в Париж, уверял, что ему удастся устроить для Алоизии частные концерты, и обещал найти работу Фридолину. Он умолял ее не медлить с ответом: письма ее – единственная отрада для его израненного сердца.

Затем, поскольку Папа хотел знать все подробности Маминой болезни и смерти, словно желая вынести свой приговор, Вольфганг подробно изложил, что произошло, хотя делал это скрепя сердце. Переживания снова нахлынули на него, слезы мешали писать.

С тяжелым сердцем, по просьбе Папы, отсылал он домой Мамины вещи. Вольфганг старался упаковать все как можно аккуратнее, Мама так любила порядок во всем: складывал ее платья, кольцо, часы, другие драгоценности. Занятие это причиняло ему мучительную боль. Возможно, Папа сделал бы все более умело, но лучше бы Папа вообще от него этого не требовал. И все же Вольфганг продолжал смотреть на себя Папиными глазами. Чтобы немного поднять настроение отца, Вольфганг приложил к Маминым вещам французское издание «Скрипичной школы», прелюды, написанные им для Наннерль, и копию партитуры симфонии, сочиненной по заказу Легро. По договоренности Легро, уплатив за симфонию, приобретал ее в свою собственность и полностью распоряжался партитурой. Но поскольку Легро уплатил лишь половину гонорара, Вольфганг просидел целую ночь и записал партитуру симфонии по памяти. Французы думали перехитрить его, да не тут-то было! Он помнил каждую ноту своей симфонии. Его новые сочинения поднимут настроение Папы и Наннерль: такие подарки всегда их радовали.

Ему удалось унять тоску, лишь когда он снова принялся сочинять музыку. Госпожа д'Эпинэ предоставила ему комнату и клавесин, но он не очень умилялся ее щедрости: уступила-то она комнату, в которой лежала, когда бывала больна. Там не было даже шкафа, стояла одна лишь кровать – клавесин принесли из другой комнаты – и аптечка с лекарствами. Но Вольфганг, работая, старался не обращать ни на что внимания. Он был полон решимости творить, памятуя совет Папы в его последнем письме: «Если ты из-за болезни и смерти Мамы растерял всех своих учеников, сочини что-нибудь новое. Даже в том случае, если тебе придется продать написанную вещь за бесценок, все равно известность твоя возрастет и, кроме того, не придется влезать в долги.

Однако старайся, чтобы эти вещи были коротки, несложны и модны. Запомни, Бах писал небольшие пьески, однако слыл самым преуспевающим композитором в Лондоне. Легкая музыка тоже может быть прекрасной, если написана в естественной, плавной, непринужденной манере и при этом правильно построена. Такую музыку писать труднее, чем гармонически сложные вещи, непонятные широкой публике, или произведения, в которых есть благозвучные мелодии, но которые так трудно исполнять. Разве Бах умалял свой талант, сочиняя подобную музыку? Ни в коем случае. Безукоризненная композиция, правильное построение – вот что отличает талант от посредственности даже в легких вещичках!»

Но, сочиняя простенькую сонату, которая под силу любому музыканту средней руки и понятна слушателям, Вольфганг непрестанно думал о Маме, и его грусть нашла отражение в музыке – она получилась печальная, как никогда. Что чувствует человек, когда старится, думал Вольфганг. И когда безропотно умирает? Он горько улыбнулся; найти ответ на эти вопросы было невозможно, но он писал, изливая в музыке свои переживания, – и это приносило ему облегчение.

Он только что закончил черновой набросок сонаты ля минор и проигрывал ее, внося поправки, когда в комнату вошли Гримм с госпожой д'Эпинэ. Наверное, им нужно обсудить что-нибудь важное, подумал Вольфганг, иначе зачем бы они стали взбираться на верхний этаж?

– Соната слишком громкая. Мы от нее проснулись, – сказал барон.

Вольфганг вдруг сообразил, что уже полночь, он писал, потеряв представление о времени. Пришлось принести свои извинения.

– Это нам следует просить прощения за беспокойство, – сказала госпожа д'Эпинэ. – Но я себя неважно чувствую.

У Гримма вид был скорее недовольный, чем смущенный. Он внимательно просмотрел новую сонату. Вольфганг из вежливости спросил:

– Каково ваше мнение, мсье?

– В ней столько горя и отчаяния, ее никто не купит, – саркастически заметил барон.

– А я надеялся, что она понравится. – Это лучшая из всех написанных мною сонат, подумал Вольфганг.

– Барона беспокоит, что соната не отвечает вкусу французов, – вставила госпожа д'Эпинэ.

– Другие сонаты я постараюсь сделать более доступными для широкой публики.

Пропустив мимо ушей слова Вольфганга, Гримм сказал, обращаясь к госпоже д'Эпинэ:

– Боюсь, нашему юному другу придется вернуться на службу в родной город.

– Но вы же сами пригласили меня сюда! – вспылил Вольфганг.

– Это была идея вашего отца. Мне ничего не оставалось, как с ним согласиться. А вы не сумели добиться успеха. Это же совершенно очевидно.

Вольфганг посмотрел на госпожу д'Эпинэ, ища у нее поддержки, но та хранила молчание.

– Что мне написать господину Леопольду? Он без конца меня спрашивает, каковы ваши перспективы. Я до сих пор не ответил, но должен сделать это в ближайшее время, хотя бы из простой вежливости.