Вокруг света за восемьдесят дней - Верн Жюль Габриэль. Страница 2

В комнату с поклоном вошёл малый лет тридцати.

— Вы француз и вас зовут Джон? — спросил Филеас Фогг.

— Жан, с вашего позволения, — ответил вошедший, — Жан Паспарту [1]. Прозвище это мне дали давно, и оно доказывает, что я способен выпутаться из любого затруднения. Я считаю себя честным человеком, сударь, но, говоря по правде, перепробовал немало профессий. Я был бродячим певцом, наездником в цирке, вольтижировал, как Леотар, и танцевал на проволоке, как Блонден; затем, чтобы лучше использовать свои способности, сделался преподавателем гимнастики и, наконец, был в Париже старшим пожарным. В моём послужном списке числится несколько недурных пожаров. Но вот уж пять лет, как я покинул Францию и, чтобы вкусить прелести домашней жизни, служу в Англии лакеем. Оставшись без места и узнав, что мистер Филеас Фогг самый аккуратный человек и самый большой домосед в Соединённом королевстве, я прихожу сюда в надежде зажить спокойно и позабыть о том, что меня зовут Паспарту…

— Вы мне подходите. Паспарту, — ответил джентльмен. — Мне вас рекомендовали, и у меня о вас хорошие сведения. Вам известны мои условия?

— Да, сударь.

— Хорошо. Сколько времени на ваших часах?

— Одиннадцать часов двадцать две минуты, — ответил Паспарту, извлекая из недр жилетного кармана громадные серебряные часы.

— Ваши отстают, — заметил мистер Фогг.

— Простите, сударь, это невозможно.

— Они отстают на четыре минуты. Но это несущественно. Достаточно установить расхождение. Итак, начиная с этого мгновения — то есть с одиннадцати часов двадцати девяти минут утра среды, второго октября, тысяча восемьсот семьдесят второго года — вы у меня на службе.

Сказав это, Филеас Фогг поднялся, взял левой рукой шляпу, привычным движением надел её на голову и вышел из комнаты, не прибавив ни слова.

Паспарту слышал, как хлопнула наружная дверь: это вышел его новый хозяин; затем она хлопнула второй раз: это ушёл его предшественник Джемс Форстер.

Паспарту остался один в доме на Сэвиль-роу.

ГЛАВА ВТОРАЯ,

— Честное слово, — промолвил несколько опешивший Паспарту, — таких живых молодцов, как мой новый хозяин, я встречал только у мадам Тюссо!

Здесь уместно пояснить, что «молодцы» мадам Тюссо — это восковые фигуры, весьма популярные в Лондоне, которым, право же, недостаёт лишь дара речи, чтобы быть живыми.

За несколько минут разговора с Филеасом Фоггом Паспарту успел хотя и бегло, но внимательно разглядеть своего будущего хозяина. То был мужчина лет сорока, высокого роста, с красивым и благородным лицом, украшенным белокурыми усами и бакенбардами; на лбу — ни одной морщины, цвет лица матовый, зубы безукоризненные. Его внешность даже не портила некоторая дородность; казалось, он в высшей степени обладал тем, что физиономисты называют «спокойствием в движении» — свойством, присущим людям, которые больше делают, чем говорят. Невозмутимый, флегматичный, с ясным, бесстрастным взглядом, он представлял собою совершенный тип хладнокровного англичанина: такие люди нередко встречаются в Соединённом королевстве, и Анжелика Кауфман чудесно, хотя и несколько академично, воспроизводит их в своих рисунках. Во всех жизненных обстоятельствах такой человек остаётся тем же уравновешенным существом, все части тела которого правильно пригнаны, столь же точно выверенным, как хронометр фирмы «Лерой» или «Эрншоу». И действительно, Филеас Фогг олицетворял собою точность, что было ясно по «выражению его рук и ног», ибо у человека, как и у животного, конечности являются лучшими выразителями его страстей.

Филеас Фогг принадлежал к числу тех математически-точных людей, которые никогда не спешат и всегда поспевают вовремя, экономя при этом каждое движение. Он никогда не делал лишнего шага и шёл всегда кратчайшим путём. Не позволяя себе глядеть по сторонам, он не допускал ни одного лишнего жеста. Его никогда не видели ни возбуждённым, ни подавленным. То был самый неторопливый и одновременно самый аккуратный человек на свете. Само собою понятно, что такой человек жил одиноко и, если так можно выразиться, вне всяких общественных связей. Он знал, что в жизни поневоле приходится, как говорят, тереться между людей, а так как трение замедляет движение, то он держался в стороне от всех.

Что касается Жана, по прозвищу Паспарту, истого парижанина, парижанина до мозга костей, то он уже пять лет жил в Англии в должности слуги и тщетно искал себе в Лондоне хозяина, к которому мог бы привязаться.

Паспарту не походил ни на одного из тех Фронтенов или Маскарилей с самоуверенным и холодным взором, которые ходят, задрав нос и подняв плечи, и ведут себя, как бесстыжие наглецы. Нет! Паспарту был честный малый, с приветливым лицом и пухлыми губами, всегда готовыми что-нибудь отведать или кого-нибудь поцеловать, кроткий, услужливый, со славной круглой головой, которую хотелось бы видеть на плечах друга. У него были голубые глаза, румяные щёки, такие толстые, что он мог любоваться собственными скулами; обладая высоким ростом, широкой грудью и мощной мускулатурой, он отличался геркулесовой силой, которую развил ещё в молодости постоянными упражнениями. Его тёмные волосы всегда были всклокочены. Если скульпторы античной древности знали восемнадцать способов укладывать волосы Минервы, то Паспарту знал лишь один способ управляться со своей шевелюрой: два-три взмаха гребешком — и причёска готова.

Сказать заранее, уживётся ли этот порывистый малый с Филеасом Фоггом, не позволяло простое благоразумие. Станет ли Паспарту тем безупречно аккуратным слугой, какой требовался его хозяину? Это можно было бы проверить только на опыте. Проведя, как известно, довольно бурную молодость, Паспарту жаждал теперь покоя. Наслышавшись об английской методичности и о вошедшем в поговорку бесстрастии английских джентльменов, он отправился искать счастья в Англию. Но до сих пор судьба ему не благоприятствовала. Он нигде не мог прочно обосноваться, хотя сменил уже десяток мест. Всюду хозяева были своенравны, неровны в обращении, искали приключений или часто переезжали с места на место. Это не могло удовлетворить Паспарту. Его последний хозяин, член парламента, молодой лорд Лонгсферри, после ночей, проведённых в «устричных залах» Гай-Маркета, весьма часто возвращался домой на плечах полисменов. Паспарту, желая прежде всего сохранить уважение к своему хозяину, рискнул сделать ему несколько почтительных замечаний, которые были приняты неодобрительно, и Паспарту покинул его. Тем временем он узнал, что Филеас Фогг, эсквайр, ищет слугу. Он навёл справки об этом джентльмене. Человек, который ведёт столь размеренный образ жизни, всегда ночует у себя, не путешествует, никогда не отлучается из дому даже на сутки, весьма устраивал Паспарту. Он отправился к Филеасу Фоггу и поступил на службу при уже известных читателю обстоятельствах.

Итак, часы пробили половину двенадцатого. Паспарту находился один в доме на Сэвиль-роу. Он тотчас же начал осмотр своего нового жилища и обозрел его полностью — от чердака до подвала. Ему понравился этот чистый, хорошо устроенный, добропорядочный, строгий, пуританский дом. Он походил на раковину улитки, но на раковину, освещаемую и отапливаемую газом: углеводород служил здесь для всех нужд отопления и освещения. Паспарту без труда нашёл на третьем этаже предназначенную ему комнату. Она ему понравилась. С помощью электрических звонков и переговорных трубок она сообщалась с комнатами второго и первого этажей. На камине стояли электрические часы, соединённые с часами в спальне Филеаса Фогга, и оба маятника ударяли одновременно — в одну и ту же секунду. «Это как раз по мне, это как раз по мне», — повторял про себя Паспарту.

В своей комнате, над часами, он заметил приколотый к стене листок бумаги. Это было расписание его ежедневных обязанностей. Паспарту прочёл его. Здесь было подробно указано всё, что требовалось от слуги с восьми часов утра, когда Филеас Фогг вставал, и до половины двенадцатого, когда он выходил из дому и отправлялся завтракать в Реформ-клуб: чай с поджаренным хлебом — в восемь часов двадцать три минуты, вода для бритья — в девять часов тридцать семь минут, без двадцати десять — причёска и т.п. И далее, с половины двенадцатого утра до полуночи — времени, когда пунктуальный джентльмен ложился, — все было расписано, предусмотрено, упорядочено. Паспарту с удовольствием перечитал это расписание и стал заучивать его наизусть.