Священник в 1839 году - Верн Жюль Габриэль. Страница 13

Наконец месье Дорбей прибыл на место. Прежде всего, он заручился обещанием доктора отправиться с ним завтра к больному. Засыпая, сей почтенный господин, все еще смутно видел то лица разбойников, то бедное семейство Матюрена Эрве, а за стеной жилища завывала непогода.

Глава VIII

На следующее утро буря поутихла, но не прошла совсем. Время от времени налетали порывы ветра и бросали в лицо капли дождя. Однако вскоре немного прояснилось; исчезли тяжелые свинцовые тучи, покрывавшие землю густым саваном; ураган не завывал больше, рождая в душе тоску и чувство одиночества; не осталось страшных черных полос на небе, словно нарисованных неким всемогущим художником и пугающих обыкновенного смертного. Теперь в сером небе летели легкие, едва заметные облачка. Ветерок подхватывал их, словно тончайший шарфик. Неясные их тени не в силах уже были закрыть солнца. То тут, то там виднелись вырванные с корнем деревья, обломанные ветви с побитыми дождем листьями.

Врач пришел к месье Дорбею в назначенный час. Милый и радушный человек, он старался чем мог поддерживать бедняков. Но на тернистом пути добродетели ему необходим был спутник. Потому-то месье Дорбей и познакомился с доктором, потому и старался брать его с собой в путешествия.

— Далеко ли мы отправляемся, мой дорогой Дорбей? — поинтересовался доктор, как только повозка выехала на прямой тракт.

— Почему вы спрашиваете?

— Ах! Я предпочитаю точно знать, куда еду, — ответил месье Тюрпен.

— Три лье, друг мой. Сегодня прекрасная погода, вчерашняя буря расчистила небо.

— Да-да. Должно быть, вы попали в самый ураган. Надеюсь, ветер дул вам в спину?

— В лицо, милый Тюрпен, в лицо. Он насквозь продувал мой кабриолет.

— Значит, вы шли против ветра.

— Вы никак не расстанетесь с морскими словечками. Эта профессия как-то не вяжется с вашим теперешним занятием.

— Ах! Знаете ли, ведь не всегда делаешь то, что хочется… Вы совсем не смотрите на дорогу! Поосторожнее на этих жутких рытвинах, а то повозка вот-вот перевернется.

— А я не рассказывал вам, что вчера на меня капали бандиты?

— На вас напали?!

— Да, друг мой. Меня спасли два смельчака, к которым мы сейчас и направляемся.

— Так они были ранены в бою? Меня в дрожь кидает при одной мысли о том, какой опасности вы подверглись.

— Успокойтесь, успокойтесь. Никто не был ранен, никто не пострадал в потасовке. Два мальчика пришли мне на помощь и, к счастью, вернулись домой живыми и невредимыми, без единой царапины. Если бы что-нибудь с ними стряслось, я был бы в отчаянии.

— Как же это все могло произойти? — живо поинтересовался месье Тюрпен. Его страстью была наука, а одним из достоинств истинное сострадание к больному. Поэтому он всегда старался вызнать все подробно о том, что именно случилось с его пациентом.

— Вы об Эрве? Незадолго до того, как мне появиться в их доме, ему на ногу упала часть оторвавшейся кровли.

— Это серьезно, он будет долго выздоравливать, — отвечал месье Тюрпен.

— Друг мой, я очень надеюсь на ваше умение и на вашу дружбу.

— Постараюсь. Но расскажите же мне о дорожном приключении.

— Не знаю, что бы со мной было, останься я один на один с разбойниками!

И месье Дорбей подробно поведал доктору о том, что с ним приключилось накануне, не упуская ни единой детали и рисуя возможно более полный и точный портрет нападавших.

— Вы абсолютно уверены, что точно описали их?

— Их физиономии отпечатались в моей памяти так, что я, кажется, узнаю этих женщину и мужчину из тысячи.

— Что вы думаете обо всем этом?

— Трудно сказать, надо поразмышлять на досуге.

— Не говорил ли я вам, что заканчиваю свой труд об умеренности? — после некоторой паузы вновь заговорил месье Тюрпен.

— Правда? Вы ничего не говорили.

— Друг мой, вы обо всем забываете, если речь не идет о главном в вашей жизни — о милосердии и благотворительности. И это чудесно. Однако не только бедняки нуждаются в помощи. Разве мой труд о пользе умеренного образа жизни не явится вкладом в наше общее дело?

— О, безусловно!

— Известен ли вам такой порок, как чревоугодие? День ото дня он все больше поражает общество.

— Вы совершенно правы, дорогой Тюрпен.

— И разве не сказал великий Сенека: [49] «Multos morbos multa fercula fecerunt? Vis numerave morbos guos mimera?» [50] Призываю в свидетели религию: что означают посты, воздержания? Не то ли, что религия давно осознала: неумеренность, обжорство рождают беспокойство и дерзость? Не их ли обуздать призван пост?

— Думаю, что так оно и есть.

— Если общество умеренно, рождается больше гениев, больше великих людей; невоздержанность убивает, мой дорогой Дорбей. Прошу вас, поосторожнее, мы сейчас перевернемся. Сократ [51] сказал, что умеренность — залог душевного здоровья, Аристотель [52] приравнивал ее к разуму. И это правда: невоздержанность губит мысль, постепенно, потихоньку истачивает ее; человек уподобляется животному. О, друг мой, это очень меня тревожит. Люди становятся глупы, честное слово…

Слушая монологи доктора Тюрпена о книге, посвященной пользе умеренного образа жизни, месье Дорбей впал в полудрему. В конце концов он передал вожжи доктору, попросив его при этом с вниманием отнестись не только к проблемам высшего порядка, но и к прозе жизни. Мысли его теперь целиком были заняты семейством Матюрена Эрве. В каком состоянии он найдет старика? Как тяжела его рана? Доктор приедет, и все решится. Возможно, больного нельзя будет перевозить с места на место. Ему не слишком-то удобно в продуваемой всеми ветрами хибаре. Но, с другой стороны, надежда поможет несчастному выстоять. Непременно надо увезти оттуда всех, и тотчас же. Повозка достаточно вместительна, чтобы усадить всю семью.

Месье Дорбей твердо решил не упускать из виду семейство Матюрена. Кто знает, может, торговля у них и не пойдет: к этому нужно иметь привычку. Тогда он придумает что-нибудь еще. Что касается Жана, то в этом пареньке Дорбей был уверен. Ему понравится у кюре. Да и где может быть лучше, чем под крылом священника? Для Пьера нет ничего перспективнее семинарии. Поначалу Дорбей направлял туда всех своих протеже, платил стипендию, одевал, как подобает молодым людям, служащим Богу. Дорбей с радостью наблюдал, как снисходит на юные создания благодать, как они расцветают под теплыми лучами религии.

Размышляя о том, что уже удалось, и о том, что еще предстояло сделать в будущем, месье Дорбей сидел с закрытыми глазами, время от времени приоткрывал их, однако ничего не видел — это был взгляд, обращенный внутрь. Не видел он и ужасающих следов пронесшейся ночью бури, попадавшихся повсюду окрест.

Доктор Тюрпен, напротив, был само внимание; здесь и там громадные грязные лужи, да такие глубокие, что приходилось сдерживать лошадей и проезжать через них медленно и осторожно; земля точно вспахана исполинским плугом, повсюду поваленные деревья, ветви, будто срезанные топором, а вот и опрокинутый ураганом домишко. В этих местах ветер поменял направление, и разрушенные деревни представляли довольно жалкое зрелище после буйства стихии.

Такая картина предстала перед взором доктора Тюрпена, и он нашел ее слишком печальной.

По-прежнему внимательно осматриваясь, доктор увидел вдруг какое-то неопределенное движение вокруг развалин, еще недавно, кажется, обитаемых. Почудились даже слабые крики. Похоже, кричала женщина, но ветер уносил звук в сторону. Тюрпен вслушался. Нет, он не ошибся.

— Боже мой! Дорбей, Дорбей!

— В чем дело? Мы уже приехали?