Клодиус Бомбарнак (часть сб.) - Верн Жюль Габриэль. Страница 13

Переходя из второго вагона в первый, сталкиваюсь с майором Нольтицем. Вежливо пропускаю его. Он кланяется мне с той учтивостью, которая отличает русских интеллигентных людей. Я отвечаю на его поклон. Этим обменом любезностей и ограничивается наша встреча, но важно, что первый шаг уже сделан.

Попова в эту минуту нет в служебном отделении. Так как дверь багажного вагона открыта, то я делаю вывод, что начальник поезда прошел к машинисту. Таинственный ящик стоит на своем месте, слева. Еще только половина седьмого и совсем светло, поэтому я должен сдерживать свое любопытство.

Поезд мчится по пустыне. Это Каракумы, или «черные пески». Они тянутся от Хивы до персидской границы в южной части Туркестана, и до Амударьи в восточной. В действительности же пески Каракумов настолько же черны, как черна вода в Черном море, бела в Белом, красна в Красном и желта в Желтой реке. [32] Но я люблю эти цветистые названия, как бы они ни были неточны. В пейзаже глаз всегда радуют краски, а разве география не тот же пейзаж?

По-видимому, на месте этой пустыни был когда-то обширный водный бассейн. Он постепенно высох, как высохнет со временем и Каспийское море, благодаря большой концентрации солнечных лучей на огромных пространствах, тянущихся от Аральского моря до Памирского плато.

В Каракумах образуются удивительно подвижные песчаные дюны, то разметаемые, то наносимые сильными ветрами. Эти «барханы», как их называют русские, достигают в высоту от десяти до тридцати метров и становятся добычей ужасных северных ураганов, которые с огромной силой отбрасывают их к югу, что создает серьезную опасность для Закаспийской железной дороги. Поэтому нужно было принять решительные меры против песчаных заносов. Генерал Анненков попал бы в очень трудное положение, если бы предусмотрительная природа, создавшая удобную для проведения железной дороги почву, не позаботилась одновременно и о средстве, позволяющем остановить перемещение барханов.

На склонах этих дюн растут колючие кустарники — тамариск, звездчатый чертополох и особенно тот самый «Haloxylon ammodendron», которые русские менее научно называют «саксаулом». Его длинные и сильные корни способны скреплять почву так же, как и корни «Hippophac-rhamnoi des», кустового растения из семейства элеагновых, которое используется для задержки песков в Северной Европе.

К этим насаждениям саксаула инженеры, проводившие линию, добавили в разных местах укрепления из утрамбованной глины, а наиболее угрожаемые участки обнесли прочной изгородью.

Предосторожность совершенно необходимая. Однако, если дорога защищена, то совсем иначе обстоит с пассажирами. Им нелегко приходится, когда ветер взметает над равниной тучи раскаленного песка и белой соляной пыли. Хорошо еще, что в эту пору нет такого сильного зноя, как в июне, июле и августе.

Жаль, что майору Нольтицу не приходит мысль выйти на площадку подышать чистым воздухом Каракумов. Я предложил бы ему превосходную сигару «Лондр», которыми до отказа набита моя дорожная сумка, а он, в свою очередь, рассказал бы мне то, что ему известно о станциях Джебел, Небит-Даг, Казанджик, Ушак, Кизыл-Арват, обозначенных в железнодорожном справочнике. Но я не решаюсь его побеспокоить. А какой интересной была бы эта беседа! Ведь он, в качестве военного врача, мог принимать участие в походах генералов Скобелева и Анненкова. А когда наш поезд промчится, не замедляя хода, мимо маленьких станций, удостоив их лишь коротким гудком, я узнал бы у майора, какие из них относились к театру военных действий. И тут же я выведал бы у него интересные подробности о походе русских войск в Туркестан, и, конечно, он постарался бы удовлетворить мое любопытство. Ведь серьезно рассчитывать я могу только на него и… на Попова.

Кстати, почему Попов не возвращается в свое купе? Надо полагать, что и он не отказался бы от хорошей сигары? Его разговор с машинистом, кажется, никогда не кончится…

Но вот он показался на передней площадке багажного вагона, прошел через него, закрыл дверь, остановился на минуту на задней площадке. Он хочет уже войти к себе в каморку… в тот же миг к нему протягивается рука с сигарой. Попов улыбается и… в воздухе смешиваются душистые клубы дыма от двух сигар.

Я, кажется, говорил, что начальник нашего поезда в течение десяти лет служит на Закаспийской железной дороге. Он хорошо знает эту местность вплоть до китайской границы и успел уже раз пять или шесть проехать по всей линии, получившей название Великого Трансазиатского пути.

Следовательно, Попов работал еще на поездах, обслуживавших первый участок Закаспийской железной дороги между фортом Михайловским и Кизыл-Арватом, участок, который начали строить в декабре 1880 года и закончили спустя десять месяцев, в ноябре 1881 года. Пятью годами позже, 14 июля 1886 года, первый локомотив прибыл на станцию Мерв, а еще через восемнадцать месяцев его приветствовали в Самарканде.

Теперь туркестанские рельсы примкнули к китайским, а эта дорога протянулась стальной лентой от Каспийского моря до Пекина.

Когда Попов все это мне рассказал, я стал расспрашивать его о попутчиках, едущих в Китай, — кто они, и что за человек майор Нольтиц.

— Майор, — ответил мне Попов, — много лет служил в Туркестанской области, а теперь получил назначение в Пекин, чтобы организовать там госпиталь для наших соотечественников.

— Он вызывает во мне симпатию, этот майор Нольтиц, — заметил я. — Мне хотелось бы поскорее с ним познакомиться.

— И он будет рад знакомству с вами, — ответил мне Попов.

— А кто такие эти двое китайцев, которые сели в Узун-Ада? Что вы о них знаете?

— Ничего не знаю, господин Бомбарнак, кроме имен, проставленных на багажной квитанции.

— Назовите мне их, пожалуйста.

— Младшего зовут Пан Шао, а старшего — Тио Кин. Похоже, что они несколько лет путешествовали по Европе, но мне неизвестно, откуда они прибыли. Думаю, что Пан Шао из богатой семьи, раз его сопровождает личный врач.

— Тио Кин?

— Да, доктор Тио Кин.

— И оба они говорят только по-китайски?

— Вероятно, по крайней мере, я ни разу не слышал, чтобы они изъяснялись на каком-нибудь другом языке.

Получив у Попова эту информацию, я заполнил N9, предназначенный для молодого Пан Шао, и N10, оставленный для доктора Тио Кина.

— Что касается американца… — продолжает Попов.

— То его зовут Фульк Эфринель, — подхватываю я, — а англичанку мисс Горация Блуэтт. Этих я уже знаю, и вряд ли сообщите мне о них что-нибудь новое.

— А хотите знать, господин Бомбарнак, что я думаю об этой парочке?

— Очень хочу!

— В Пекине мисс Горация Блуэтт легко могла бы превратиться в миссис Эфринель.

— И да благословит небо их союз, ибо они как будто созданы друг для друга.

— Я вижу, что наши мнения на этот счет не расходятся.

— А эти двое французов… эти нежные супруги, — спрашиваю я, — что они собой представляют?

— А разве они сами вам не сказали?

— Нет.

— Не беспокойтесь, они еще расскажут. Впрочем, если это вам интересно, их профессия указана на багаже.

— Так кто же они?

— Комические актеры, которые подрядились выступать в Китае.

— Комические актеры? Теперь мне понятны эти странные позы и движения, мимика и жестикуляция! Но откуда у господина Катерна морской жаргон?.. Надо будет выяснить.

А не знаете ли вы, господин Попов, амплуа этих артистов?

— Как же, муж — первый комик.

— А жена?

— Субретка.

— А в какой город едет эта нежная парочка?

— В Шанхай. Оба они приглашены в театр, созданный для французов, живущих в Китае.

Вот и чудесно! Я буду говорить с ними о театре, о закулисных толках, о провинциальных сплетнях и, если верить Попову, в два счета заведу знакомство с веселым комиком и его очаровательной партнершей. Но романтического героя, героя моих мечтаний, в их обществе мне не найти!

Что же касается надменного джентльмена, то начальник поезда ничего о нем не знает, кроме адреса, проставленного на его сундуках: сэр Фрэнсис Травельян из Травельян-Голла в Травельяншире.