От заката до обеда - Великина Екатерина. Страница 36

Инглиш

Сегодня пыталась прочитать письмо какого-то англоязычного калмыка из Небраски (такой ошеломительный вывод о национальности напрашивался из прикрепленной к письму фотографии). Поняла только общую направленность сообщения, а именно: друг степей предлагал совершенно безвозмездно поиметь все мое семейство до пятого колена, включая животных. Подивившись завлекательности предложения, я решила настрочить ему ответ в духе: пришлите почтовый адрес для пересылки вышеозначенных четвероногих до места назначения наложенным платежом. Но дальше «Hello dear friend!» текст не писался. Это очень обидно, но мое знание английского ограничивается звучным «э тейбл». Как вы понимаете, для того, чтобы описать весь охвативший меня восторг от предложенной сделки, «э тейбла» было маловато. Как известно, тейблы очень эффектны при наличии фейса. Но переть в Небраску себя, котов и непосредственно тейбл (простите за то, что употребляю это слово столь часто) в мои утренние планы никак не входило. Поэтому я расстроилась.

Согласитесь, что незнание языка в наши дни сродни отсутствию рогов у женатого человека. В моем отвратительном невежестве виновата я сама, а точнее, моя ложь.

Надо сказать, что врать я начала в самом нежном возрасте и с годами отточила эту науку до совершенства.

Еще в четыре года, когда мамочка нашла в кармане моей куртки спичечный коробок «Гигант», я поняла, что настал час икс. Говорить, что оными спичками мы третью неделю пытаемся спалить дворницкую вместе с дворником, было как-то неудобно. Поэтому, улыбнувшись самой обворожительной из своих улыбок, приставив пальчик ко рту и шаркнув ножкой, я произнесла следующее:

– Мамочка, у нас в детском садике муравейник. Мы с ребятами спичечками дырочки муравьям проделываем… А то ведь им на улице так холодно, так холодно…

Как всякая ошеломительная неправда, эта ложь прошла более чем удачно. За ужином папе рассказывалось о необыкновенной детской чуткости по отношению к инсектам. И когда через неделю угол дворницкой задымился, в этом, естественно, обвинили пьяного дворника, и он едва успел спасти свой самогонный аппарат от разгневанной общественности. Никто ни о чем не догадался…

В случае с английским все вышло, к сожалению, по-другому.

Надо сказать, что моя матушка давно лелеяла идею обучить меня аглицкому наречию. Вероятно, родительница спала и видела, как я читаю Шекспира в подлиннике, уютно устроившись в английской кровати моего иностранного супруга. Посему, когда мне стукнуло пятнадцать, мама незамедлительно нашла самую англоязычную англичанку с оплатой 15 баксов в час. Преподавательницу звали Наталья Леонардовна.

И эта женщина знала толк в языке и детях!

Ее двухкомнатная квартира была завалена Бонками, Инглишфестами и прочей тематической хренью непонятного содержания. Кроме литературы, в квартире содержались собака Маня, у которой омерзительно пахло изо рта, и дочка Леонардовны, Леля. У Лели изо рта не пахло, но даже хорошая работа желудочно-кишечного тракта не могла скрасить ее печального существования. Почему печального? А вы когда-нибудь были поздним ребенком училки английского, рожденным с единственной и неизменной целью поступления в иняз? Каждый раз, когда я приходила на занятия, несчастная девица сидела на кухне под лампой «школьник» и с остервенением долбила модальные глаголы. Если этот режим нарушался, из комнаты тут же прискакивала Леонардовна с воплями: «Леля, ты что, хочешь провалить экзамен и выйти замуж за шофера?»

По измученному взгляду Лели несложно было догадаться, что она готова выйти замуж не только за шофера, но и за ассенизатора тресточистки, причем незамедлительно… Но Леонардовна этого не понимала.

Подобная окружающая обстановка нисколько не располагала к языкознанию, и при каждом удобном случае я стремилась нарушить процесс обучения.

Примечательно, но в первый раз я не врала. Да, у меня действительно болела голова, о чем я и сообщила Леопардовне, используя самые печальные интонации.

– Сегодня, скорее всего, не приду, – закончила я свой лирический монолог.

– Конечно, Катенька, лечитесь, – выкнула мне она.

Кайф от содеянного выяснился на следующее утро – залезая в карман, чтобы расплатиться за пачку сигарет, я обнаружила 15 баксов вместо 20 рублей, оставленных мамой на обеденную трапезу. Надо сказать, что неожиданный капитал, свалившийся на мою голову, в корне перестроил всю образовательную программу… Школьное крыльцо с вывеской «Учиться и т. п.» было незамедлительно променяно на харчевню, принадлежащую дружественным народам Кавказа.

Посиживая над кружечкой пива, я поняла, что Рокфеллер со своим сухим законом – сущие пустяки по сравнению с моей Леопардовной.

В ту же ночь был рожден Гениальнейший План Пополнения Бюджета за счет Языковых Инсинуаций.

– Наталья Леонардовна, – хрипела я утром, – у меня скарлатина. Температура высокая, но, если вы продиктуете мне домашнее задание по телефону, я его, безусловно, выполню.

Вероятно, в моем голосе было столько горечи и стремления к знаниям, что я могла бы убедить в своем недуге не только жалкую учительницу, но и все поколение Стюартов…

Так или иначе, Леопардовна сдалась:

– Конечно, Екатерина, лечитесь. Как только придете в норму, позвоните мне.

Это была самая длинная скарлатина в моей жизни. И, кстати говоря, единственная.

Через три недели я заявилась на занятия. Вид у меня и вправду был болезненный. Девяносто долларов – слишком непосильный груз для хрупких плеч ученицы средней школы. У Леопардовны ничего не менялось. Собака по-прежнему смердела, Лелька мечтала об ассенизаторе, а тейбл был тейблом. Короче говоря, ровно через две минуты пребывания на вышеозначенной территории я поняла, что, кажется, опять заболеваю.

Три дня пролетели как один день.

– Грипп, – лаконично сказала я и нежно кашлянула в трубку.

– Температурите, девонька? – поинтересовалась она.

– Ага. Болеть надоело ужасно, – театрально пролаяла я.

Грипп продолжался еще две недели.

Дальнейшее перло прямо по справочнику. Ангина, ботулизм и ветрянка сменялись герпесом, диареей и желтухой.

Так хочется написать, что выловили меня на заячьей губе, но это будет неправдой. Потому что поймали меня простои некрасиво… Как раз в тот момент, когда я наврала про немедленную госпитализацию по случаю непроходимости кишечника, Леопардовну угораздило поехать в книжный. Встретились мы в метро.

Врать о том, что три поддатых молодых человека работают санитарами близлежащей больницы, а банка джин-тоника в моих руках – новая форма анальгетика, было бессмысленно.

Как я полагаю, Леопардовна даже до книжного не доехала.

Дальше неинтересно.

Естественно, был звонок маме… Звонок, после которого я не только английским, но и русским недели две не пользовалась. Впрочем, про эти две недели я еще как-нибудь напишу. Если не подхвачу краснуху, конечно.

День рождения

Трусоват, несдержан, катается по полу в магазине, выпрашивая грузовичок. Кафель холодный, продавщицы ахают, но протест сильнее стороннего – идет из самой сущности, и оттого ахать можно сколько угодно. Есть полка, а на полке грузовик, а еще есть «хочу», и так уж устроен мир, что не хотеть невозможно.

А иногда дают кашу. Каша бывает вкусная, а бывает рисовая, и совсем уж плохая – Мишина. Мишина каша не годится никуда, но ею кормят и приговаривают «посмотри, даже Миша съел». Приговаривают и прищелкивают, прищелкивают и причмокивают, и конечно же улыбаются, а чтоб самим попробовать – ни-ни. Кашу можно хранить за щекой, а можно размазывать по столу – тогда дадут тряпку и разрешат вытирать.

Вытирать интереснее, чем завтракать. Все на свете интереснее, чем завтракать. Даже обедать интереснее, чем завтракать. А интереснее всего – стиральная машина. Она большая и белая – четыре кнопки справа, три слева и одна с красной полоской, за которую, скорее всего, выдерут. В стиральную машину можно положить все, что угодно: и сумку, и колготки, и тетрадку, и газету, и даже, наверное, слона можно положить. Ну, если найти такого небольшого, чтобы положился весь, с хоботом и бивнями. Но это, конечно, надо поискать.