Я шёл с Ганнибалом - Бауман Ганс. Страница 34

— Где Сур? — спросил я Силена, как только мы вышли из палатки. Стало темно.

— Пойдем, — сказал Силен.

Он взял меня за руку, за ту, которая была здорова, и повел в свою палатку.

— Где Сур?

Меня охватил такой страх, что даже сдавило горло. Силен втянул меня в палатку. Я спросил его в третий раз.

Он посмотрел на меня. Его лицо задергалось. Тогда я понял, что Сур мертв.

32

Силен подвел меня к моей постели. Я лег, не говоря ни слова. Едва я закрывал глаза, как передо мной возникал Сур: с зияющими на груди и на шее ранами, с кровавыми полосами на ногах.

Палатка была открыта, в нее залетал прохладный воздух. День подошел к концу. «Самый длинный день в году» — так сказал Ганнибал, когда день только начинался. Тогда он сидел позади меня на Суре. Теперь Сур мертв, и ночь неотвратимо приближалась.

Силен зажег светильник. Он закрыл палатку и сел возле меня. Его лицо было таким ясным, словно весь свет, что был в палатке, собрался на нем. Никогда я не видел это лицо искаженным.

— Что с рукой? — поинтересовался он.

— Больше не болит, — сказал я, хотя рука очень болела.

— Завтра ты почувствуешь себя лучше, — пообещал Силен. — Тебе повезло: рана неглубока. — Он положил мне на лоб ладонь, а потом стал считать пульс на моей руке. — Я дам тебе выпить лекарства, чтобы ты сразу же уснул, — сказал он. — Сегодня самая короткая ночь в году — поспеши заснуть.

Когда Силён хотел встать, чтобы принести мне лекарство, я удержал его.

— Это правда, что он шел следом за мной?

— Он шел за тобой без погонщика, — подтвердил Силен. — Он шел за тобой, пока мог идти.

Я подумал о двух ранах, которые я видел на Суре. Они были не больше той, что ему нанес Карталон, когда лечил его.

— Были ведь только две раны величиной с ладонь? — с надеждой спросил я.

— Ты не видел того, что было на другой стороне, — сказал Силен.

Я настаивал, чтобы он рассказал мне все. Он внимательно смотрел на меня и, казалось, колебался.

Наконец он открыл мне правду. Когда они обошли Сура со всех сторон, то обнаружили на нем страшные раны. В загривке Сура торчал меч, вонзенный по самую рукоять, и еще копье, от которого видна была только половина. Когда Ганнибал вырвал копье и меч, то Сур страшно заревел, словно его ранили только в эту минуту. Он так заревел, что все, даже Ганнибал, оцепенели от ужаса.

— Сур кричал так, словно оплакивал всех слонов, погибших до него, — он оплакивал всех тех, кто отправился в поход вместе с ним и был уже мертв. При этом он стоял всеми четырьмя ногами в луже собственной крови. Тебя наемники положили на подстилку и унесли. Тогда Сур пошел за тобой. Он хотел быть возле тебя. Непостижимо, как он вообще мог встать! Слон шел за тобой, хотя каждый шаг был для него пыткой. Он как будто хотел показать, что принадлежит тебе, и шел за тобой до тех пор, пока его ноги уже не смогли нести огромное израненное тело. Он не хотел с тобой расставаться. Когда он свалился, у него уже не было сил закричать. Он едва слышно стонал, но его взгляд выдавал страшные мучения. Ганнибал не мог больше видеть, как мучается Сур. Он кинулся искать молоток и зубило. Карман слоновьего седла был пуст. Тогда Ганнибал взял свой короткий меч, поднял с земли тяжелый камень. И тогда он это сделал. И слон, наконец, отмучился. Ганнибал оставил свой меч в загривке слона. Теперь ты знаешь все…

— Почему он это сделал? — спросил я с горечью.

— Он хотел ему помочь. И сделал это несколькими ударами.

— Он уже раньше убил его своим криком, — обвинял я Ганнибала. — Почему он кричал? Этот крик принес Суру смерть.

Силен не стал больше защищать Ганнибала. Моя рана болела. «Он убил Сура, — сверлила меня мысль. — Все слоны на его совести. Из тридцати девяти слонов тридцать девять погибли только потому, что он взял их на войну. Я невольно вспомнил Магарбала, и в ушах у меня прозвучали страшные слова Ганнибала: „Это я приказал сбросить с городских стен тех членов городского совета, которые были за нас…“ Значит, это он разрушил Сагунт, а вовсе не римляне. Карталон обманул меня. Или он не знал этого, потому что его обманул Ганнибал — его и всех тех, которые отправились с ним в поход? Он обещал нам победы, а я видел перед собой необозримые ряды мертвецов: мертвецов у озера, мертвецов у рек, мертвецов в ущельях. Я видел Бармокара и Миркана возле позорных столбов, и все, что Миркан кричал тогда Ганнибалу, вспомнилось мне слово в слово.

— Миркан был прав, — сказал я громко. — Он погубил больше людей, чем его отец Барка.

Силен слушал меня, не возражая ни единым словом.

— Я не хотел его покидать никогда, — продолжал я, — но теперь я это сделаю.

— Куда ты хочешь идти? — озабоченно спросил Силен.

— Я останусь там, где нет войны.

— Пусть сперва заживет твоя рана, — сказал Силен, — тогда и отправишься.

Я испытующе смотрел ему в лицо, так хорошо мне знакомое, смотрел в его глаза и видел, что они ничего не утаивают, и тут я вдруг понял, что, кроме этого человека, у меня больше никого не осталось.

— А ты? — спросил я. — Что будешь делать ты?

— Его война — не моя война, — сказал Силен, — но, пока эта война продолжается, мое место возле него.

Я посмотрел на него непонимающим взглядом.

— Если кто меня поймет, так это только ты, единственный из всех, бывших с ним, — сказал Силен. — Многие из его солдат — наемники, только не ты и не я. Эти наемники дали себя купить, все они сделали его войну своей войной и перестали быть теми, кем были, и стали такими, какими он хотел их видеть, — даже Магарбал. Они разрешают ему думать за себя и делают все, что он от них требует. Я не мог бы делать то, что делает Магарбал, но ведь я и не воюю за Карфаген. Да и чем мне воевать? У меня нету даже кинжала. И если Ганнибал прикажет мне убить человека, я этого не сделаю…

— Это будет стоить тебе жизни, — сказал я.

— Может быть. Но пока он дает мне возможность идти своим путем, до тех пор я останусь с ним. Я хочу понять, каков он в действительности. Это может только тот, у кого он постоянно на глазах. Ты знаешь его лучше многих, но знал ли ты вчера, что он может погубить человека одним-единственным взглядом? Ты случайно оказался сегодня при этом, и я тоже. Я нахожусь возле него больше других. Мне он доверяет больше, чем своим братьям, и при этом он вовсе не подозревает, что служит мне. Я пишу о нем книгу. Это и удерживает меня возле него.

С его народом у меня нет ничего общего. Я боюсь карфагенских богов, а каждый народ таков, каковы его боги. Я бывал в Карфагене, я знаю, каковы они — карфагеняне. Они распинают на кресте не только полководцев, проигравших битву, — они распинают львов! Да, я видел на краю пустыни кресты, на которых висели распятые львы. Их распяли только за то, что они заблудились и отстали от своих сородичей. Я люблю львов — как я могу любить Карфаген? Но возле Ганнибала я еще побуду. Изучая его, я изучаю корни войны. Когда он призывает меня к себе, он все время говорит, не переставая. Он еще ни разу не спрашивал у меня совета. Он ставит себя выше всех и презирает даже своих близких. Ты видел, как он обошелся с Магарбалом. Он один из тех, кто давал клятву у алтаря Молоха. Потомки должны знать, каковы эти люди. Если опять появится такой человек и люди будут знать его суть, они, может быть, не пойдут за ним слепо до тех пор, пока их не поглотит бездна.

Я не спускал с него глаз.

— Ты не веришь в победу Ганнибала?

Вместо ответа Силен сказал, не понижая голоса:

— Он всегда носит с собой яд в склянке из синего стекла.

Тогда я признался ему, что я это знаю, и еще я рассказал ему про сон, который Ганнибал доверил мне после перехода через Пиренеи.

— Это вторая тайна, которую он мне доверил.

— Он доверяет тебе немало, маленький карфагенянин, — сказал Силен без тени насмешки.

«А теперь он вовсе и не заметил, как я ушел, — подумал я. — Просто потерял меня из виду». Я со страхом вспомнил, что слева под бровью у него зияет черная щель.