Положение во гроб - Веллер Михаил Иосифович. Страница 3

Ну что, небось, больше всех радуется кучка молодых, которых призвали мой гроб тащить?" Все взоры сфокусировались на молодых. Молодые поперхнулись.

Молодые одеревенели скорбно и оскорбленно даже, тщась стереть с лиц перед начальством приметы преступного веселья. За спинами кто-то писканул и захлебнулся, словно рот себе зажал ладонью.

– "Уже давным-давно я не хотел жить здесь. Понимаете? – не хотел!!! Я мечтал жить в тихом городке в Канаде, мечтал провести несколько лет в Париже, в Нью-Йорке, увидеть Рим и Лондон, Токио и Рио-де-Жанейро – не из окна автобуса, не десять дней с группой Союза писателей вашего, а сам, сам по себе, сколько хочу и как умею. Почему я не уехал, не сбежал? А потому же, почему еще многие – из-за родных. Мы же все в своем любимом отечестве обязаны иметь заложников и оставлять их дома, чтоб не дай Бог не удрали. Все прут от нас туда, а от них сюда – один шпион в три года, так его еще и по телевизору показывают.

Я не хотел ваших дрянных постов и должностей, я хотел писать то, что я хочу, и посылать рукописи своему литагенту, и не знать никакого их пробивания. А если не возьмут? Заработаю на жизнь ночным портье в отеле и издам тиражом пятьсот штук за свой счет…" Раздался звучный вздох, непроизвольный и печальный.

"Я вообще не ваш, если хотите знать! Да, был я когда-то комсомольским вожачком, был партсекретарем редакции, обличал врагов народа и врачей-убийц… но сявка я был, шестеренка, винтик безмозглый! А потом поумнел… но на апостольство решиться не смог. Но понял, все понял!

На меня плевать, сдох – и ладно, я свое пожил. А вот книги, умершие со мной, ненаписанные, я вам не прощу. Унижений не прощу, когда улыбался, льстил, хлопотал, услуживал, задницы лизал – а иначе не пробиться. Как пробиться иначе, дорогие друзья? Кто не подслуживался, не заискивал, не устраивал всяческие дружбы с нужными людьми, даже если этих людей презирал и ненавидел? Ну-ка, кто такой благородный – вытряхните меня из гроба! Ну! Пауза". На последних словах все не то чтобы задумались…

Старичок Баранов с разгону, видимо, прочитал ремарку в этом тексте-сценарии: паузу, наверно, следовало сделать ему и, наверно, посмотреть в зал: не найдется ли в самом деле такой благородный, который вытряхнет бесчинствующего покойника из гроба. "И следовало бы, честно говоря!" – неслышно повисло в воздухе над начальствующей когортой.

Взлетевший Баранов честно и теперь даже вдохновенно выполнял свой последний дружеский долг, или, если подойти иначе, отрабатывал две тысячи рублей – весь весомая сумма для пенсионера, да и не только пенсионера.

– "Будь прокляты ваши кастрирующие редакторы, ваши анонимные цензоры, ваше страшное и кровавое НКВД – КГБ – вечное проклятие палачам Лубянки! – ваши нищие магазины и зажиревшие холуи во князьях, ваше рабское бесправие и всесильная ложь".

("Ого! Дошел и до общей политической программы!" – "Завещание съезду, а". – "Фига в кармане…" – "Милое однако, устройство, при котором только мертвые и могут себе позволить… да и то…" – "М-да – уж им терять нечего", – прошелестели шепоты.) Но оказалось, что мертвому терять очень даже есть чего.

"Я жил среди вас, все делал так, как делаете вы, добился ненужных благ и почестей, которых добиваетесь вы… – но уж хоть после смерти лежать среди вас не хочу я.

Похорон, могил, памятников и речей над свежим холмиком не будет. Хватит фиглярства.

Нотариуса прошу предъявить товарищу Темину, второму секретарю писательской организации, – он, я полагаю, возглавляет этот цирк, если не сбежал еще бродяга, – ау, Сашок, ты здесь?"

Темин побагровел, чугунея массивно. Несколько человек – от входа, из безопасности, – заржали откровенно и бессердечно.

"…предъявить расписку в получении мною от упомянутого театра ста пятидесяти девяти рублей за мои бренные останки и письменное согласие родственников, заверенное нотариально. Ничего, пусть живут счастливо на мои гонорары и смотрят на мой портрет, незачем таскаться вдаль к камню над моими костями, которые мне уже отслужили, пусть теперь хоть медицине послужат. Панихида окончена, всем спасибо.

А теперь пошли все вон отсюда. Я устал, знаете, за семьдесят четыре года, пора и отдохнуть от вас."

Старик Баранов опустил локти, растопыренные предохранительно над письмом, как крылья наседки над цыпленком, письмо сложил и поместил в конверт, а конверт перегнул пополам и спрятал во внутренний карман.

Наступила совершенно понятная заминка, неловкая и неопределенная. Вроде и нельзя расходиться и надо расходиться, и… нет, не безобразная, идиотская, немыслимая ситуация. Что теперь делать? Чем все должно кончиться?

Темин гнал блицпереговоры с Завидовичем. Хоть теперь следовало брать инициативу в свои руки, и немедленно. Естественно, никому не хотелось принимать ответственность за беспрецедентный скандал.

Верх взял, само собой, старший по должности, закончив неразборчивые дебаты категорическим приказанием. Завидович вытянулся "смирно".

– Товарищи! Ввиду всех обстоятельств и необходимости уточнения деталей всех просят покинуть зал! Церемонию считать оконченной, – брякнул он.

Помедлили и потекли на выход. Оглядываясь, предвкушали перекурить сейчас происшедшее, посмаковать, переложив рюмкой в баре, обсудить и дождаться конца. Не каждый день, знаете! – Насколько вообще это все законно? – допрашивал Темин нотариуса.

– Абсолютно, – подтвердил тот с некоторым даже удовольствием. – Медицинская экспертиза, заверенное завещание. Все соблюдено.

Руководящий взгляд обкомовского товарища в затылок гнул Темина в спину.

– Вы понимаете, что это попадает под уголовную статью, и виновным придется ответить, я вас уверяю.

– Отнюдь, есть заключение юрисконсульта. Никакой пропаганды насилия, свержения, клеветы и нецензурных выражений.

– А публичное оскорбление гражданской церемонии? Этот чтец декламатор сядет, есть кому позаботиться.

– Судом над Барановым вы раздуете всеобщее посмешище. Прикиньте последствия. Как юрист, гарантирую его неуязвимость, максимум – сто рублей штрафа и предупреждение. – А сколько вы получили за эту мерзость?! – не выдержал Темин. – Отчеты о гонорарах я подаю в коллегию. – Но можно в чем-то изменить его волю? Это же нонсенс. – Я обязан проследить и настоять на исполнении закона.