И огонь пожирает огонь - Базен Эрве. Страница 16

— Тебя зовут Фиделия Кахиль, ты родилась в Сан-Педро, тебе двадцать три года, ты замужем, и у тебя две дочки, — говорит комиссар. — Муж твой — коммунист, это все знают, и к тому же он стрелял в наших солдат. Он бежал, но мы нашли и арестовали его. Видишь, я все знаю… Луис, снимай с нее лифчик! А ты, Рамон, — трусы!

Соскальзывает с плеч лифчик, трусики жгутом скатываются вниз. И двумя матерчатыми браслетами охватывают щиколотки — Фиделия невольно переступает с ноги на ногу, стараясь освободиться от них, как и от туфель. Она выпрямляется — золотисто-бронзовая статуя, длинные черные волосы падают по плечам, такие же темные, как и священный треугольник, от которого комиссар с трудом отрывает прищуренный взгляд. От него не укрылись искорки гордости и целомудренного презрения, что зажглись в глазах Фиделии, — она стоит перед ним нагая, но вся собранная, как пружина.

— Ну вот, видишь, не так уж трудно поделиться своим маленьким капитальцем, — сюсюкает комиссар. — Не люблю делать комплименты, но на тебя куда приятней смотреть без всех этих тряпок… Ну как тут не возмущаться! Подумать только, чтоб какой-то негодяй всем этим пользовался, — где же справедливость! Пошли! Для начала осмотрим эту халупу. Ступай вперед…

Чистая формальность. Хорошо разработанный сценарий. Фиделия — во главе (одна рука на груди, другая прикрывает низ живота — чем не античная Венера); комиссар — сама снисходительность и благодушие, — стуча каблуками, следует за ней; третьим идет Луис, а Рамон замыкает это странное шествие. Они обходят по очереди гостиную, кухню, детскую, комнату для гостей, кабинет, внимательно все оглядывая, но ни к чему не притрагиваясь. Заканчивается осмотр, естественно, в спальне Легарно. Если комиссар и не заметил тревожного взгляда, который Фиделия бросила на потолок, проходя под трапом, то он с лихвой мог насладиться ее смущением, когда принялся внимательно разглядывать супружескую постель, накрытую пушистым покрывалом из шкур альпага. Подручные, усмехнувшись, отвернулись. А Серый Гном вдруг проникся сочувствием.

— Это же глупо, — шепчет он, — ты — такая молодая, и фигура классная, и вся жизнь у тебя впереди, и двоих детей еще надо растить. А муж твой в тюряге, да с таким обвинением, что без моего вмешательства у него нет никаких шансов оттуда выскочить. В принципе-то за вооруженное сопротивление делают «ба-бах»…

Звук сопровождается жестом, имитирующим расстрел. Фиделия застывает. А комиссар с отеческой улыбкой садится на край кровати. Облизнув губы, он глотает слюну.

— У тебя и у самой-то, милочка, рыльце в пушку, и, если ты не будешь очень-очень послушной, могут выйти большие неприятности. Я немного знаю твоего хозяина, и я даже мог бы предъявить ему кой-какой счет. Он нас не любит — это его дело, но мое дело, вернее, моя работа — следить за тем, что он замышляет. Кстати, ты не замечала здесь ничего подозрительного?

Ощущение своей наготы легко преодолеть. Кто тебя уже видел, тому больше видеть нечего. И Фиделия точно закуталась в покрывало безразличия. Она наконец разжимает зубы:

— Я ведь здесь только пол подметаю, и секретов мне не рассказывают.

— Но муж-то твой небось тебе их рассказывал, да и дружков его ты наверняка знаешь! — взвизгивает Рамон, оттянув кожу на ее предплечье и резко крутанув.

— Рамон! — сурово обрывает его комиссар. — Что она может рассказать нам нового про его дружков? Они у нас в руках и уже во всем признались. Ты разве не видишь, что малышка на все готова, лишь бы вытащить своего Пабло из осиного гнезда? Мне лично больше ничего и не надо. Плохо то, что ей, кажется, особенно нечего предложить нам взамен. Хотя…

Липкий взгляд договаривает остальное, и Фиделия, опустив глаза, вздрагивает всем телом.

— Вы пугаете ее, — рявкает комиссар. — Пойдитека лучше в кабинет да полистайте бумажки; но только чтоб потом все было на своих местах. Осторожненько! Вы — духи и следов не оставляете. А мы с тобой, Фиделия, сейчас решим, чем нам заняться. Если будешь умницей…

Подручные уже удалились. Серый Гном, утопая задом в альпаге, перебирает пальцами мех. Фиделия боится поднять глаза: их выражение сослужит ей плохую службу. Она опускает руки — все равно они ей не защита — и, сжавшись, с трудом подавляя рвущиеся из груди вздохи, бормочет непослушными губами:

— А вы освободите Пабло, если…

— Конечно, и он никогда ни о чем не узнает! — шепчет в ответ комиссар, хватая ее за запястье и притягивая на постель.

Это продлится час. А что найдешь в кабинете, где вместо полагающейся кабинету мебели стоит лишь обычный стол с двумя креслами, обитыми коричневым бархатом, жалкое подобие библиотеки, скромная же картотека на три четверти пуста? Да и кто станет держать дома компрометирующие документы, имея в своем распоряжении сейфы посольства, на которые никто не имеет права посягнуть? Рамон вяло перебирает пачку писем, подписанных «Мама», и только одно откладывает в сторону.

— Всегда все только шефу, — ворчит он, роясь в корзине для бумаг. — Я бы тоже с удовольствием побаловался с девчонкой.

Луис, растянувшийся во всю длину на прямоугольном диване, который, вероятно, в случае необходимости может служить постелью, поворачивается к нему; в глазах у него еще светится отеческая нежность — он только что разглядывал фотографии, присланные накануне, где две маленькие девочки, его дочки, воспитывающиеся в монастыре, получают первое причастие.

— Опять ты за свое! — говорит он. — Уж сейчас-то возможностей у тебя хоть отбавляй. Знаешь, что до меня, так я скорее против всего такого: как подумаю, что, если б они одолели нас, дружки этой девчонки могли бы вот так же забавляться с моими дочками, всякая охота пропадает.

Он умолкает и торопливо сует фотографии в бумажник, а бумажник — в левый карман куртки, поближе к сердцу, тут же машинально проверив правый карман, где лежит револьвер. С подчеркнуто презрительной улыбкой, точно клиент, вышедший из борделя, в комнату входит комиссар; он подталкивает впереди себя растрепанную, сгорающую от стыда Фиделию.

— Одевайся, — приказывает он.

И пока Фиделия натягивает скомканное убогое белье, комиссар одним взглядом убивает молчаливое вожделение Рамона. Кость вожака стаи принадлежит только ему; и, если он ее бросает, никто не смеет тут же на нее накинуться — он этого не простит. Рамон вешает нос. А Луис про себя восхищается комиссаром, пытаясь понять, как этому карлику удается добиться такого: стоит ему появиться, и молодчики, которые одним щелчком могли бы отправить его в другой конец комнаты, как миленькие повинуются ему. Уверенный в себе, хорохорясь, точно слезший с курицы петух, и считая, что это ему очень к лицу, комиссар после совершенного словно бы приобрел еще больший вес. Он снова становится злобно-серьезным и, разрезая носом воздух, покусывая ус, пересекает комнату. Схватив стул, он садится к столу и начинает медленно переводить письмо мадам Легарно к своему сыну. Потом пожимает плечами.

— Старуха в таком страхе — можно себе представить, что пишет ей сынок по поводу нас. Но выставлю я его отсюда с помощью другого материальчика. Арест Фиделии у него в доме — вот что его скомпрометирует.

— А-арест! — лепечет Фиделия; она уже надела платье, теперь надевает туфли и, не удержавшись на одной ноге, падает на ковер.

Луис снова восхищается своим начальником. «Мой Ариэль», как, сюсюкая, зовет его мадам Прелато, — сущий дьявол в миниатюре. Быть до такой степени омерзительным, знать об этом и оставаться таковым, получая лишь незначительные награды натурой да славу человека, не брезгующего никакой работой и никогда не поддающегося жалости, — это, что ни говори, достойно черной орденской ленты! Оскорбленная, униженная Фиделия, поняв всю ненужность своей жертвы, встает и, раз уж ей нечего терять, взрывается в крике.

— Ты мне наврал, скотина!

Комиссар прямо-таки заерзал от удовольствия.

— А ты, мерзавка, мне не наврала? — внезапно разозлившись, орет он. — Ты думаешь, я не знаю, что у тебя у самой был партийный билет в кармане, не знаю, что по воскресеньям ты продавала газеты и распространяла листовки? Я тебе отчет давать не обязан, но вообще-то я сказал правду: Пабло ничего не узнает. Тут все честно, можешь не волноваться. Сегодня утром его расстреляли… Ну, вы! Грузите ее в машину.