Доспехи бога - Вершинин Лев Рэмович. Страница 12
Ллиэль улыбнулся.
– Позволь объяснить, государь…
Несколько слов были сказаны очень тихо, на ушко.
– О, вот как!
Усмехнувшись, владыка быстро начертал завитую подпись поперек документа и потянулся за висящим на груди амулетом-печаткой. Дан-Каданга проворно уронил тягучую золотую каплю в нижний угол пергамента.
Но Император снова замешкался.
Как там говорил Дылда?
Успешный мятеж… Пользуясь доверием… Король Каданги…
Всего лишь Каданги?
Ллиэль – большая умница, способный на многое.
Владыке незачем знать, кто поведет степняков на Баэль. Владыке незачем знать, откуда возьмется оружие. Владыке незачем знать, чьими деньгами оно будет оплачено.
Все это знает Дылда.
И все ниточки – в его руках.
Все-все. Даже крышка от кувшина, где живет бъяхха…
Ради чего?
Только ли ради чести стать дедом наследника?
А может быть…
Уши Императора запылали: Наместнику Вечного стало стыдно. И страшно. Он с детства ненавидел это чувство, омерзительное, обволакивающее, от которого будто все слипается внутри…
И он постарался стать логичным – как Дылда.
Если Ллиэль враг – ему, Императору, конец.
Если Император откажется от его помощи, заподозрив врага и в Ллиэле…
Тоже конец.
Дан-Каданга глядел на владыку очень внимательно.
– Рыжий, – спросил он, – ты мне не веришь?
Тот поднял голову, усмехнулся и подмигнул.
– А что ж, – кивнул на грамоту, – не самые плохие из наших подданных!
Шестиугольник печати расплющил золотую лепешечку.
Глава 3
Бремя белого человека
Покойный Хомяк – кто бы мог подумать? – был не чужд филантропии.
В своем завещании он отказал энную сумму в пользу голодающих туземцев Гуррагчи, и суммы этой вполне хватило на необходимые приготовления. «Айвенго-2» не просто готов; он уже в грузовом отсеке, и техники на стартовой площадке доводят до последних кондиций личный космобот шефа. Сказать, что копия ничем не уступает оригиналу, значит не сказать ничего; она гораздо лучше. Потрясенные сказочным авансом, спецы из оборонки совершили два чуда подряд; они не только склепали левак в рабочее время, на рабочем месте и к тому же из лучших казенных материалов, что само по себе невероятно, но и ухитрились вынести изделие с территории, не прибегая к помощи Маэстро, а это, скажу я вам, уже высший пилотаж магии, учитывая волчьи повадки тамошней охраны.
В надежде на дальнейшее сотрудничество самоделкины еще и усовершенствовали модель. Утиль, бывший некогда объектом «Айвенго-1», – всего лишь куча некондиционной аппаратуры в латном футляре и не имеет даже намека на лицо, а двойника – хоть сейчас раздевай догола и любуйся фактурой, способной очаровать поклонника альтернативного секса, вплоть до самых взыскательных. Ювелирно, высокохудожественно и, кстати, абсолютно даром. Похоже, парни были убеждены, что работают на одну из очень незасвеченных спецслужб; им это льстило, а шеф, надеюсь, не стал их разочаровывать. Тем паче что по большому счету эта идея более-менее соответствовала реальности…
Мы ведь и впрямь не любим высовывать нос из тины.
Там хорошо, уютно и никто не мешает спокойно работать. А широкая, туды ее, общественность пусть уж как-нибудь обходится без наших сюжетов; у нас стойкая аллергия на популярность.
Раньше было не так.
Отцы-основатели Института надавали интервью на пару веков вперед; они, все как один, были идеалистами и бессребрениками, но к престижу заведения, как, впрочем, и к личному имиджу относились трепетно. Ну как же! Мессии объединенных миров, глашатаи светлого завтра, пророки нового человечества. Своим священным долгом они почитали пасти народы.
«Спринтеры с коротким дыханием», – назвал их однажды Маэстро.
Совершенно точное определение. Они хотели всего и сразу, причем, судя по сохранившимся документам, искренне и бескорыстно. Они мечтали нести прогресс в глубины Вселенной, но… совершенно не желали понять, что в океане Космоса обитаемые острова попадаются вовсе не так часто, как им бы хотелось, а острова, заселенные гуманоидами, – еще реже.
Федерация вкачивала в проекты Института совершенно непредставимые деньги, по первому требованию шла навстречу, увеличивала дотации, назначала гранты… в общем, удовлетворяла любые капризы и вполне могла требовать конкретных результатов, каковых из года в год стабильно не существовало; единственной планетой, населенной антропоидами, оказалась Гуррагча, но, как выяснилось, развивать и корректировать там было нечего: потенциальные братья по разуму только-только собирались совершать рывок в светлое неандертальское будущее.
Короче говоря, в некий неизбежный миг вопрос встал ребром. Ассамблея приняла в первом чтении закон о прекращении финансирования бездоходных структур, имея в виду в первую очередь, разумеется, Институт. И тогда в насквозь пропахших застоявшимися идеалами кабинетах родилась и вызрела бредовая на первый взгляд, но, как выяснилось, вполне осуществимая на практике авантюра, вошедшая в невидимые миру анналы под наименованием «Большой Блеф»…
Сейчас от тех времен остались только портреты.
Кое-кто, правда, порывался убрать и их, но Маэстро был категорически против, и вопрос, по сути – третьестепенный, стерся как-то незаметно, сам по себе; так что они и по сей день висят в Галерее Героев «Паноптикума»; большие, два на полтора каждое, полотна в резных, щедро вызолоченных рамах писаны маслом, под старину, в подчеркнуто реалистической, но вместе с тем и возвышенно-романтичной манере.
Белокурый юноша – судя по одежде, мушкетер короля или нечто похожее, – вздыбив оскаленного коня, рвется сквозь орущую толпу прямо на склоненные пики; вперед, только вперед – туда, где бушует багрово-желтое пламя; меч в руке его окровавлен, рот искривлен гневом и скорбью…
Коренастый крепыш самой что ни на есть зверской наружности держит наперевес зазубренный мясницкий топор; алая рубаха распахнута на волосатой груди; у ног – дева нагая и здорово поруганная; за спиною – толпа двуногих с вилами и косами в лапах, и – диссонансом всему – большие, слегка навыкате, глаза, добрые и печальные…
Благообразный мыслитель восседает на вычурном престоле, усыпанном крупными каменьями; перед ним – пюпитр, на пюпитре – свиток пергамента, в руке – розовато-белое птичье перо; он набрасывает черновик закона, который будет и мудр, и справедлив, он крепко задумался, и он не замечает мерзостного вида типов, крадущихся к престолу с кривым кинжалом, удавкой и чашей, полной яду, наперевес…
Стефан Орловский.
Карл Розенблюм.
Джереми Тафнат.
И другие, чьи портреты висят вдоль стен галереи.
Все они давно уже стали легендой; о них пишут книги – серьезные монографии и рейтинговые однодневки, о них снимают фильмы, их именами называют площади, и они вполне заслужили своей посмертной славы… вот только мало кому известно, что не было этого на самом деле; ничего не было: ни публичной пытки восемнадцати эсторских ведьм, ни бессмысленного и беспощадного бунта изголодавшихся мурисских крестьян, ни эпохи «Чуй-вэ-Чуа» – «Перемен Во Имя Процветания» – в Койсе…
Они сгорали на старте, они задыхались при посадке, они пропадали в черных недрах открытого космоса и в сером тумане Подпространства, чтобы стать живыми легендами Земли, кумирами тинейджеров и немыми, но весьма красноречивыми ходатаями Института на пленарных заседаниях Ассамблеи.
А потом все это, как водится, всплыло.
И хотя общественность, слава богу, осталась в неведении, скандал грянул очень крупный, с разборками на уровнях и разнообразнейшими последствиями в низах.
В первую очередь – и надо сказать, с полным на то основанием! – под раздачу попали идеалисты. Их уходили на пенсию пачками, не считаясь с возрастом. Кое-кого даже оформили, правда, ненадолго и с немедленной амнистией. Потом прокатились чистки в аппарате, затронувшие почти весь кадровый состав, кроме Хомяка, земля ему пухом, и еще нескольких юрких ребят, усердно топивших всех, на кого указывал аудит. Но сам Институт, как ни странно, было решено сохранить, переформировав от фундамента до крыши. Реструктуризировав, его отдали в подчинение правительству на правах Комитета, а править и всем володети, поколдовав над личными делами, утвердили Маэстро; после эвакуации из Кашады он уже не годился для полевых работ, зато был замечен теми, от кого зависит многое, и вместо пенсионной книжки получил предложение, от которого не смог отказаться. Да и не захотел. Поскольку по-прежнему считал себя в ответе за нас, оставшихся в более-менее живых…