Полынь и порох - Вернидуб Дмитрий Викторович. Страница 2

– Пока держатся юнкера! – одобрительно кивнул Угода.

Пожилой урядник атаманской сотни ломал не одну войну, и его словам можно было верить.

– А это что? – взволнованно спросил Алексей, после того как квартала за три бухнула одна, а затем вторая граната.

– Немецкие, – важно покрутил ус казак. – Кажись, отходят.

– Кто отходит? Куда? – не понял Алексей.

– Ну, ты даешь! Я те че, гадалка? Те, кто на ваших партизан наскочил. Голодранцы, наверное. По-крупному, видать, только поутру начнут.

– Черт! – Алексей вдруг вспомнил про партизанское общежитие на Барочной, куда собирался накануне его друг – Серега Мельников. Больше недели назад они с Шуркой Пичугиным записались в партизанский отряд полковника Чернецова, вместе с другими отрядами народного ополчения оборонявший подступы к Донской столице.

– Пошто нечистого поминаешь? – покосился урядник.

– Серега – да вы его знаете – туда пошел! У нашего ротного вчера именины были.

Угода сокрушенно покачал головой.

В Казначействе их было трое: Алексей, урядник и очкарик Шурка – вторая караульная смена, приставленная охранять какие-то ящики.

Массивные кованые двери и зарешеченные окна здания внушали уверенность, что до утра их караул продержится. А утром из штаба Походного атамана обещали приехать за грузом, доставленным несколько дней назад из Ростова. Судя по сопровождению, груз был очень ценный, и это означало, что о нем вряд ли забудут.

Закрыв двери на засов, Алешка уселся на мощный, с зеленым сукном стол. Наверное, это массивное сооружение из дуба служило не одному поколению счетоводов, а вот теперь стояло, разжалованное, в большом и гулком коридоре. Выдвинув ящик, бывший гимназист зевнул, вынул оттуда котелок с давно остывшей кашей и принялся лениво ковырять содержимое ложкой. Каша плохо отставала от стенок и была жутко невкусной. Через силу жуя, Лиходедов старался думать о чем-нибудь приятном, чтобы забыть о стрельбе на улице и требованиях собственного желудка.

Шестнадцатилетнему пареньку, чью судьбу подлым образом изменила грянувшая в прошлом году революция, представилось, будто он танцует на выпускном балу с очаровательной барышней. У нее зеленые глаза, тонкая талия и светло-русые, заплетенные в косу волосы.

Как у той девушки.

Он видел ее всего несколько раз, но образ запечатлелся столь ярко, что Алешка постоянно воображал себя на месте «счастливчика». Так именовался каждый из гимназистов-выпускников, которому не было отказано в приглашении на танец.

В прошлом году Алексей с ребятами проник на выпускной бал через окно, и старшие разрешили постоять в сторонке. А та девушка, легкая и сияющая, все кружилась в вальсе, одаряя партнеров счастливой непринужденной улыбкой. Он попытался узнать ее имя, но «счастливчики» только посмеялись.

Образ загадочной незнакомки будоражил сознание паренька несколько месяцев. Наконец, проследив, он узнал ее имя, которое оказалось неожиданно простым и мягким – Ульяна.

Потом было еще несколько случайных встреч. Юноша завороженно смотрел вслед красавице, не решаясь подойти и заговорить. А что если она посмеется над ним? Нет уж, лучше так, издали любоваться ёе плавной походкой, мягкими жестами, слушать грудной журчащий голосок.

Алешка уже целовался с девчонками, дважды… Первый раз в детстве, на заднем дворе, с влюбленной в него соседской девочкой Танюшей, а второй – с кузиной Элеонорой, приезжавшей с родителями летом погостить. Кузина, томная девица, была старше на два года и сразу расставила точки над «i»: «Нам обоим нужна практика, чтобы при случае не ударить в грязь лицом». Но все эти волнительные для юной души воспоминания меркли перед воображаемой встречей с предметом тайного поклонения.

Однажды он встретил Ульяну в хлебной лавке. Но между ними встрял какой-то упитанный господин, плечо которого и приняло нечаянный толчок упругой девичьей груди. Красавица охнула и покраснела, но толстяку было плевать. А он, Алешка, дорого бы дал за такое прикосновение.

Из узенькой ладошки на пол высыпались монетки, и девушка, присев, принялась их подбирать. Одну подал Лиходедов, обратившись к ней по имени. Ульяна поблагодарила и посмотрела с удивлением:

– Мы знакомы?

Упустить столь удобный момент было бы полным идиотизмом. Выйдя из булочной, Алешка, набравшись смелости, спросил:

– Уля, вы не станете возражать, если я провожу вас до дома?

Она не возражала. Ульяна оказалась общительной, совсем не ломакой. Оживленно болтая, прошли по Горбатой до ее двора, посидели немного на лавочке. Оказалось, что Улин отец – доктор. Алешка вспомнил, что однажды попадал к нему на прием с ангиной.

Ульяна, Уля… Красивое русское имя. Где теперь эта легкая, очаровательная плясунья? Последняя встреча случилась неделю назад и вышла совсем не радостной. С тех пор они больше не виделись.

Даже если обоюдная обида прошла, до свиданий ли сейчас? Вокруг идет настоящая война, в детстве казавшаяся желанной и героической. С непременно побежденными врагами и победителями – «нашими», среди которых бывают только раненые. А на войне, оказывается, убивают. Откуда эта напасть взялась, откуда примчалась, калеча привычный мир, заливая улицы кровью? Может, Улина семья уже отправилась за границу, как многие? Лучше бы так… Или нет? Завтра после дежурства он сбегает к ним домой и все узнает. И, если увидит ее, извинится… Эх, дурак!

Алешка, записавшись вместе с друзьями в партизанский отряд полковника Чернецова, дома ничего говорить не стал. Живо представил себе рыдающую в голос мать, растерянного отца и решил оставить записку. Наверное, это получилось жестоко, но сил на объяснения не было.

Увидев его издалека, Серега Мельников, стоявший с другими гимназерами у входа в канцелярию Походного атамана, замахал руками. С минуты на минуту ждали выхода начальства и построения. Пичугина не наблюдалось.

Шурка опоздал. Вид у него был унылый.

– Что, телеграфист не приехал?

У тщедушного очкарика Пичугина на руках оказались заболевшие старики-родители и младшая сестренка. Но Шурка упрямо утверждал, что на днях к ним приедет тетка с мужем-телеграфистом, драпанувшим из-под Воронежа, и все устаканится.

Пока друзья обсуждали Шуркину ситуацию, на крыльце появился ротный Осниченко. Лихо заломленная папаха очень шла студенту четвертого курса Донполитеха. Гораздо больше, нежели форменная фуражка. Подтянутый, в ремнях и начищенных сапогах, с маузером на боку, ротный имел героический вид.

– Вновь прибывшие, построиться! – скомандовал он – Так. Раз-два-три-четыре… Двадцать один. Почти взвод. С чем вас и поздравляю!

Осниченко торжественно выдержал паузу.

– Господа партизаны! Сейчас мы пойдем в Арсенал и получим оружие. Затем дождемся поручика Курочкина – и на вокзал. Там будет теплушка до Сулина.

– Александр Николаевич, разрешите обратиться! – Алексей выступил вперед. – Партизан Пичугин сегодня никак не может ехать со всеми.

– Это еще почему?

Пришлось объяснить ситуацию.

– А вы чего ж молчите? – упрекнул ротный потупившегося Шурку. – Ладно, все равно просили двух человек оставить пока при штабе, для охраны Казначейства. Вот вы, Пичугин, и вы… Как ваша фамилия? Лиходедов? Вот вы и останетесь.

– Да не переживайте, – ротный посмотрел на возмущенного таким поворотом Алешку, разлученного с Мельниковым, – на фронт успеете. Я через неделю опять за пополнением, тогда вас и товарища вашего очкастенького прихвачу.

Пичугин сразу воспрял духом. В отличие от Мельникова, Шурка был натурой крайне впечатлительной. Когда маленький, похожий на воробья парнишка чувствовал угрызения совести, у него начинал дрожать голос, а на голубые глаза-пуговки наворачивались слезы.

– Ну вот, Пичуга, а ты боялся, – Мельников большой ручищей, аккуратно, боясь сбить очки, нахлобучил на Шурку фуражку. – Теперь спокойно дождешься телеграфиста, в тряпки его душу! Да не дрейфь, поправятся твои, так-разэтак!

В Серегином лексиконе, который он в основном позаимствовал от отца, было много всяческих «вертких» выражений, и он не задумываясь их применял. Однажды на уроке географии Мельников, отвечая на вопрос о Мадагаскаре, пробасил: «Да остров это такой, тяни его налево». Учителя чуть удар не хватил, а Серегу с тех пор прозвали «бурлаком». Прозвище свое он оправдывал, поднимая, таская и толкая больше всех. Его всегда звали на помощь, когда требовалась физическая сила. Всей округе были известны его справедливый характер и тяжелый кулак.