Анатомия одного развода - Базен Эрве. Страница 4

Дама в сером бросила взгляд, довольно безразличный, на упомянутые стороны — они застыли в неподвижности и словно отсутствовали, разделенные некоей воздушной стеной и внезапным параличом, мешавшим им повернуть головы друг к другу. Дама в сером опустила свои серые глаза, и на ее серьезном лице с двойным подбородком выразилось удовлетворение от того, что чтение заняло так мало времени, и сдержанное сожаление по поводу вероятного провала ее миссии. Она начала с заранее подготовленной формулы:

— Мне было бы приятно, мсье и мадам, если бы вы сидели рядом друг с другом не в последний раз. Сейчас моя задача заключается в том, чтоб заставить вас вспомнить, как это было впервые…

Далее следовали несколько фраз, сказанных доверительным тоном и призванных вызвать в памяти их полное согласие, которое никогда не должно было превратиться в разногласие, упоминались и дорогие маленькие головки (подумайте-ка о них, ведь они так нуждаются в добрых отношениях между папой и мамой), и даже если эти отношения немного испортились — так в жизни бывает, — то мелкие стычки не стоит превращать в большую драму. Далее последовали пятнадцать секунд торжественной тишины — для размышлений. Потом на истца снова был брошен взгляд исподтишка, сопровождаемый шепотом:

— Вы настаиваете?

Голова Алины слегка повернулась в сторону мужа. Голова Луи, его упрямо вздернутый нос не дрогнули. Итак, он настаивал на своем. Он настаивал даже взмахом ресниц. Секретарь суда поднялся и впустил в комнату адвокатов.

— Мы сожалеем, — сказал мэтр Лере. — Мы были готовы все предать забвению.

— Вы разрешите? — спросил мэтр Гранса, протягивая новую бумагу.

Дама в сером разрешила и с сосредоточенным видом снова принялась читать. Подобно брачному контракту, обычно составляемому до свадьбы, которая может порой и расстроиться, этот клочок бумаги в конечном счете является контрактом для развода и тоже готовится до судебного решения. Конечно, дама в сером в этих делах достаточно поднаторела — об этом говорит ее горделивая осанка. Но правосудие, спешащее скорей утвердить судебное дело, может легко превратить желание в постановление.

— Это по крайней мере мне кажется разумным, шепчут величественные уста на ухо секретарю.

Чтобы подтвердить это черным по белому, казенными чернилами, вновь воцаряется тишина, нарушаемая лишь скрипом пера. Поставлена последняя точка, и секретарь тихим, равнодушным голосом перечитывает короткую запись. Дама в сером незаметно перелистывает уже новую, зеленую папку. Затем, чуть приподняв веки с редкими ресницами, она завершает процедуру, роняя короткую реплику, которая так не вяжется с грустной интонацией:

— Хорошо! Благодарю вас.

Луи не помнил, как выбежала Алина, прикладывая платок к глазам, как он сам снова шел через Большой зал и спускался по боковой лестнице, выходящей в какую-то мрачную конуру, заставленную велосипедами и заклеенную постановлениями. Он шел на цыпочках, будто опасаясь раздавить что-то на пути. Он шел, терзаемый какими-то посторонними мыслями, и никак не мог понять, чем же он недоволен: ведь он добился своего.

— Что за комедия! — ворчал Луи.

— А ты полагаешь, что мы иначе думаем? — ответил Гранса. — Любой адвокат, если это человек, достойный своего звания, желает настоящего примирения для своих клиентов, хочет самого откровенного разговора о том, что же предпринять, какие найти средства, чтобы все-таки спасти семью. Но процедура в суде все опошляет и обесценивает все усилия.

Внизу Гранса останавливается, держа Луи за пуговицу пиджака.

— Брось расстраиваться, — говорит он. — Развод подобен хирургической операции — это всегда неприятно, но необходимо.

Асфальт потемнел от дождевых капель — может, это ветерок нанес? Гранса идет рядом и твердит свое:

— Кстати, я узнавал у Лере, что они собираются делать дальше. Сколько бы он ни толковал, что они, мол, готовы пойти навстречу, чувствуется, что наши показания их беспокоят. Он мне сказал прямо: Так как ты вынуждаешь меня подать встречный иск, выбирай: либо будем судиться бог знает сколько, либо забирай свой иск и пошли моей клиентке письмо от мужа, который сам признает факт измены и подтвердит, что отказывается продолжать совместную жизнь.

— И что тогда? — спросил Луи, глядя вдаль затуманенными глазами.

— Что тогда? Ты должен сам выбрать. Если согласишься, то за полгода дело будет закончено. Но учти! Алименты будут пересмотрены, и тебе придется всю жизнь тянуть лямку.

Через открытую дверь хорошо видна Одиль, которая уж целый час ожидает в пивном баре напротив. Она расчесывает свои длинные черные волосы, ниспадающие до талии.

— Так или иначе, — говорит Луи, — я не могу оставить Алину без гроша.

— Значит, ты знаешь, что тебе остается делать, — отвечает Гранса. — Между нами говоря, ты обязан для Алины сделать это. Ведь ты же больше виноват, чем она. Если бы дело о разводе разбирали, как автомобильную аварию, — а это, кстати, было бы не так уж глупо, — ты бы, конечно, нес восемьдесят процентов ответственности. Что же касается твоего письма к Алине, я над этим подумаю и предложу тебе текст.

Он поднялся еще на три ступеньки, обернулся и добавил:

— Не забудь послать мне деньги, о которых я тебя на днях просил: на одном чеке — гонорар мне, другой пошли чистый, чтоб можно было в него вписать сумму в счет платежа ad litem, ибо закон обязывает тебя платить также и защитнику твоей жены. Сольфрини, наш поверенный, сам пошлет тебе свой счет. И еще тебе придется заплатить поверенному Алины, когда он будет назначен. Мне кажется, лучше предупредить заранее: тогда ты будешь знать, к чему надо быть готовым. Вряд ли в этом году тебе удастся купить новый автомобиль.

Гранса убегает, а Луи застывает на месте перед каким-то объявлением о распродаже имущества по суду. Черт побери, вот снова он начал мучиться. Ему обязательно надо терзать свою душу. Как будто достаточно быть чистосердечным, чтобы оправдать себя. Только двадцать процентов вины за развод несет Алина, тут можно поспорить, но в этом ли дело? Мужья, которые покидают семью, всегда ссылаются на то, что жена стала невыносима, да так оно и есть на самом деле; это главное зло, из-за которого ее наделяют всеми прочими изъянами. Упрямая, мелочная, требовательная, раздражительная, вечно недовольная — да, Алина именно такая. Агрессивная или, точней, бесконечно придирчивая, всегда портящая мужу настроение. Ей нравится без конца повторять: этой мазней ты ничего не заработаешь. Никогда не поделится радостями, но неприятностями — сколько угодно; никакой благодарности, одни упреки. Вдобавок еще глуповата, любит посплетничать, собирает эти нелепые марки, которые прилагают торговые фирмы в качестве премий за покупки, закупает какие-то там стиральные порошки — в общем, единственный интерес ее, чем бы набить кошелку… И несмотря на все это — такая безупречная. Увы, безупречная! — говорит Гранса. Этакая ведьма невинная! Но все же ведьма. Измена зачастую — следствие, а не причина супружеского несогласия. Разве не так? Люди всегда верны своей природе, это для них оправдание и одновременно самое тяжелое обвинение. От темперамента не лечат. Ничего не сделаешь и с этой коварной болезнью — брачной аллергией… Но кто возражает? Одно с другим не связано. Мой друг Габриель говорил: Тебя ведь устраивает, что это неизбежно. Алину бросаешь ты, вот и скажи ей об этом напрямик.

Луи поправляет галстук, решается выйти. Ему нужно только побыстрей обогнуть это скопление автомобилей, у которых «дворники» смахивают со стекол дождевые струйки. Но на тротуаре, справа, его ждет сюрприз. Вокруг Алины под шестью зонтами неподвижно стоит целый клан кумушек, явившихся за новостями, о которых они толкуют вполголоса, — неверный муж так часто оказывал услуги этим дамам. Была здесь поспешившая из Шазе мамаша — мадам Ребюсто, урожденная Леклав (Люси — для своего мужа, Ме — для внуков, с той поры, как старший из них, Леон, совсем еще маленький, изобрел это уменьшительное, распространившееся затем на сурового управляющего имением, на дедушку, прозванного Пе [5]). Была тут и прикатившая из Кретея младшая сестрица — мадам Фиу, более известная как моя сестра Жинетта (так ее называла Алина), или тетушка Сало — так ее называли дети. Была тут и самая младшая, сестрица моя Анетта, она же тетушка Косточка, которой следовало пребывать в это время в конторе «Сосьете женераль», и школьная учительница, близкая подруга, опасная мадам Вальду, с маленькой дочкой метиской Флорой, и именно мадам Вальду только что первая заметила виновного мужа и указала на него пальцем.