Самовар - Веллер Михаил Иосифович. Страница 31

– Сейчас я его отшлепаю, чтобы он вел себя хорошо.

И грудями шлепает по нему слева и справа:

– Вот тебе. Вот тебе.

– Машенька, и мне!..

– Нет, мои сиси устанут, они очень нежные. Сначала они должны сделать зарядку.

Выпрямившись в стойку с руками на поясе, она делает повороты торсом, груди перекатываются, мотаясь из стороны в сторону. Прыжки на носочках: ее восхитительные шары скачут упруго и весомо вверх-вниз.

– А теперь наклоны, – чуть запыхавшись от спортивности и самовозбуждения, Маша наклоняется, ее буферища отклоняются книзу, и теперь они совсем здоровенные... у нас уже плывет в глазах... Она размеренно нагибается, и совершенные баллоны берут раскачку вперед-назад, сладкий вожделеющий сон, а потом болтает ими влево-вправо, они мягко сталкиваются, складывая нежную ложбинку, два живых мяча, две сферы душистой желанной плоти с коричневыми кругами крупных стоячих сосков.

– Вдох-выдох!.. – командует себе Маша и, раздвинув ноги на ширину плеч, потягивается на носочках, прогнувшись назад.

И между налитых бедер, в ровной и густой черной поросли, становятся видны темные нежноморщинистые губы и топорщится вылезший стоячком там, где они начинают раздваиваться.

– Ой, Машенька... а что это там у тебя такое?..

– Это? А ну-ка, что это у меня такое?

– Это твои крупные красивые половые органы.

– А вот и не-ет.

– Это твоя вульва.

– Неправильно, это иностранное слово.

– Это твоя заветная срамная щель.

– Неправда, это лучше. Ну?..

– Это твоя нежная, узкая, упругая пизда молодой спелой дамы.

– Ах безобра-азник... разве можно говорить такие слова?.. Вот за это я тебя ею накажу.

– Накажи!

– Машенька, накажи ею меня!

Нас трясет. Нет сил терпеть. Чертова нимфоманка. Сводит с ума. Всунуть, познать все и умереть сытым счастьем. Цирцея была брюнетка. Танталу не давали. Отдать за это жизнь.

– У, какие у меня семь пароходов с трубами, целая флотилия. Сейчас мы поплывем... в большое плаванье. А ну-ка, как у нас кораблики раскачиваются на волнах?

Лежа на спине, мы раскачиваемся с боку на бок, подскакиваем на пружинных сетках, маша своими трубами.

– А у кого у нас самый беленький... самый тверденький... с самым розовым кончиком... – Машино придыхание снижается до полушепота, ее жадный взгляд обладает всеми семерыми.

Чех блондин, почти альбинос, выбор сделан. «Машенька, только раздвинь ножки, чтобы нам тоже было видно.»

Она отгибает рычаг Чеха к самому животу и отпускает – он с силой шлепает в ее подставленную ладонь. Рука сжимается раз, еще, и медленно сдвигается к основанию, стягивая кожицу и обнажая взбухшую головку с прозрачной дрожащей капелькой.

– А зачем это тебе такой большой, такой твердый, такой горячий, мм-мм? – мурлычет она, и пальчиком тихо-тихо размазывает капельку по головке, щекоча самую нежную часть.

– Чтобы показывать его такой красивой девочке, как ты, – еле лепечет он.

– А еще?

– Чтобы давать тебе подержать его в руке.

– А мм-еще? – Она легонько катает пальцами его яйца.

– Чтобы ты клала его между своих замечательных огромных красавиц грудищ... – он задыхается.

– А еще-о?

– Ой, Машенька, чтобы ты брала его прямо в ротик.

– Как ты, оказывается, много знаешь... А еще-о?

– Чтобы ты зажимала его между своими большими круглыми шарами половинками белой попочки...

– А еще?

Чех без сознания. Сердца колотятся в ребра. Слизываем пот с губ.

– Чтобы ты брала его между своих замечательных полных бедер.

– А еще?..

– Чтобы ты ласкала им свою горячую нежную раздвоенную смуглянку.

– Как хорошо-о... – Ее вишневые глаза расширились и лучатся влажным огнем. – А еще!..

– Чтобы ты вкладывала его в свою упругую тайную дырочку в самом низу твоей заветной теплой щелочки между ног...

– А еще? – шепчет и велит она.

– Чтобы ты натягивала на него свою красавицу узкую горячую пизду... до конца, до самого донышка, и чувствовала его весь. – Чех бледен, на шее бьется жилка.

– А еще он зачем? – умирает она...

– Чтобы им с тобой ебаться! – в отчаянье и восторге освобождает он из себя.

Маша неслышно вздыхает с неуловимой счастливой улыбкой в уголках рта, глаза прикрываются, она почти в оргазме, бедра движутся конвульсивными толчками.

– За то, что вы такие хорошие мальчики, я вам сейчас все покажу... – Она справляется с собой, усилием подавляя нарастающее возбуждение, и откидывается к спинке кровати, широко распахнув колени, устроив лодыжки по краям постели.

Глаза Чеха выкатываются, мы тянем головы.

Ладонями Маша гладит и стискивает свой вороной, мягкий, обильный пах. С женским имуществом у нее и там все очень в порядке. Средним пальцем водит вкруговую по краешкам смуглых губ, ее ночная бабочка, кофейная лилия, раскрылась полностью, блестит любовной росой, она аккуратно раскладывает вылезшие лепестки в стороны, как раздвоенный прожилкой лист.

– Вот это мой лобок... мяконький, выпуклый, мохнатый, хороший, большой... – Она мнет его, прижимает, теребит. – А вот это мои большие половые губы, они заросли черными курчавыми волосками, густыми, плотные, полные, такие толстенькие складочки, это они так туго заполняют трусики между ног... – Она зажимает их пальцами, тянет, подергивает, пошлепывает по своей остро-овальной лодочке ладошкой. – А вот это мои маленькие губки, мои лепесточки, мои нимфочки... – растягивает их в стороны, поглаживает, расправляя, и снова водит кончиком пальца по краям, как по венчику бокала, который сейчас зазвучит под скользящим прикосновением. – О-ох... если еще немножко, я сейчас кончу... хватит... А вот это, где они сходятся в верхнем уголке, это мой клитор, – осторожно трогает: – ах-х... он стоит... потому что я вам его показываю... потому что я его ласкаю... ах-х!.. потому что я хочу ебаться... вот какой он у меня большой, почти три сантиметра, стоит, упругий, горячий, тверденький... он у меня для того, чтобы его дрочить... тихонько, нежно, вот так... а-ах!

Она сжимает зубы и дышит часто, левая рука колышет и щупает большие груди, теребит и крутит виноградины сосков, правая движется плавно и безостановочно в выставленном бутоне в черной заросли между сливочных бедер:

– Во-от... видите... – как большая красивая тетя мастурбирует... как я красиво занимаюсь онанизмом... – Протяжно вздрагивает и убирает руку. Она не кончит по-настоящему, пока не получит все.

– Сначала мы возьмем самый беленький, – и невинно улыбается. Меняет позу и склоняется над Чехом. Высовывает язычок и проводит им по головке. Берет зубами ствол сбоку и легко покусывает, и, широко открыв рот, надвигает сверху до половины. Вишневые губы смыкаются кольцом, плотно скользят вверх... Он ахает и стонет. Она ложится удобнее снизу и смотрит ему прямо в глаза. Лицо ее движется вверх-вниз, растянутые губы округлены, белый и твердый у нее во рту кажется толстенным, огромным, иногда она передвигает его за щеку и он там ясно обозначается, ходит во рту, оттягивая щеку вбок, она крепко проводит снизу головки языком и снова сосет, лижет; крепко скользяще трет, вверх-вниз... судорога, толчок, она чуть сдвигается и белая струя выстреливает прямо в приоткрытые пухлые резные губы, перламутровые тягучие капли стекают по подбородку, еще брызгают в щеку, в шею, стекают по лицу, она слизывает их, и пальчиками выдавливает последние капли себе на язычок. Лижет и закрывает.

– Бесстыжий мальчик, – шепчет она. – Спустил моловью из своего стоячего хуя прямо красивой тете в рот, все красивое лицо забрызгал тете своей горячей сметанкой.

Он хрипит и свистит, как кузнечные мехи. Катится пот, рубашка мокрая.

Маша утирает щеку в плечо, переводит дух, и морщит нос:

– А у кого у нас, мои любимые любовнички, – смешливо щурится, – сегодня самый твердый? А во-от, прямо железный, прямо кованый, непобедимый боец! – и хватает за шток счастливо обмершего Мустафу. – У, какой ребристый... чтоб лучше тереть внутри, мой умничка, – подкачивает его. – Хватит, а то выстрелит сейчас, как пушка, правда?