Воспоминания бывшего секретаря Сталина - Бажанов Борис. Страница 11

Мой доклад на тройке по каждому вопросу должен быть быстр, ясен, краток и точен. Я вижу, что тройка мной довольна.

Мне подчинён секретариат Политбюро. Он, как и секретариат Оргбюро, состоит из десятка преданных, отобранных и проверенных партийцев. Они тоже работают с раннего утра до поздней ночи. Неразбериха и хаос здесь ещё больше, чем в Оргбюро — здесь гораздо больше бумажных гор, наваленных в непонятном порядке. Найти какую-нибудь бумагу или справку удаётся редко. А если удаётся, то по особой причине. Одна из сотрудниц, Люда Курындина, высокая и крупная девица, обладает поразительной и трудно объяснимой памятью. Нужно срочно найти доклад, который месяц или два тому назад прислал Высший Совет Народного Хозяйства по вопросу о политике цен. Где он может быть? Просто найти его невозможно. Курындина погружается в сеанс ясновидения и наконец вспоминает, что, кажется, она его видела в одной из папок вон в том углу (огромного архива). Просматривают все эти папки, и иногда доклад действительно находится.

Я приступаю к такой же реорганизации при помощи картотек и индексов, как и в Оргбюро. Но здесь это персоналом принимается лучше — секретариат Оргбюро находится рядом в этом же этаже, и о чудодейственных результатах реформы здесь давно известно. Через 2-3 месяца всё приходит в норму, всякая бумага находится мгновенно. Секретари ЦК и заведующие отделами, которые раньше считали совершенно безнадёжным обращаться в пучины Политбюро, сейчас не только обращаются и немедленно получают нужную справку, но начинают ставить нас в пример своим подчинённым: «Почему у вас такая неразбериха? Почему вы ничего не можете найти? Смотрите, в секретариате Политбюро бумаг в десятки раз больше, чем у вас, а нужная справка всегда находится моментально».

Через три месяца персонал, как и в секретариате Оргбюро, приходит к нормальной работе: всё заканчивается не в час ночи, а в 5-6 часов дня. Но здесь разочарования нет. Здесь персонал себя простыми канцеляристами считать не может. Он знает, что весь день через его руки проходят все государственные секреты, он этим гордится, и всегда и во всяком случае считает себя персоналом особо доверенным.

Так как все материалы, которыми оперирует мой секретариат, «особо» и «совершенно секретны», то для их рассылки и обратного собирания существует специальный фельдъегерский корпус ГПУ. Это отобранные, вымуштрованные и выдрессированные чекисты, хорошо вооружённые, одетые с головы до ног во всё кожаное. С материалом или протоколом Политбюро в запечатанном конверте они проникают сквозь все секретарские преграды к адресату — члену ЦК или Наркому: «Товарищу такому-то, срочно, совершенно секретно, в собственные руки, с распиской на конверте». Если конверт адресован, скажем, Троцкому, они проникнут в кабинет Троцкого, никому и ни за что его не отдадут по дороге, вручат Троцкому конверт в руки и только в руки, будут стоять рядом, пока Троцкий его будет вскрывать, и не уйдут, пока Троцкий не распишется на конверте и не отдаст им конверт с распиской. Они выдрессированы так, что за порученный им конверт они отвечают головой, и взять у них конверт можно, только переступив через их труп. Секретариат Политбюро, где я работаю, помещается на 5-м этаже в доме ЦК на Старой площади. Заседания Политбюро происходят в Кремле в зале заседаний Совнаркома. В Кремль я и мои помощницы везём на большой машине драгоценный груз — материалы Политбюро, последние протоколы. Два вооружённых чекиста из фельдъегерского корпуса сопровождают нас в нашей машине. У них всегда напряжённые лица — им внушено, что нет секретнее этих материалов и что их надо защищать до последней капли крови. Конечно, никто никогда на нас не нападал.

По прочтении протокола, выписки или материала Политбюро адресат — член ЦК (не имеющий права копировать протокол или выписку) тем же фельдъегерским корпусом отправляет прочтённое в секретариат Политбюро, где ведётся опись, составляются акты рассылки и получения, а затем и уничтожение материалов (кроме того, что остаётся для архива).

Этим, а также размножением материалов, печатанием протоколов и выписок, архивами и всей прочей техникой занимаются мои сотрудники.

Среди сотрудниц есть очень красивая девушка, грузинка Тамара Хазанова, с большими, очень красивыми чёрными глазами. У меня ещё не было никакого настоящего большого романа. От этого романа я вовремя удерживаюсь — Тамара столь же неумна, как красива. Через несколько лет она станет большой подругой жены Сталина, Нади Аллилуевой, но подругой не на равных началах, как, например, жена Молотова, Жемчужина, а так, что Тамара будет обожать Надю, как институтка, и ходить за ней по пятам. Она будет всё время бывать у Нади и возиться с её детьми. Когда Надя покончит с собой и дети останутся на попечении прислуги, Тамара будет продолжать ими заниматься. Кажется, в это время ненадолго она будет пользоваться, так сказать, особым расположением Сталина. Но она глупа, и Сталин не сможет её долго выносить. Занимая должность секретаря комфракции ВЦСПС, она в конце концов пленит члена Политбюро Андреева, который на ней и женится.

Теперь я вхожу в секретариат Сталина. У этого учреждения будет большая история. Сейчас во главе его номинально стоит Назаретян. Но он сейчас же уйдёт в отпуск, который будет продолжен по болезни. Он вернётся в конце года очень ненадолго, будет Сталиным послан в «Правду» с особыми поручениями (я об этом расскажу дальше — это громкая история) и обратно в аппарат ЦК не вернётся.

Амаяк Назаретян — армянин, очень культурный, умный, мягкий и выдержанный. Он в своё время вёл со Сталиным партийную работу на Кавказе. Со Сталиным на ты сейчас всего три человека: Ворошилов, Орджоникидзе и Назаретян. Все трое они называют Сталина «Коба» по его старой партийной кличке. У меня впечатление, что то, что его секретарь говорит ему «ты», Сталина начинает стеснять. Он уже метит во всероссийские самодержцы, и эта деталь ему неприятна. В конце года он отделывается от Назаретяна не очень элегантным способом. Похоже на то, что этим их личные отношения прервутся. Назаретян уедет на Урал — председателем областной контрольной комиссии, потом вернётся в Москву и будет работать в аппарате ЦКК и комиссии советского контроля но к Сталину больше приближаться не будет. В 1937 году Сталин его расстреляет.

Другой помощник Сталина, Иван Павлович Товстуха наоборот, до самой своей смерти (в 1935 году) будет играть важную роль в сталинском секретариате и при Сталине. Но сейчас, на ближайшие месяцы, он в секретариате будет бывать мало — он выполняет особое поручение Сталина — организует «Институт Ленина». Постоянно работают в секретариате сейчас три помощника Сталина: я, Мехлис и Каннер. Когда мы определяем в наших разговорах сферы нашей работы, мы делаем это так: «Бажанов — секретарь Сталина по Политбюро; Мехлис — личный секретарь Сталина; Гриша Каннер — секретарь Сталина по тёмным делам; Товстуха — секретарь по полутёмным».

Это требует пояснений. Сравнительно ясно всё насчёт меня и Мехлиса. Ничего тёмного в нашей работе нет. В частности, всё, что адресуется и приходит в Политбюро, получаю я. Всё, что приходит на имя Сталина лично, получает Мехлис и докладывает Сталину. Я, так сказать, обслуживаю Политбюро, Мехлис обслуживает Сталина. У Гриши Каннера официально функции неопределённо бытовые. Он занимается безопасностью, квартирами, автомобилями, отпусками, лечебной комиссией ЦК, ячейкой ЦК, на первый взгляд всякими мелочами. Но это — надводная часть его работы. Подводная — о ней можно только догадываться.

Я очень скоро выясняю основную линию работы Гриши Каннера. Управляет делами ЦК старый чекист, бывший член коллегии ВЧК Ксенофонтов. Он и его заместитель Бризановский, тоже чекист, работают по указаниям и приказам Гриши.

Как только я назначен секретарём Политбюро, Гриша Каннер (один из помощников Сталина) и Ксенофонтов заявляют, что, мне необходимо переехать в Кремль или, по крайней мере, в 1-й Дом Советов. «Лоскутка» (Лоскутная гостиница), в которой я живу, — настоящий проходной двор. Туда входит кто хочет. Теперь на «органах безопасности» лежит задача охранять мою драгоценную персону. Это легко сделать в Кремле, куда люди входят только по выполнении ряда формальностей и под строгим контролем. В 1-м Доме Советов тоже есть комендатура, и тот, кто хочет к вам пройти, должен позвонить к вам из комендатуры и получить пропуск, а при выходе предъявить его в комендатуру с вашей отметкой. Довольно серьёзно звучит ещё аргумент, что я могу брать на дом иную срочную работу, а это всё — чрезвычайно секретные документы Политбюро. «Лоскутка» для этого никак не подходит. Я соглашаюсь, но в Кремль я не хочу — там каждый ваш шаг на учёте, там вы чихнуть не можете так, чтобы ГПУ этого не знало. В 1-м Доме Советов всё же немного свободнее. Я переселяюсь в 1-й Дом Советов. Там же живут и Каганович, и Каннер, и Мехлис, и Товстуха.