Полынь и порох - Вернидуб Дмитрий Викторович. Страница 19

Форсирование водной преграды на этот раз не заняло много времени, а предрассветный туман, окутывающий пойму, скрыл переправлявшихся от посторонних глаз.

Загнав лодку в жухлый прошлогодний камыш, на пригорке у железнодорожной насыпи ребята стали прощаться.

– Попробую на проходящий э-э… запрыгнуть, – вздохнул Пичугин, протирая очки, – лишь бы ходили.

– Должны. Были б рельсы, а кому ехать – найдется, – обнадежил студент Барашков.

На что Мельников мрачно пошутил:

– Ты смотри, Чингачгук, в бронепоезд с комиссарами не запрыгни, так-разэтак.

Шурка зашмыгал носом:

– Вы там тоже, пожалуйста, э-э… поосторожней…

– Ну вот, опять глаза на мокром месте, – обнял Пичугина Алешка, чувствуя, как у самого наворачиваются слезы. – Ты, по возможности, в очках перед красными не фасонь. Ладно, профессор?

– Ладно.

– Ну, мы потопали, – Алексей на правах командира махнул рукой: «Вперед».

Обернувшись, он с тревогой посмотрел вслед одинокой, идущей вдоль насыпи фигурке. «Воробей» Шурка семенил на восток, чуть сутулясь от поднимающегося все еще февральского ветра. Такой беззащитный и такой, несмотря ни на что, смелый.

«Ну уж нет… Все будет хорошо», – прогоняя дурные мысли, сказал себе Лиходедов, вспомнив поговорку Сорокина: «Вера есть – победа будет».

В Большом Логу только и говорили, что о произошедшем неподалеку странном бое.

В небольшой харчевне, которую содержал старик-армянин, проголодавшихся парней приняли приветливо. Рабочие-путейцы, осматривающие железнодорожное полотно, – люди явно полезные. Тем паче что ребята, поднесшие чарку судачащим между собой пожилым казакам, пришлись им по душе.

Казаки рассказали, что за полчаса до стычки обоз с «матросиками» проследовал через них без всякой там полундры и бузы.

– Латыши зараз мимо проскочили, за аксайцами, а опосля к обозу возвернулись. Тута их с пулемета и посекли, – сказал один.

– Наши, хуторские, потом по трофеи ходили, – сообщил второй дед. – Оказалось, инородцы аксайцев малость пограбили, вот те и ополчились. Потом сход в Аксайской случился, дык решили на большаков грянуть – аж три сотни собрали, аники-воины! Однако помозговали и депутацию к Сиверсу снарядили, дескать, не мы это ваших… Потому замирение вышло. Да токма красные велели всех убиенных в ледник и под замок, до прибытия следствия.

– А обоз? – сделав безразличное лицо и позевывая, спросил Алексей.

– А нема никакого обоза, вон и Сурен видал.

Армянин закивал:

– Тошно, тошно, не телеги, не!

– То-то и оно, шо «не», – подхватил первый. – Аксайские бают: во всем юрте подвод этих никто не видывал.

– Как нечистая слизала, – казак перекрестился, – вместе с офицериком энтим, с рукой…

По всему выходило, что ящики вместе с подъесаулом «улетучились» где-то между Большим Логом и Аксайской станицей.

– Не понимаю, – разводил руками Барашков перед мельниковским носом, – как можно уцелеть в такой мясорубке, да еще с одной рукой? И с какой стати красным уничтожать друг друга?

– Стать одна, – доказывал Серега. – То, что в ящиках, нужно всем. И вообще, может, там золото, так-разэтак? Ты «Остров сокровищ» читал, тяни его налево? Ну вот.

– В принципе, – Журавлев задумчиво взял себя за подбородок, – уцелеть возможно. Как? Ну, например, притворившись мертвым или быстро спрятавшись. Но для этого человек должен, как минимум, знать о том, что должно произойти. Или предвидеть.

– А почему они по железке не поехали? – спросил Лиходедов. – Захватили бы паровоз, и…

– Ты, Алешка, сказал – не подумал, – Серега постучал пальцем по лбу. – Откуда они знали, что полотно не разобрано где-нибудь? Его, когда красные Ростов взяли, добровольцы наверняка рвали, так-разэтак. Вот у Вениамина спроси.

– Тут еще одно, – кивнул Барашков, – когда везешь груз в вагоне, ты должен или довезти его до конечного пункта, или разгрузиться на промежуточной станции, а на последнее нужно время. И, как минимум, согласие всех сопровождающих. У моряков, видимо, был свой приказ.

– Верно, – согласился Алешка. – Так что же, выходит, Ступичев ждал латышей?

– Не знаю. Но кто-то еще должен был остаться. Одному, да с больной рукой, вести подводы и спрятать груз не под силу. По-моему, надо в районе Берданосовки искать.

Вениамин Барашков никогда не учился посредственно. Окончив гимназию с отличием, эрудированный отпрыск купца второй гильдии Семена Аполлинарьевича Барашкова вполне мог рассчитывать на карьеру преуспевающего адвоката. Но Веня, вопреки всем ожиданиям, поступил в Донской политехнический институт. Мальчик любил химию. Причем любил в основном экспериментально-практическую ее часть.

Всевозможные взрывы и возгорания в папашином доме были делом если не обычным, то, по крайней мере, всегда ожидаемым.

«Чертов бомбист! – кричал в сердцах Семен Аполлинарьевич после очередного пиротехнического опыта. – Ты нас по миру пустишь!»

Но совсем пресекать Венины эксперименты меркантильный папаша не решался. «А вдруг и правда второй Менделеев растет? Вон Нобель какую монополию отхватил: почитай полмира его шашками бабахает».

Профессора Вениамина хвалили и считали одним из самых перспективных студентов курса. Стоило связаться парню с какими-нибудь эсэрами, и появился бы у революции еще один «кулибин», ставящий науку физического уничтожения власти превыше всего на свете.

Но Веня был не таков. Все-таки отцовское мироощущение укрепило фундамент его политических воззрений, сделав убежденным монархистом.

«Демократия – наркотик для малодушных и почва для жуликов, – говорил он своему другу Журавлеву, открывавшему было рот в защиту Временного правительства. – Понимаешь, Анатолий, все, что делал Керенский, подходило только Керенскому. Мы же в России живем, а она – четыреста лет как империя. Надо уметь управлять, а не словесами воздух сотрясать».

В отряде Чернецова умение делать бомбы особенно пригодилось. Изделиями Барашкова рвали рельсы и хаты, да так, что только пух и перья летели.

«Эй, алхимик, – смеялся ротный Осниченко, – взрывчатки на Совнарком останется?»

Вениамин только хитро улыбался.

Пробираться в Ростов Лиходедов решил с Барашковым.

«Стратег, и в технике разбирается. С таким вероятность устроиться поближе к штабу довольно высока, – размышлял Алексей. – Серега Мельников силен, надежен, но слишком прямолинеен, да и знаний маловато. Толик Журавлев не трус, рассудителен, и не такой наглый – хороший тормоз для Сереги. Пусть оба пока остаются в Берданосовке и наблюдают за происходящим».

Выбор командира был товарищами одобрен. Только Мельников немного покочевряжился – ну как же, лучший друг все-таки, а его оставляют совсем не героически болтаться по округе, занимаясь расспросами жителей и наблюдением. Но после терпеливых Алешкиных объяснений Серега согласился.

А наблюдать, как потом оказалось, было за чем.

Никогда хутора и станицы между двумя главными донскими городами не выглядели так уныло. Конец зимы 1918 года повыгонял хозяев синеставневых куреней на поля Гражданской войны. Иногда мужчины появлялись у своих баб и детей, чинили прохудившиеся крыши и поваленные плетни, а потом, подхваченные очередным кровавым вихрем, снова уносились рубить друг другу головы.

Многие донские хуторяне скитались где-кто в поисках правды, лучшей доли и военного счастья, примеряя поочередно то белые, то красные одежды. А искомая ими правда так и оставалась ждать на родных дворах, отражаясь в глазах полуголодных ребятишек.

Несмотря на такое неприглядное положение вещей, на станции Берданосовка без конца что-то грузили и разгружали, подавали вагоны и пили в станционном буфете.

Спустя день после разделения Алешкиной группы на две части ушедший в разведку на станцию Журавлев битый час слушал душевные излияния буфетчика Митрофана, пытаясь повернуть ход мыслей местного Цицерона в полезное русло. Буфетчик неожиданно проникся доверием к воспитанному, хотя и просто одетому пареньку, не требовавшему сдачу.