Воспоминания бывшего секретаря Сталина - Бажанов Борис. Страница 16

В это время политическая жизнь не выходила из рамок партии. Страна была разделена на два лагеря. Один — огромная беспартийная масса, совершенно бесправная и целиком отданная во власть ГПУ. Эта масса была раздавлена диктатурой, сознавала, что не имеет никаких прав не только ни на какую-либо политическую жизнь, но даже и на какое-либо правосудие. Идея правосудия была упразднена. Был суд, рассматриваемый как орудие диктатуры и руководившийся в теории классовым сознанием и нуждами классовой борьбы, а на практике полным произволом мелких партийных сатрапов. И то этот жалкий суд имел отношение только к мелким бытовым и уголовным делам. Во всём же главном и основном, рассматриваемом как область политическая, «сфера классовой борьбы», царил полный произвол органов ГПУ, которые могли арестовать кого угодно по каким-то только ГПУ известным подозрениям, расстрелять человека по решению какой-то никому не известной «тройки» или по её безапелляционному постановлению загнать его на 10 лет истребительной каторги, официально называемой «концентрационным лагерем». Всё население дрожало от страха перед этой организацией давящего террора.

Наоборот, во втором лагере, состоявшем из нескольких сот тысяч членов коммунистической партии, царила довольно большая свобода. Можно было иметь своё мнение, не соглашаться с правящими органами, оспаривать их решения. Эта «внутрипартийная демократия» шла ещё от дореволюционных времён, когда она была явлением нормальным для партии, участие в которой было делом свободного желания её членов. В эти дореволюционные времена в партии тоже шла жестокая борьба за руководство, которое, кстати, обеспечивало право распоряжаться партийной кассой и право обладания органами печати партии. Никакого ГПУ ещё не было, нужно было пытаться выиграть убеждением. Это даже Ленину далеко не всегда удавалось, хотя партия (и её основной характер — партии профессиональных революционеров) были детищем Ленина. Не раз Ленин оставался в меньшинстве (и терял и кассу, и партийную прессу) и с большим трудом и проведением трудных и не всегда красивых комбинаций должен был снова их отвоёвывать. Но эта свободная борьба внутри партии создала длительную привычку внутрипартийной свободы, которая ещё продолжалась (она исчезнет лишь через несколько лет, когда Сталин возьмёт всё в свои руки).

С другой стороны, так как политическая жизнь была возможна только внутри партии, то социальные процессы. происходившие в стране, могли выявиться наружу лишь косвенным путём, через влияние и давление беспартийной массы и её жизни на членов партии. Это было сравнительно нетрудно во влиянии рабочих слоёв, так как проникнутая марксистской фразеологией партия постоянно искала контакта с рабочими. Отсюда довольно быстрое проникновение и оживление в начале осени 1923 года групп разной «рабочей оппозиции» в партии. Отсюда же довольно живая реакция на них партийного руководства. Опасаясь, чтобы Троцкий не завладел этой оппозицией, члены большинства ЦК постарались захватить инициативу. Троцкий на заседаниях Политбюро начал свирепо атаковать партийную бюрократию. Хорошо помню сцену, как глядя в упор на Молотова, сидевшего против него по другую сторону стола, Троцкий пустился в острую филиппику против «бездушных партийных бюрократов, которые каменными задами душат всякое проявление свободной инициативы и творчества трудящихся масс». Молотову, имя которого Троцкий не называл, надо было смолчать в сделать вид, что речь идёт совсем не о нём, и ещё лучше одобрительно кивать головой. Вместо этого он, поправляя пенсне и заикаясь, сказал: «Не всем же быть гениями, товарищ Троцкий».

(Зрелище было жалкое; мне было неловко за Молотова. Кстати, как пишется история: в 1929 году, очутясь за границей, я эту сцену описал в печати; каково было моё удивление, когда в 1932 году в книжке «Советские портреты» Дмитриевского, советского дипломата, бежавшего от Советов, был приведён весь мой текст, но вслед за этим по Дмитриевскому Молотов принял вызов. Спокойно улыбнулся. Тихо, как всегда, немного заикаясь, сказал: «Не всем быть гениями, товарищ Троцкий; а сильнейший всегда тот, кто побеждает».

Конечно, ничего подобного Молотов не добавлял, но для Дмитриевского 1932 года Троцкий был фанатический и исступлённый еврейский революционер, а Молотов — твёрдый и превосходный руководитель нового курса России, будто бы вступившей на путь патриотизма и национализма; откуда это вымышленное добавление).

Чтобы завладеть инициативой, большинство Политбюро торжественно осудило бюрократизм в партии и немедленно создало комиссию во главе с Дзержинским, которая должна была разобрать вопросы о бюрократизме в партии, и об источниках недовольства трудящихся масс. На сентябрьском пленуме ЦК комиссия Дзержинского сделала доклад о внутрипартийной политике, сведя вопрос о бюрократии к тому, что во многих партийных организациях господствует «назначенство» вместо выборов.

Более серьёзен был её доклад о «ножницах цен». Партия установила слишком высокие цены на промышленные товары и слишком низкие на сельскохозяйственные продукты. Это была политика восстановления и стройки промышленности за счёт крестьянства. Она вызвала резкое недовольство крестьянства, которое чувствовало себя обманутым: ему дали свободу продавать свои излишки на рынке, но государство, владевшее главной частью торгового аппарата, заставляло его продавать хлеб слишком дёшево и платить за промышленные товары слишком дорого. Пленум поручил Политбюро принять «практические меры» по этому поводу (то есть от постановки всей большой проблемы на время отмахнулись).

8 октября Троцкий присылает в Политбюро письмо будто бы по этим экономическим вопросам. На самом деле суть письма была в острой атаке против партийной бюрократии и в констатировании того, что не партия принимает какие-либо решения, а что во всем командуют бюрократы — партийные секретари. Одновременно это письмо начало широко в партии распространяться сторонниками Троцкого. Тройка предпочла не выступать самой, а предписала послушной ЦКК запретить распространение письма Троцкого, что ЦКК и проделала 15 октября. Но 15-го же октября в ЦК поступило так называемое «заявление 46» о внутрипартийном режиме. Это письмо шло от союза двух групп: старой группы децистов демократического централизма), в которой наибольшую роль играли Осинский, В. Смирнов, Дробнис и Сапронов, и новой группы единомышленников Троцкого во главе с Пятаковым. Преображенским, Иосифом Коссиором и Белобородовым.

Собственно, в этих письмах и заявлениях ничего особенного не было, и они совсем не отражали процессов, происходивших в глубине партии. ЦК решил от них отделаться резолюцией, и в конце октября Пленум ЦК, осудив их решил, что дискуссия в партии по всем этим вопросам нецелесообразна, а чтобы показать, что ЦК и сам прежде всего против бюрократизма, 5 ноября было созвано объединённое заседание Политбюро и Президиума ЦКК, которое приняло единогласно резолюцию «о партийном строительстве», в которой торжественно провозглашалась преданность партийного руководства внутрипартийной демократии и так же торжественно осуждался бюрократизм в партии. Чтобы разъяснить всё это партии, Зиновьев написал статью «Новые задачи партии», которая сводилась к разговорам об усилении внутрипартийной жизни и опубликовал её в «Правде» от 7 ноября. Политбюро ожидало успокоения. Но вместо этого в партийных организациях начали происходить какие-то бурные и непонятные процессы. В частности во многих организациях столицы голосования происходили не в пользу ЦК, а против него. Тогда Политбюро в середине ноября решило открыть партийную дискуссию и, сосредоточив энергичную кампанию против Троцкого, разгромить его и оппозицию.

Началась знаменитая «односторонняя дискуссия». И в статьях прессы, и в выступлениях на ячейках, ЦК мобилизовав все силы против Троцкого и его «троцкистской» оппозиции, обвиняя их во всех смертных грехах. То, что казалось во всём этом наиболее удивительным, это то, что Троцкий молчал, в дискуссии участия не принимал и на все обвинения никак не отвечал. На заседаниях Политбюро он читал французские романы, и когда кто-либо из членов Политбюро к нему обращался, делал вид, что он этим чрезвычайно удивлён.