Миссис Брэкинен - Верн Жюль Габриэль. Страница 13

В таком положении пребывала миссис Брэникен в продолжение первого месяца после ужасного несчастья. Поднят был вопрос о помещении ее в лечебницу для душевнобольных, где она могла бы пользоваться специальным лечением. Мысль эта была высказана Уильямом Эндру и, вероятно, была бы осуществлена, если бы новое предложение со стороны Лена Боркера не изменило это решение.

Посетив Уильяма Эндру в его конторе, Лен Боркер сказал ему:

— Мы теперь уверены в том, что род умопомешательства Долли не представляет той опасности, которая вызывала бы необходимость поместить ее в лечебницу, а так как у нее нет других родственников, кроме нас, то мы и ходатайствуем о том, чтобы она была поручена нам. Долли очень привязана была к моей жене, и, кто знает, не окажется ли уход Джейн более полезным для нее, чем уход посторонних лиц. Всегда будет время принять соответствующие меры в случае наступления более бурных проявлений болезни. Каково ваше мнение на этот счет, мистер Эндру?

На этот вопрос почтенный судовладелец отвечал несколько нерешительно, так как Лен Боркер возбуждал в нем мало симпатий, хотя ему и ничего не было известно о его скомпрометированном положении и он вообще не имел оснований не доверять его порядочности. Но несомненно было, что Долли и Джейн связаны взаимным чувством искренней дружбы, и так как миссис Боркер была единственной ее родственницей, то отчего бы и не поручить Долли ее опеке? Ведь всего важнее было в данном случае обеспечить несчастной женщине заботливый и сердечный уход.

— Раз вы выражаете желание принять на себя эту заботу, — отвечал Уильям Эндру, — то я не вижу препятствий к тому, чтобы Долли передана была под опеку двоюродной сестры, преданность которой не подлежит никакому сомнению.

— Что касается преданности, то больная никогда не будет ощущать недостатка в ней, — прибавил к сказанному Лен Боркер.

Слова эти он произнес, однако, не изменяя свойственного ему сухого, лишенного всякой теплоты и довольно неприятного тона речи.

— Ваше предложение, несомненно, подходяще, — продолжал Уильям Эндру, — но не могу, однако, воздержаться от одного вопроса: будет ли Долли в благоприятных для ее выздоровления условиях в вашем доме на Флит-стрит, в этом шумном и бойком торговом квартале? Ведь ей необходимы абсолютный покой и чистый воздух.

— Совершенно верно, — отвечал Лен Боркер, — потому-то мы и намереваемся вернуть ее обратно в Проспект-Хауз и поселиться там вместе с ней. Она привыкла к этому дому, и постоянное присутствие тех предметов, которые она будет узнавать, окажет благотворное влияние на ее душевное состояние. Находясь там, она будет избавлена от всяких беспокойств. Джейн будет гулять с ней в тех окрестностях, которые ей хорошо знакомы и которые она посещала с ребенком. Я уверен, будь Джон здесь, он одобрил бы мой план. Что почувствует он, когда, возвратясь, узнает, что жена его в лечебнице для душевнобольных и поручена уходу наемных слуг? Не следует ничем пренебрегать, мистер Эндру, из того, что способно оказать хоть малейшее влияние на душевное состояние нашей несчастной родственницы.

Несомненно, что последние слова продиктованы были добрыми побуждениями. Отчего, однако, слова этого человека вызывали всегда невольное сомнение в их искренности?

Как бы там ни было, его предложение в тех условиях, при которых оно делалось, заслуживало быть принятым, а потому Уильяму Эндру оставалось лишь выразить ему свою признательность и уверенность в том, что и капитан Джон, несомненно, будет ему глубоко благодарен.

Двадцать седьмого апреля миссис Брэникен была переселена в Проспект-Хауз, где в тот же вечер поселились Джейн и Лен Боркер. Решение это было всеми одобрено.

Легко догадаться, какими побуждениями руководствовался Лен Боркер. Вероятно, читатели помнят, что он намеревался в день катастрофы поговорить с Долли о каком-то деле. Дело это заключалось в том, чтобы взять у Долли взаймы известную сумму денег. Но затем произошло несчастье, изменившее положение дел. Весьма вероятно, что на Лена Боркера возложена будет забота о его родственнице, быть может даже, он будет назначен опекуном и в качестве последнего снова окажется в состоянии приобрести денежные суммы, хотя бы прибегая к недозволенным средствам. Все это совершенно ясно понимала и Джейн, и если, с одной стороны, она рада была всецело посвятить себя уходу за Долли, то с другой — дрожала от страха, подозревая своего мужа в темных замыслах, которые тот намеревался осуществить под покровом участия к ближнему.

В Проспект-Хауз Долли снова водворена была в ту самую комнату, которую покинула, чтобы испытать самое тяжкое несчастье. Обратно вернулась уже не мать, а живое существо, лишенное рассудка. Ни столь любимый дом, ни комната, где висели на стенах фотографии мужа, ни сад, в котором оба пережили столько счастливых часов, неспособны уже были более вызывать в Долли воспоминаний прошлого. Джейн заняла соседнюю с миссис Брэникен комнату, а Лен Боркер превратил комнату в нижнем этаже, служившую прежде кабинетом капитану Джону, в свою спальню.

Начиная с этого дня Лен Боркер вернулся к своим обычным занятиям. Ежедневно по утрам он спускался в город, в свою контору на Флит-стрит, где продолжал прежние дела. Заметна была, однако, и перемена в его прежних привычках, а именно: он неизменно, каждым вечер возвращался в Проспект-Хауз, а вскоре затем прекратил свои частые отлучки из города.

Само собой разумеется, что мулатка последовала за своим господином в новое помещение, где продолжала проявлять, как и ранее, те качества полной преданности, благодаря которым Лен Боркер мог вполне на нее положиться. Кормилица маленького Уайта была рассчитана, хотя она и предлагала посвятить себя уходу за миссис Брэникен, Что же касается прислуги, то последняя временно была на службе для той работы, которую мулатка не в состоянии была сделать сама, Впрочем, никто не мог бы заменить Джейн в тех постоянных и нежных заботах, которые необходимы были Долли в ее положении. Ее дружба, можно сказать, еще возросла со времени гибели ребенка — гибели, в которой она считала себя виновной. Не подскажи она Долли мысль повидать капитана «Баундари», ребенок был бы возле матери, утешая последнюю в горести продолжительной разлуки! Долли же не лишилась бы рассудка…