Все о жизни - Веллер Михаил Иосифович. Страница 78

Противоречие в следующем.

Организм за свою жизнь способен «перекачать», преобразовать определенное количество энергии – будь то в аспекте психическом, физическом, сексуальном или любом другом. Есть оптимальный режим для длительной работы – а есть предельные нагрузки, сокращающие срок.

Так вот потребность организма в ощущениях и действиях не совпадает с оптимальным режимом его эксплуатации. Человек создан не для того, чтобы предельно долго существовать как биологический индивидуум, а для того, чтобы следствие его существования в мире было как можно значительнее. Перерабатываемая им энергия идет на изменение мира. И создан организм, для производства этих изменений, с запасом. Понять, сделать, организовать, продвинуть! Без резерва возможностей куда дернешься, как устоишь. Да у любого живого существа есть резерв, запас прочности; просто у человека он гораздо больше. Без резерва и невозможно. Чуть что – как устоишь.

Мы будем продолжать совершенствоваться в косметическом и капитальном ремонте организма. Но в общем срок человека на земле пребудет неизменным.

Конечно: антибиотики, прививки, вставные зубы и пересаженные сердца. – Подтягиваем к верхнему сроку, латаем прохудившиеся места. Но характер, суть, количество преобразуемой через человека энергии остаются те же.

Ведь все животные проживают срок, соизмеримый и весьма сходный с человеческим. Вот так устроена клетка, такова структура ее организации в организм, таков энергопотенциал биологического устройства.

Медленно тянется, но быстро проходит.

Объективно середина жизни – это лет тридцать пять. Но мы-то свою жизнь воспринимаем субъективно. Все главные события в жизни обычно происходят до тридцати. И воспринимаем, переживаем мы все в молодости сильнее, полнее, богаче. День юноши и день старца отнюдь не равновелики в восприятии, даже если были с объективной точки зрения равно насыщены событиями.

После тридцати годы летят, и чем дальше – тем быстрее и незаметнее. В двадцать лет – год огромен, в шестьдесят – вроде как всего несколько месяцев двадцатилетнего.

Год двадцатилетнего – одна двадцатая жизни. Год семидесятилетнего – одна семидесятая.

И середина жизни по своему «внутреннему самоизмерению» приходится лет так на двадцать пять. Невредно понимать и помнить, что в двадцать пять – полжизни прожито.

Понятно, что смена образа жизни, смена стереотипа, обстановки, занятия, места, окружения – делают жизнь больше, субъективно длиннее.

Избранники богов умирают рано. Мало кто из великих, даже не нарвавшись на нож или пулю, не глуша себя стимуляторами, дотянул до шестидесяти. Слишком большие напряжения. В интенсивности выработали себя.

Но и сама смена стереотипа изнашивает организм и сокращает срок жизни. Любые изменения внутренних режимов организма – это переналадка за счет невозобновимого ресурса. Освежение остроты ощущений, перерасход нервной энергии.

Богатая жизнь и длинная жизнь – вещи разные, и по самой природе своей человек выбирает первое.

Детство

Человек обычно помнит себя более или менее связно лет с пяти. А вообще он помнит себя паршиво: меняясь со временем, погружен в настоящее.

Даже талантливые педагоги, декларируя, что дети – такие же люди, как взрослые, и строя отношения на принципах равенства и уважения, все же относятся к этим истинам умозрительно. Влезть в шкуру другого, ощутить мир его глазами – вообще трудно.

А ребенок имеет весь комплекс мироотношения такой же, как взрослый. И ценности у него те же. Просто вывески на них другие.

В первые же годы сознательной жизни (четыре-восемь лет) ребенок переживает весь круг человеческих проблем.

Познавая мир в вопросах «как?» и «почему?», он задумывается над устройством мироздания и ежится от крошечности своего места и роли в нем. И начинает, «играя», обсуждать с другом-сверстником проблему типа: «А может, все мы просто живем у великана в банке».

Он холодеет в ужасе от непостижимой пустоты неизбежной смерти.

Этого взрослые, как правило, не знают (не помнят).

Он сексуально тяготеет к противоположному полу. Взрослые это обычно глупо и лицемерно называют «испорченностью» и «нездоровым любопытством». Во-первых, любопытство не бывает нездоровым, это тяга к познанию, знать – в природе человека. Во-вторых, что естественно, то не испорчено, а познание естественно и в мотивации не нуждается – оно есть аспект инстинкта жизни человека как такового. В-третьих, объективно существует детская эрекция и детский онанизм: влечение приходит раньше половой зрелости (чувство, преобладание чувства заложено в человеке! размножаемся мы ведь не из чувства долга или во исполнение разумного плана, а повинуясь ощущениям!).

Ребенок самоутверждается среди сверстников как личными качествами (сильный, храбрый), так и социальным статусом (интересные игрушки, хорошо – в соответствии с представлениями окружения – одет, привозят на дорогой машине), и принадлежностью к клану (семье) – (мы богаче, мой папа самый сильный, мой старший друг изобьет всю твою компанию).

Когда ребенок скандалит и капризничает в семье – он тоже самоутверждается. Он зависим от старших во всем – но не может же он никак не заявлять значимости своего я! с ним тоже должны считаться!

Можно, конечно, придавить, – и вырастет с поломанным характером и безынициативный. Можно, в соответствии с нынешним американизмом, дать независимость по Споку, одновременно оградив от него собственную независимость, и вырастет внутренне одинокий человек, а по душам он станет потом разговаривать за деньги с психоаналитиком.

Главное что. «Капризы» ребенка – это обычно сильные, страстные желания взрослого человека, просто направлены они на вещи, которые взрослому (в силу ограниченности или эгоизма взрослого) представляются незначительными. Но других-то вещей у ребенка нет! А все чувства и потребности внутренние есть! Так какая разница, в чем причина горя – суп жидок или жемчуг мелок.

Заставить рыдающую девочку одеться на день рождения к подруге не так, как она хочет, а так, как считает лучше мать (часто из самолюбия перед знакомыми) – все равно что эту мать отправить на пляж в вечернем платье или в театр в рабочем комбинезоне, короче, насильно одеть так, что ей будет казаться, что она выглядит нелепо, в нелюбимые и не идущие ей вещи, и все смотрят на нее как на идиотку.

Существует блюдо, от которого вас тошнит? Ешьте до конца, улыбайтесь и благодарите. Причем не в гостях, а в собственном доме. А сблюете – накажут. Вот таково приходится ребенку, которому дают то, чего он не любит.

И травма от этих детских горестей, этой безысходной несправедливости, остается на всю жизнь! И в подсознании осядет, и вам еще так или иначе аукнется, будьте спокойны.

Прежде чем в конфликте настаивать на своем – взвесьте, одинаковое ли значение это имеет для вас и для ребенка. Для него не пойти к друзьям – все равно что всем коллегам дадут медали и пригласят на банкет, а вас обойдут. Недельная депрессия и вечная обида.

При этом – при этом вот какая вещь… Как и взрослые, дети больше любят тех, кто – по справедливости – наказывает. Не спокойно и взвешенно, а в сердцах, пусть сгоряча, но из глубокого, несдержимого неравнодушия к ним, к их поступкам. Нельзя вовсе без скандалов, обид, слез и примирений – главное чтоб конец был хороший и справедливый. Любви без эмоций не бывает. Сплошное балование и благодушие всегда воспринимается как некоторый оттенок слабости и равнодушия, а от родителей ожидается совсем не это.

Потребность в лидере, в надежности, защищенности и обязательно силе, даже если порой эта сила направлена на тебя – есть неотъемлемая часть любви к родителям.

Потребность в наказаниях и ограничениях тоже существует – это исконная человеческая потребность в отрицательных эмоциях. Если дети никогда не плачут – это не есть показатель правильных отношений. Есть потребность плакать! – и должен быть найден повод к ней! Так пусть это будет правильный, благой повод.