Б. Вавилонская - Веллер Михаил Иосифович. Страница 27

– Собачий.................ород.........................дец!

10. PAX AMERICANA

Тему нашей докторской диссертации допустимо было бы в стиле старых академических традиций сформулировать так: «Внедрение английского языка в Москву – пример объективных геополитических процессов столь же поучительный, сколь показательный».

Прежде чем описать исследуемый предмет с тем, чтобы далее перейти от анализа процесса к синтезу, принято и представляется здесь вполне уместным предпослать основной части краткий исторический экскурс.

За временными рамками нашей предыстории естественным образом остается влияние на старославянский язык незначительных вкраплений старонорвежских и шведских диалектов старогерманского, что по времени соответствует началу русской государственности, согласно господствующей норманской теории. Как церковнославянский, язык официальной культуры, так и тюркский, проникший три века спустя язык татаро-монгольского нашествия, оказали бесспорное и достаточно исследованное влияние на собственно славянский. В результате процесса формирования к XVII веку сложился язык собственно великорусский, центром которого, как обычно в истории, стал из многих родственных и одноязычных диалектов говор столичного города, т.е. Москвы, центра Российского государства.

Первая лингвистическая интервенция, искусственность и чужеродность коей явны, произошла в правление Петра I (1689-1725), когда голландская морская терминология утвердилась во флотском деле, а немецкая армейская – в деле военном. Ярый германофил, Петр активно реформировал все сферы российской жизни, в том числе культурную: русская грамматика была сочтена архаичной и «неевропейской» и по государеву указу «модернизирована» на немецкий манер; множество же немецких слов и оборотов «получили прописку» в России, причем одновременно с их носителями. Фактически и волюнтаристски немецкий язык получил статус придворного и светского, близкого ко второму государственному.

Этот процесс германизации обострился и достиг апогея в краткий, но насыщенный и даже бурный период царствования Петра III Федоровича (1761-1762). (Этот император, урожденный принц Карл Петр Ульрих, сын герцога голштейн-готторпского Карла Фридриха и Анны Петровны, был немец-полукровка. Если же принять версию, что его бабка Екатерина I, в девичестве Марта Скавронская, была сама наполовину немка, доля русской крови в Петре III уменьшится до 1/4 против 3/4 немецкой.) Безудержная германофилия Петра III вопиюще противоречила российским государственным интересам и превысила меру терпения придворных, германизируемых от языка до походки. Он был убит в результате заговора, организованного собственной супругой (урожденной принцессой Софьей Фредерикой Августой Ангельт-Цербстской, чистокровной немкой).

Царствуя (1762-1796) под именем Екатерины II, она не могла противиться внутренней склонности ко всему европейскому. Но политический расчет диктовал дистанцироваться от своего германского происхождения. Тем более что в Семилетней войне врагом России выступала Пруссия. Союзницей же России выступала Франция. Влияние Франции подкреплялось общеевропейской модой на французских просветителей-энциклопедистов. В итоге Екатерина вступила в имиджмейкерских целях в переписку с Вольтером, способствуя распространению в России французского языка. Одна из национальных особенностей России всегда состояла в том, что увлечение государя автоматически превращалось в образ жизни подчиненных – будь то игра в теннис, разведение кукурузы или изучение иностранного языка: вплоть до ношения часов на правой руке вместо левой. Филологическое хобби Екатерины истолковывалось верноподданными как лобби, продолжение интернациональной политики открытости Петра I – и одновременно лишало русских дворян, с младенчества ставших предпочитать французский русскому, возможности замечать немецкий акцент государыни и языковые ляпсусы.

Со времен Петра I говорить в России на иностранном языке стало престижно, на верхних этажах власти – даже необходимо. После убийства Павла I (1796-1801) говорить при дворе по-немецки было политическим самоубийством – слишком непопулярен был германофил Павел (3/4 или даже 7/8 немецкой крови). А французские аристократы и специалисты, спасаясь от террора 1793 года, хлынули в Россию потоком, упрочая позиции своего языка.

И можно видеть, что даже Отечественная война 1812 года не поколебала позиций французского языка. Офицеры-дворяне сражались против оккупантов – неукоснительно изъясняясь между собой на языке оккупантов, и щеголяли произношением. Таковы причуды истории и голос подсознания, повелевавший императорам как отмежевываться от своего происхождения – так и тянуться к Западу как «более культурной» прародине.

Заметим, что, традиционно женясь на немках, русские императоры довели долю русской крови в последнем из них – Николае II – до 1/64, если не 1/128. Фактически большевики в Ипатьевском доме расстреливали в 18 году немцев – что, разумеется, их (большевиков) нисколько не оправдывает.

Французский язык был стремительно искоренен в России после 1917 года как атрибут класса-паразита, стираемого с лица земли. Однако надобность в языке международного общения, естественно, сохранялась. С кем же общались новые власти?

«Кто платит – тот заказывает музыку». Обучение забытому было немецкому языку проплатил Германский Генеральный штаб. Эта языковая интервенция была весьма дорогостоящим мероприятием: профинансировать пришлось всю деятельность партии РСДРП/б-ВКП/б по проведению октябрьского переворота и смене власти в стране. Схема была проста и вполне безотказна. По Брестскому миру Германия получила репарации с России, возместив свои затраты. Большевики получили власть над разоренной страной. Вынужденные отказаться от внешних долгов, они как следствие оказались в мировой экономической изоляции. А неизбежно проигравшая I Мировую войну Германия предложила Р.С.Ф.С.Р. свои научно-технические услуги в обмен на сырьевую базу плюс тайный военно-политический союз. В этой ситуации немецкий язык в Советской России стал средством экономического, политического и военного подъема страны. Немцев требовалось понимать.

Новая аристократия – руководители и инженеры – для поездок за границу и чтения технической документации срочно овладевали немецким. Немецкий стал основным и едва ли не единственным иностранным языком школьного обучения. Говоря по-немецки, человек как бы приобщался к верхним слоям общества – к тем, кто повидал Европу, носил заграничную одежду и занимал престижные должности.

Великая Отечественная война (1941-1945) надломила эту тенденцию. С одной стороны, срочно обучались массы переводчиков с немецкого для нужд фронта и разведки. С другой стороны, культивируемая до небывалых размеров антинемецкая идеология отвратила национальное самосознание от всего немецкого на много десятилетий. Немецкий стал прежде всего языком закоренелого врага, архетип которого сложился сугубо отрицательным. Чего ж учить язык негодяев, которых мы ценой больших жертв разбили в прах?!

Латентным периодом англоязычной интервенции в СССР являлось семилетие от фултонской речи Черчилля (1946) до смерти Генерального Секретаря товарища Сталина (5.3.1953). Намеченные Черчиллем антисоветские предприятия легко парировались «железным занавесом» – но скрытая работа уже шла.

Отметим, что уже с 1942 года в СССР массово пели «песни союзников» – англичан и американцев; пока по-русски, как бы в переводе. Характерно, что большинство этих песен – «На эсминце капитан Боб Кеннеди», «Был взбудоражен очень воздушный наш народ» и др. – являлись подделками-«самостроками», написанными по социальному заказу советскими композиторами и поэтами-песенниками в алма-атинской и ташкентской эвакуации. (Невольно обращают на себя внимание фамилии этих «творцов», но влияние мирового сионизма на лингвистическую и шире – вообще культурную – колонизацию России выходит за рамки настоящего исследования.) Наивно доверившись лозунгу дружбы с союзниками – русские запели с чужого голоса.