Клодиус Бомбарнак (часть сб.) - Верн Жюль Габриэль. Страница 21

— Со временем и это будет.

— Надеюсь, и тогда Мерв станет настоящим городом.

— А мне, господин Эфринель, хотелось бы посетить древний город и осмотреть его крепости, дворцы, мечети. Но, к сожалению, это слишком далеко, и поезд там не останавливается…

— Вот уж что меня не интересует, — отвечает янки. — Я сожалею лишь о том, что в этих туркменских краях мне нечего делать. У мужчин, по-видимому, целы все зубы…

— А у женщин — волосы — подхватывает мисс Горация Блуэтт.

— А вы бы взяли, мисс, да скупили у них волосы. Тогда и время будет не зря потеряно.

— Торговый дом Гольмс-Гольм, несомненно, этим займется, — отвечает мне негоциантка, — но после того, как мы используем волосяные богатства Поднебесной Империи.

И милая парочка удаляется.

Уже шесть часов вечера. Я говорю майору Нольтицу, что до отхода поезда мы еще успеем пообедать в Мерве. Он соглашается, и злая судьба приводит нас в «Славянскую гостиницу», где обеды намного уступают нашему вагону-ресторану. Был там, между прочим, «борщ» со сметаной, но я не рискнул бы его рекомендовать гурманам «XX века».

Тут я вспомнил о своей газете. А как же быть с телеграммой? Ведь я хотел сообщить о мандарине, которого везет наш поезд. Удалось ли Попову выведать у безмолвных стражников имя этой высокой особы?

Оказывается, удалось. Едва мы показались на платформе, как он подбежал ко мне со словами:

— Я узнал его имя. Это Иен Лу, великий мандарин Иен Лу из Пекина.

— Благодарю вас, Попов.

Я мчусь в телеграфную контору и посылаю «XX веку» депешу следующего содержания:

Заплатить за телеграмму пришлось очень дорого, но вы, конечно, согласитесь, что она того стоит.

Имя Иен Лу быстро распространяется среди пассажиров. Но мне показалось, что господин Фарускиар улыбается, когда его произносят.

Поезд отошел в восемь часов без всякого опоздания. Спустя сорок минут мы прошли мимо старого Мерва, но уже стемнело, и я не смог ничего разглядеть. А ведь там есть старинная крепость с квадратными башнями, обнесенная стеной из обожженного на солнце кирпича, развалины гробниц и дворцов, остатки мечетей — одним словом, целые археологические сокровища, описание которых заняло бы не меньше двухсот строк петитом.

— Не огорчайтесь! — сказал мне майор Нольтиц. — Все равно вы не были бы вполне удовлетворены, ведь старый Мерв четыре раза перестраивался. Если бы вам удалось увидеть четвертый город, Байрам-Али, относящийся к персидской эпохе, то вы не смогли бы увидеть ни третьего, монгольского, ни мусульманского города второй эпохи, носившего название Султан-Санджер-Кала, и уж, тем более, первоначального. Одни называют Искандер-Кала, по имени Александра Македонского, другие — Гяур-Кала, приписывая его основание Зороастру, создателю религии магов, лет за тысячу до христианской эры. Потому я советую вам забыть о всех ваших сожалениях.

Так я и сделал, ничего другого мне не оставалось.

Теперь поезд мчится на северо-восток. Станции удалены одна от другой на двадцать — тридцать километров. Названий их не объявляют, так как остановок там нет, и я довольствуюсь тем, что слежу за ними по моему путеводителю. Мы миновали Кельчи, Равнину, Пески, Репетек и так далее. И вот уже едем по пустыне, настоящей пустыне, где нет ни единой струйки воды. Поэтому для снабжения водой станционных резервуаров здесь прорыты артезианские колодцы.

Майор рассказал мне, что инженеры, прокладывавшие дорогу, испытывали большие затруднения, когда им приходилось закреплять барханы на этом участке пути. Если бы щиты не были поставлены здесь наклонно, как бородки пера, то все полотно давно уже было бы засыпано песком, и движение поездов стало бы невозможным.

Миновав полосу барханов, мы снова выезжаем на горизонтальную равнину, где прокладка рельсового пути не отняла много времени.

Мало-помалу мои спутники засыпают, и наш вагон превращается в «Sleeping-car». [54]

Тогда я снова начинаю думать о моем румыне. Следует ли мне попытаться увидеть его этой же ночью? Бесспорно, и не только для удовлетворения моего, впрочем, весьма естественного, любопытства, а главным образом, чтобы его успокоить. И в самом деле, узнав, что кто-то раскрыл его секрет и даже пытался с ним заговорить, он может высадиться на одной из ближайших станций, пожертвовать своим путешествием и отказаться от свидания с мадемуазель Зинкой Клорк, лишь бы только избежать преследования железнодорожной Компании… Так вполне может случиться, и тогда мое вмешательство сослужило бы плохую службу этому бедняге… не говоря уже о том, что я потерял бы номер 11, один из интереснейших в моей коллекции.

Поэтому я принимаю решение нанести ему визит еще до зари. На всякий случай, ради большей предосторожности, подожду, пока поезд не отойдет от станции Чарджуй, [55] куда он должен прибыть в два часа двадцать семь минут пополуночи. Стоять он будет там пятнадцать минут, а затем направится к Амударье. После этого Попов уляжется в своей каморке, а я прошмыгну в багажный вагон, не боясь быть замеченным.

Какими долгими показались мне эти часы! Несколько раз меня начинало клонить ко сну, но я делал над собой усилие и выходил на площадку подышать свежим воздухом.

В установленное время, минута в минуту, поезд подошел к станции Чарджуй, на тысяча пятой версте. Это довольно значительный городок Бухарского ханства, до которого Закаспийская дорога доведена в конце 1886 года, через семнадцать месяцев после того, как была положена первая шпала.

Теперь до Амударьи остается только двенадцать верст. Пусть поезд переедет эту большую реку, тогда и приведу в исполнение свой план.

В Чарджуе, городе с населением до тридцати тысяч человек, выходят многие пассажиры, а вместо них в вагоны второго класса садятся другие, едущие до Бухары и Самарканда. Поэтому на платформе шумно и людно.

Я тоже выхожу и прогуливаюсь около переднего багажного вагона. Вдруг вижу, дверь бесшумно отворяется… Кто-то в темноте крадется по платформе и незаметно проскальзывает в вокзал, едва освещенный несколькими керосиновыми лампами.

Это мой румын. Это может быть только он. Незаметно прошмыгнув, он затерялся в толпе пассажиров. Но к чему эта вылазка? Может быть, ему не хватило провизии, и он захотел купить чего-нибудь в буфете? А может быть, как я и опасался, он решил обратиться в бегство?

Ну, уж нет, этому я сумею помешать! Я познакомлюсь с ним. Пообещаю помощь и заступничество. Я заговорю с ним по-французски, по-английски, по-немецки, по-русски — на выбор… Я скажу ему: «Друг мой, положитесь на мою скромность… Я вас не выдам… По ночам буду приносить вам еду… А заодно стану вас развлекать и подбадривать… Не забывайте, что мадемуазель Зинка Клорк, по-видимому, красивейшая из румынок, ждет вас в Пекине…» И так далее.

И вот я незаметно следую за ним. В общей сутолоке на него никто не обратит внимания. Ни Попов, ни любой другой чиновник не могут заподозрить в нем «железнодорожного зайца». Неужели он направится к выходу… неужели он ускользнет?

Нет! Видимо, ему захотелось немножко поразмять ноги. Ведь в вагоне не очень-то нагуляешься! После шестидесяти часов заключения, от самого Баку, он заслужил десять минут свободы!

Это человек среднего роста с гибкими движениями и плавной походкой. На нем стянутые поясом брюки, непромокаемая куртка и меховая фуражка темного цвета.

Теперь я спокоен, насчет его намерений. Он возвращается к багажнику, поднимается на подножку, проходит через площадку и тихонько закрывает за собой дверь. Как только поезд тронется, я постучу в стенку ящика и на этот раз…

Вот новая помеха! Вместо четверти часа поезд простоял в Чарджуе три часа. Пришлось чинить испорченный тормоз локомотива. Поэтому, невзирая на вопли немецкого барона, мы покидаем Чарджуй лишь в половине четвертого, когда уже забрезжил рассвет.