Вокруг света за восемьдесят дней - Верн Жюль Габриэль. Страница 18

Вся эта панорама стремительно проносилась перед окнами вагона, и клубы белого пара часто скрывали от глаз отдельные её детали. Путешественники едва успели различить форт Чунар, расположенный в двадцати милях к юго-востоку от Бенареса, древнюю цитадель раджей Бихара, Газипур, и расположенные там крупные фабрики розовой воды и масла, а также могилу лорда Корнваллиса, которая возвышается на левом берегу Ганга; перед ними промелькнул укреплённый город Буксар, Патна, крупный промышленный и торговый центр, где находился главный рынок опиума, а также наиболее европеизированный город Монгхир, напоминающий Манчестер или Бирмингам и знаменитый своими чугунолитейными заводами и фабриками, изготовляющими различные орудия и холодное оружие; их высокие трубы оскверняли небо Брамы дымом и копотью. Какая пощёчина стране грёз!

Наступила ночь; поезд мчался на всех парах, сопровождаемый рычанием тигров и медведей и завыванием волков, испуганных локомотивом; теперь уже нельзя было различить никаких чудес Бенгалии: ни Голконды, ни развалин Гура, ни Муршидабада, бывшего некогда столицей, ни Бурдвана, ни Хугли, ни Шандернагора, этого французского пункта на территории Индии, где Паспарту с гордостью увидел развевающийся флаг своей родины!

Наконец, в семь часов утра прибыли в Калькутту. Пароход, отправлявшийся в Гонконг, снимался с якоря лишь в полдень. В распоряжении Филеаса Фогга осталось ещё пять часов.

По составленному им расписанию наш джентльмен должен был прибыть в столицу Индии 25 октября, на двадцать третий день после своего отъезда из Лондона. Он приехал туда точно в назначенный день. Итак, он не опоздал и не прибыл раньше срока. Два дня, которые он выиграл в пути между Лондоном и Бомбеем, были потеряны во время переезда через Индию по известным нам причинам. Но можно было предполагать, что Филеас Фогг об этом не сожалел.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ,

Поезд остановился на вокзале. Паспарту вышел из вагона первым, за ним последовал мистер Фогг, который помог сойти на перрон своей молодой спутнице. Филеас Фогг предполагал сразу же отправиться на пакетбот, идущий в Гонконг, с тем чтобы удобно устроить миссис Ауду, которую он не хотел оставлять одну, пока она находится в этой стране, где ей грозит столько опасностей.

В ту минуту, когда мистер Фогг выходил из вокзала, к нему подошёл полисмен и спросил:

— Мистер Филеас Фогг?

— Да.

— А этот человек — ваш слуга? — прибавил полисмен, показывая на Паспарту.

— Да.

— Будьте любезны оба следовать за мной.

Мистер Фогг ни одним жестом не выразил своего удивления. Полицейский был представителем закона, а для всякого англичанина закон — святыня. Паспарту, как истый француз, попробовал было рассуждать, но полисмен коснулся его своим жезлом, и мистер Фогг сделал своему слуге знак подчиниться.

— Может ли эта дама сопровождать нас? — спросил мистер Фогг.

— Может! — ответил полисмен.

Полицейский проводил мистера Фогга и его спутников к пальки-гари — четырехколесному и четырехместному экипажу, запряжённому парой лошадей. Тронулись в путь. Во время переезда, длившегося двадцать минут, никто не проронил ни слова.

Экипаж сначала пересёк «чёрный город» — узенькие улички, загромождённые лачугами, где ютились грязные и оборванные люди — разноплемённое население этих кварталов. Затем он проехал европейский город, застроенный кирпичными домами, осенённый кокосовыми пальмами и ощетинившийся строительными лесами; здесь, несмотря на утренний час, проезжали элегантные всадники и двигались роскошные кареты.

Экипаж остановился перед каким-то зданием невзрачного вида, мало похожим на жилой дом. Полисмен высадил своих пленников — их с полным правом можно было так назвать — и провёл в комнату с решётками на окнах. Затем он объявил:

— В половине девятого вы предстанете пред судьёй Обадия!

Затем он вышел и запер дверь.

— Ну вот! Мы арестованы! — воскликнул Паспарту, опускаясь на стул.

Миссис Ауда, тщетно стараясь скрыть волнение, сказала, обращаясь к мистеру Фоггу:

— Вы должны расстаться со мною, сударь! Вас преследуют из-за меня! За то, что вы меня спасли!

Филеас Фогг коротко ответил, что это невозможно. Преследовать по делу «сутти»! Немыслимо! Как жалобщики осмелились бы об этом заявить? Тут какая-то ошибка. Мистер Фогг закончил уверением, что он во всех случаях не покинет молодой женщины и сопроводит её до Гонконга.

— Но пароход отходит в полдень! — заметил Паспарту.

— Мы ещё до полудня будем на борту, — спокойно ответил невозмутимый джентльмен.

Это было сказано так уверенно, что Паспарту невольно повторил про себя:

— Чёрт побери! Ну, конечно! Ещё до полудня будем на пароходе! — Но он отнюдь не был в этом уверен.

В половине девятого дверь комнаты отворилась. Появился полисмен и провёл арестованных в соседнее помещение. Это был зал суда, наполненный многочисленной публикой, состоявшей из европейцев и местных жителей. Мистер Фогг, миссис Ауда и Паспарту сели на скамью перед возвышением, предназначенным для судьи и секретаря.

Почти тотчас же вышел в сопровождении секретаря и сам судья Обадия. Это был толстый, совершенно круглый человек. Он снял с гвоздя один из париков и ловко надел его себе на голову.

— Слушается первое дело, — объявил он.

Но вдруг он поднёс руку к голове и воскликнул:

— Эге! Да ведь это не мой парик!

— Ваша правда, мистер Обадия, — это мой, — сказал секретарь.

— Дорогой мистер Ойстерпуф, неужели вы думаете, что судья может вынести правильный приговор, будучи в парике секретаря?

Произошёл обмен париками. Во время этих приготовлений Паспарту весь сгорал от нетерпения — ему казалось, что стрелка громадных часов, висевших в зале суда, страшно быстро движется по циферблату.

— Слушается первое дело, — повторил судья.

— Филеас Фогг! — провозгласил секретарь Ойстерпуф.

— Я, — ответил мистер Фогг.

— Паспарту!

— Здесь! — отозвался Паспарту.

— Превосходно! — начал судья. — Вот уже два дня, как вас ищут во всех поездах, прибывающих из Бомбея.

— Но в чём нас обвиняют? — нетерпеливо перебил Паспарту.

— Вы это сейчас узнаете, — ответил судья.

— Сударь, — начал Филеас Фогг, — я британский гражданин и имею право…

— С вами непочтительно обошлись? — спросил судья.

— Отнюдь нет.

— Прекрасно! Вызовите жалобщиков.

По приказу судьи дверь распахнулась, и пристав ввёл в зал трех индийских жрецов.

— Так я и думал! — прошептал Паспарту. — Это те самые мерзавцы, что хотели сжечь нашу молодую даму.

Жрецы встали перед судьёй, и секретарь громким голосом прочёл их жалобу на Филеаса Фогга и его слугу, обвиняемых в кощунственном осквернении браминского святилища.

— Вы слышали? — спросил судья Филеаса Фогга.

— Да, — ответил мистер Фогг, посмотрев на часы, — слышал и признаю.

— Ага! Вы признаёте?…

— Да, признаю и жду, чтобы эти три жреца в свою очередь признались в том, что они были намерены делать в пагоде Пилладжи.

Жрецы переглянулись. Они, казалось, ничего не поняли из слов обвиняемого.

— Вот именно, — нетерпеливо вмешался Паспарту, — в той самой пагоде Пилладжи, перед которой они собирались сжечь свою жертву!

Снова полная растерянность жрецов и крайнее изумление судьи Обадия.

— Какую жертву? — спросил он. — Кого сжечь? В самом центре Бомбея!

— Бомбея? — воскликнул Паспарту.

— Ну да. Ведь речь идёт не о пагоде Пилладжи, а о пагоде Малабар-Хилл в Бомбее.

— В качестве вещественного доказательства представлены башмаки святотатца, — прибавил секретарь, ставя на стол пару обуви.

— Мои башмаки! — закричал Паспарту, который был до того удивлён, что не мог сдержать невольного восклицания.

Можно себе представить, какая путаница была в умах и господина и его слуги. Они давно забыли про случай в бомбейской пагоде, и вдруг он неожиданно привёл их на скамью подсудимых здесь, в Калькутте.