Хроники Вторжения - Веров Ярослав. Страница 50
– Вы что же там голые ходите? – спросил зачем-то я.
– Мы вообще не ходим… – туманно ответил перс, но потом спохватившись, стал объяснять: – Ты валлийца начитался. А он тогла большим шутником был, эксцентричным англичанином. Ты еще "Войну миров"
вспомни, как марсиане кровь сосали. Хотя, – он переменил тон вновь на туманный, – кто знает?..
– Эротоманом был валлиец, – продолжал перс. – И деятельными натурами нас выставил зачем-то. А мы ведь на вещественом уровне, в кристалляте совсем ничего не делаем, ну почти совсем. Плотина – огромная, правда? Две тысячи лет стоит, а поставили за одни сутки. Просто. Кристаллят ничем не интересен. Что в нем можно изучать, что созидать? Мы вообще не трудимся, русс. Не добываем хлеб насущный в поте лица.
– А что же тогда вы делаете?
– Структуры создаем, изменяем. Познаем мир. У вас, землян, собственных астральных структур, как таковых, нет. Есть астральные тела – небольшие структуры, незначительные. Хотя океан земного астрала чрезвычайно насыщен разнообразными структурами, но ваши астральные тела их плохо воспринимают. Почему вы столько тысячелетий пребываете в зачаточном состоянии? Совсем другое дело – лебес, о марсии речь после.
Знай, русс, что весь космос плавает в океане астрала. Космического астрала. Но мы, так повелось, астралом называем только земной. А космический называется шула. У каждой планеты своя шула. Скажем, у Юпитера – онх, а у Венеры – нингэ. И свои законы. Лебес – это шула вот этого поселения, над которым мы сейчас летим. Лебес – промежуточное состояние между земным астралом и марсианским марсием. Марс – мертая планета, в его веществе существовать невозможно. И марсия на нем очень мало, видимо, прежние марсиане его разбазарили.
– Как марсиане? – удивился я; на сцену выходили марсиане. – Разве есть еще и настоящие марсиане?
– Считается, что нет. Они давным-давно вымерли, прекратили свое существование в марсии. Но недавно я кое-что обнаружил. Это моя тайна, русс. Я тебе расскажу, потому что ты мне нравишься… Но расскажу потом. Марсиане, предвидя свой конец, создали лебес и оставили эту благодатную долину – сложный саморегулирующийся кристаллят. В лебесе они заложили определенные законы, которые мы не в силах преодолеть.
Эти законы ведут нас, оберегают и влекут. Они сообщают нам любовь к Марсу, которую мы называем "зовом Марса". И побуждают усложнять свои структутры в лебесе. Структура – это и есть живое существо, воплощение индивидуального Я. Но мы существуем на всех уровнях, поэтому создаем кристалляты и в веществе, поэтому ходим на двух ногах, но в это же время пребывем в виде марсийской или лебесной структуры, с которой и связано наше действующее Я. Все патриархи уже давно развились настолько, что покинули лебес и предпочитают пребывать исключитиельно в марсии. Его, хотя и немного на планете, но нам хватает с головой. Все знание мы добываем через шулу. Мы можем видеть самые далекие миры и их обитателей, знать, что они делают, о чем говорят. Но попасть собственной структурой, переместить туда свое Я – не можем. Это самая большая загадка нашей цивилизации. Имея такие способности и средства – не уметь соединить себя с шулой других миров. Я первый, кто смог соединить чистый марсий с земной шулой – астралом. Так сказать, первый настоящий космонавт среди нас. Остальные пошли другой дорогой, нежели я. Я опередил их предположительно лет на сто. Такие пироги, русс.
Я слушал, словно загипнотизированный, мне нравилось слушать перса. Он говорил гладко и ровно.
– В лебесе легко посещать Землю, – продолжал перс. – Но тяжело долго на ней задерживаться. Зов Марса с каждым новым днем пребывания на Земле все сильнее. И наступает миг, когда оставаться больше невыносимо. Чем больше развита твоя лебесная структура – тем сильнее зов. А знаешь, как путешестуют на Землю патриархи? В марсии попасть на Землю нельзя. Поэтому они достают как бы из шкатулки свою лебесную структуру и входят в нее. Марсийская структура при этом погружается в подобие сна. Интересно?
– Неужели я не смогу больше быть на Земле? – грустно спросил я. Мне не было страшно или тоскливо. Я словно говорил о чем-то давно ушедшем, случайно всплывшем в разговоре. – А ведь там у меня все.
– Сможешь, даже долго сможешь. У тебя никакой лебесной структуры еще нет. Полежишь две недели в «роддоме», запечатлеешься в лебесном теле. Но оно у тебя будет ничтожно маленьким. Захочешь – отправишься на Землю, поживешь там лет пятьдесят под своим именем… Если бы тебя со смертного одра сюда доставили – тогда лебесное твое тело получилось бы совершенно непохожим на бывшее, и не очень на человеческое. А за две недели получится один к одному Викула Колокольников.
– А у вас в самом деле дети не рождаются?
– Какие дети могут быть у кристаллята?
– И у меня детей не будет?
– Почему не будет?
– Мое тело… Я же…
– Латин говорил тебе, что твой кристаллят будет обладать всеми свойствам организма. И гены будут. Передашь их ребенку. На Земле такое возможно. У латина тоже будет ребенок, от дочери твоего друга, Эдуарда-воина. На Марсе дети не рождаются. Мы можем иметь гены, можем зачать, огранизовать роды. Все было. Появлялись на свет младенцы. Но они оказывались частью лебесной структуры одного из родителей. Собственного Я не получали. Мы не в силах породить новую жизнь, русс. За это я и не люблю Марс. Если бы не зов Марса… В марсии он очень силен… Давай полетаем над Марсом.
Мы пронеслись над рощами, над цветущими лугами, над разнообразными коттеджами, над целой улицей в викторианском духе, которую, по словам перса организовал лично валлиец, над сооружениями, напонимающими огромнные кристаллы.
– Все, что здесь имеет форму кристаллов – марсианские артефакты. «Библиотека», "роддом", "обсерватория"…
И над всей долиной было салатное небо и светило ярко-оранжевое солнце.
Мы снова пересекли невидимую завесу и оказались под темно-фиолетовым небом Марса, с маленьким желтым Солнцем, заскользили над пологими багровыми холмами в сторону далекого горного хребта. За хребтом, в сравнении с которым Гранд-каньон никуда не годился, расстилалась огромная равнина. Перс остановил полет и сказал:
– Если бы ты уже имел марсийскую структуру, то увидел бы сейчас вокруг море огня. Это – я. Так выглядит моя структура – огонь, рождающий огонь. Знак Агура Мазды. Структура каждого из нас имеет особое видимое выражение…
Перс замолчал, и мне стало страшно. Я ощутил себя запертым, погребенным заживо. Наверное, такое испытывают больные клаустрофобией, застряв между этажами в лифте. Мне казалось, что выбраться отсюда невозможно, настолько подавляла меня огромная, невообразимо обширная пустыня-смерть. Солнце стояло низко над хребтом и было таким же мертвым, как неправдоподнобно четкие тени, черными зубами вгрызающиеся в долину. Но как только перс снова заговорил, все это куда-то исчезло, вид за окном стал снова восприниматься картинкой на экране телевизора.
– А теперь я открою тебе свой секрет, который обещал открыть. Здесь, в этом песке – не только обычная ржавчина и осколки метеоритов, не одно только вещество, но и марсийские кристалляты. Совершенно мертвые. Я один их обнаружил и никому не рассказал. Я уверен, что это сами марсиане. Это их смерть. Подозреваю, они, умирая, надеялись когда-нибудь воскреснуть…
Меня эти сведения нисколько не заинтересовали. Мне хотелось вернуться обратно в благодатную долину Утопии. Я подумал, что где-то там Вэллс, ведь с ним можно будет поговорить обо всем.
– Возвращаемся в долину, русс? – скорее риторически осведомился перс. И мы мгновенно оказались на зеленой лужайке под салатным небом, на твердой почве. Джип окружило с десяток марсианцев. Они дружелюбно улыбались. И были почти что голые.
Перс перхватил мой взгляд и прокомментировал:
– Просто они пошли навстречу твоим желаниям. Вот и разделись.
Я с удовольствием смотрел на обнаженных марсианских женщин. Все они были очень красивы, но почему-то не соблазнительны.