Зеленый храм - Базен Эрве. Страница 26

В глубине комнаты, где стоит разноперая, молчаливая группа, — свидетели, жалобщики, жены заключенных, — от стены отделяется фигура: маленький человек с розовым черепом — колышет животом, обтянутым жилетом, который раньше называли «колониальное яйцо». Однако по мере того, как он приближается, пропадает желание смеяться над его подбородком в складках. У него глаза профессионала: подвижные, настаивающие, мигающие лишь по команде. Со своего наблюдательного пункта, где мы его не заметили, он нас увидел; он зорко следил за каждым нашим жестом; отметил, как мы едины; он все время неотступно изучал нужного ему человека: с лица, когда тот ковылял на одной ноге, руками упираясь в набалдашники тростей, в профиль — во время отметки в книге. Не подлежит сомнению, что он уже давно получил копии с некоторых документов в досье, заведенном мадам Салуинэ, в частности, антропометрические и дактилоскопические карточки, не считая фотографий, которых у него, наверное, двойной набор: один в голове, другой — в карманах. Он остановился в четырех шагах, открыл свой жирный рот и, не обращаясь ни к кому из нас в частности, представился:

— Инспектор Рика. Извините меня, если я вас разочарую, но я пришел не для того именно, чтобы с вами увидеться. На самом деле я здесь веду дознание по другому делу.

Его взгляд инстинктивно останавливается на ухе, выглядывающем из белокурых волос, слева от него: края ушной раковины так загнуты, что ухо почти свернуто, и внизу оно продолжается долькой, прилегающей к щеке.

— Обычно, — продолжает инспектор, — в интересах семьи или суда я ищу исчезнувшего, чье имя мне известно, а место, где он скрывается, неизвестно. Впервые я сталкиваюсь с обратным, и я не так наивен, чтобы полагать, будто вы облегчите мне задачу; дело это, признаюсь вам, захватывающее: такая ситуация необычна для меня.

Захватывающее дело стоит перед ним в обличий уроженца севера, который не кажется ни более смущенным, ни менее уверенным в своих правах на безымянность, чем был в течение трех месяцев. Каждый раз, когда им начинают интересоваться, он откидывает назад волосы и застывает. Инспектор так же, как и мадам Салуинэ, не проникает в его тайну. Он не опускает голову и плечи, как это делают осужденные перед лицом властей осуждающих, которые пыжатся и вздергивают подбородок. Он уходит в себя, он само безразличие. Ни взгляда. Ни слова. Даже выражения скуки нет на лице. Автоматы, которые иногда привлекают внимание прохожих в витринах больших магазинов, не лучше изображают манекены. Инспектор продолжает наблюдать за ним с большим интересом, потом поворачивается ко мне:

— Мосье Годьон, я просил бы вас и вашу дочь соблаговолить оставить меня на несколько минут наедине с вашим другом. Это ваш серый старый лимузин стоит напротив «Курьера»? Я туда к вам приду.

Без четверти час. «Минуты» полицейского тянутся так же, как «минуты» парикмахера. Еще в автомобиле мы смогли наблюдать, как наполняется и уходит в сторону тюрьмы арестантская машина. По радио мы услышали о присуждении премии Гонкуров Патрику Модьяно, затем из того же открытого окна жандармерии на нас обрушился концерт модных шлягеров. Клер щелкнула пальцами и прошептала: «Это было бы все-таки глупо, если…» Она не уточнила, что «если». Было бы глупо, если б наш друг вышел, все так же хромая, но обретя имя и обрадованный инспектор мог бы сказать: «Ну вот, пожалуйте: его звать Жан-Луи Ванук, он родился семнадцатого апреля тысяча девятьсот пятидесятого года, он бухгалтер на фабрике в Рубэ…»? Было бы глупо, если б он нашел своих? Или если б он вырвался из-под нашей опеки? Или что мы купили ему неизвестно для чего новый костюм? Говоря чистосердечно, между ним и нами было бы что-то неоконченное. Я выдыхаю:

— Надеюсь, что они ему, по крайней мере, предложили сесть.

И тут на пороге показался он, спокойно направляющийся к нам, ковыляющий на одной ноге. Мы, очевидно, не узнаем ни о чем говорилось, ни о чем умолчалось. Короткими шажками тучных людей, как беременные женщины, стараясь в качестве противовеса использовать верхнюю часть туловища, семенил за ним с показно-благодушным видом инспектор. Но, открыв дверцу автомобиля, он проворчал:

— Невозможно внушить этим людям, что мы, работающие в бригаде поиска, хотим помочь им, а вовсе не преследовать их! Невозможно влезть и в шкуру исчезнувших! Когда удается их найти, они защищают свою тайну, как девица свою невинность.

Наша сдержанность на него как будто не действует. Он продолжает, путая жанры:

— Но опыт научил меня, что в обоих случаях следует настаивать. Для преступника самое трудное не убить, а скрыть тело жертвы. Для исчезнувшего нет ничего проще, чем скрыться; ставя себя в затруднительное положение, вопреки самому себе, никогда себя не покидающим, эти люди, к счастью для нас, плохо забывают… У нас есть все его приметы, образец его почерка, и без ведома мосье мы записали его голос. До скорой встречи! Когда я вернусь, это будет значить, что я нашел.

Двадцать минут третьего. Нам как раз хватило времени, чтобы вернуться, пообедать, вымыть посуду. Звонят. Сочтя, что он и так намаялся, я предложил перенести визит врача. «Нет, — сказал наш друг, — я знаю его, он не из любопытных». Вид у него раскованный, в конечном счете он доволен своим утром, и с легкой иронией, приподнимающей левый уголок губ, он тотчас же добавляет: «Нелюбопытный, но не равнодушный». Клер, настроенная против, не пошевельнулась. Дверь врачу пошел открывать я, у Лансело в руках его вечный саквояж.

— Договоримся, — тихо произносит он. — Я не могу выписать ни листок по уходу, ни, если в том имеется необходимость, рецепт, так как у него нет имени. У вас же есть определенное социальное положение, поэтому больным будете вы, по доверенности.

Он тихонько хихикает и прикладывает ладонь к губам.

— Я было подумал признать вас «сердечником», добиться для вас желтой карты и избавить вас от внесения налога. Но это было бы слишком.

XVI

Уже три недели. На последнем ноябрьском совете я должен был осадить очень агрессивного Вилоржея, считающего, что теперь становится затруднительным отказать в иске больнице, имея имя и адрес. Пытаясь взбудоражить моих коллег денежной проблемой, он дошел до того, что заявил:

— Ав случае переписи населения? А в случае пересмотра выборных листов?.. Мы окажемся в ложном положении.

— Вы оспариваете решение правосудия, мосье мэр? Этот аргумент, как и обращение на «вы», сбили его с

толку. Но на совете в субботу девятого ноября, сразу после полудня, в ходе горячей дискуссии о том, где сперва надо вычистить канавы — на той или другой сельской дороге, фермер Берто, весьма заитересованный в том, чтобы они начали с четвертой секции (то есть его), выложил на стол «Л'Уэст репюбликэн»:

— Это правда, мосье директор?.. «Неизвестный в Лагрэри, которого не видели вот уже две недели, отказывается от пятидесяти тысяч франков, предложенных ему еженедельником за то, чтобы он поделился своими впечатлениями об одиночестве».

В отчаянии от того, что об этом узнали, я не смог не согласиться.

— Жаль, — сказал помощник мэра Бье. — Он мог оплатить долги.

Я рассердился:

— Прежде всего у него нет долгов. Его подстрелили в этих краях, пусть виновные и платят. И потом, будем серьезны: надо быть совершенно безмозглыми, чтобы подумать, будто этот парень способен продать свою тайну. Ничего не говорить, не раскрывать себя, ничего не иметь — вот и все его притязание.

— Дело нетрудное, — сказал Вилоржей.

— Так попробуй! Каждый из нас к этому приходит, но в основном когда уже мертв.

Довольный собою, я быстрым шагом отправился домой, — небо было холодное, солнце освещало лишь тротуар напротив, оставляя мою сторону в тени; и что же я увидел, когда пришел, через окно кухни? Бьюсь об заклад — не угадаете. На известковой стене пристройки, — целиком освещенной солнцем, — на глазах изумленного Леонара, мосье Тридцать, первым движением которого, когда мы его встретили на Болотище, было бросить в воду свои часы, рисовал солнечные часы. Пусть выбрасывают часы, предмет мудреный и ультрасовременный! Пусть забывают о времени, тут нет проблемы. Но чтобы показать, что он способен обойтись без старинных часов с маятником, стоявших в зале, как и без современных часов на батарейках, что висят на кухне, наш друг принялся воссоздавать циферблат без стрелок, такой же старый, как водяные или песочные часы, и, чтобы можно было свободно пользоваться обеими руками, он спокойно сел на табурет для мытья окон и пояснял Леонару: