Великий Сатанг - Вершинин Лев Рэмович. Страница 36

И так далее, если верить рекламе — двадцать два оригинальных номера.

За последние три года импресарио Топтунов впервые заявил о себе, и это само по себе интриговало. Билеты достать было, разумеется, невозможно. Но я человек предусмотрительный и регулярно возобновляю постоянный абонемент — разумеется, не ради каждодневных низкопробных шоу, а именно для таких из ряда вон выходящих случаев.

Толпы ломились в театр за час до начала, десятки театралов, умильно улыбаясь, выклянчивали лишний билетик, и барышники у наглухо запертых касс трудились вовсю. Еще бы! Дархайский актер — это новинка, не то что, скажем, туристы с Дархая. Не стану скрывать, внешне они мне не очень импонируют — курчавые, раскосенькие, в общем, обезьянки, да и только; но, с другой стороны, нельзя отрицать и позитивных моментов: дисциплинированны, аккуратны, скромны в поведении и одежде. А это свидетельствует о многом! Поверьте специалисту, человек становится выскочкой не тогда, когда позволяет себе критику в адрес вышестоящих, а когда впервые является в присутствие в ненадлежащем виде…

Мне лично всегда нравились строгие темно-серые костюмы-тройки и неброские галстуки, и хотя я никогда не был диктатором и самодуром, но за пять лет моей работы в управлении Космофлота никто из подчиненных не счел возможным пренебречь моими вкусами…

Проходя через фойе, я обратил внимание, что меня все еще узнают, хотя и немногие — еще бы, столько лет прошло! — но узнают и подчеркнуто морщатся. Даже отворачиваются, ублюдки. А когда-то, сразу после той гнусности, что со мной вытворили, после газетной шумихи на улицы вообще лучше было не выходить…

Я отвечал наглецам безразличием, но внутри все кипело, и, заняв место в ложе, я разрешил себе негромко выругаться.

Чистюли. Скоты. Кривят, понимаешь, рожи. А с какой, собственно, стати?

Согласен, та история была совершенно дурацкой. Но даже если я был не вполне прав, то ведь можно было и поправить, в конце концов, я ведь готов был согласиться и с выговором!

Но так поступать с проверенными кадрами — верх безответственности. Судите сами: приближается юбилей, двухсотсорокалетие выхода человека в космос, и как раз в это время Главный Диспетчер уходит на пенсию. Вопрос этот был уже согласован, и оставалось неясным только, кто конкретно станет его преемником. Собственно, кроме меня, реальных претендентов и не было; меня уже вызывали наверх и обстоятельно беседовали. Ну а Главный Диспетчер Космофлота — это уже номенклатура, оттуда рукой подать до Директора, а следовательно, и до министерского кресла.

Надо ли объяснять, как важно мне было показать, что я — именно тот кандидат, который необходим на столь ответственном посту? Рутинная работа шла как должно, но хотелось ошеломить тех, от кого зависело назначение, чем-нибудь эдаким. Тем более что имелось мнение, и мне об этом стало известно, что Директор неравнодушен к разного рода сюрпризам. Вот тут-то и подвернулся этот поганый «пассажир», космолет-развалюха «Адмирал Истомин». Он вез детей, отдыхавших в нашем ведомственном лагере в поясе Цереры, и по графику должен был прибыть в порт назначения четырнадцатого апреля. Но подумайте: какая радость для космолетчиков встретить своих детишек именно двенадцатого, в день профессионального праздника!

Разве я рассудил не здраво?

Как исполняющий обязанности Главного, я связался с «Адмиралом» и приказал капитану поднажать. Директива, разумеется, была устной. В оскорбительных выражениях капитан отказался подчиниться приказу, ссылаясь на якобы дряхлый двигатель. Представляете — прямое неподчинение руководству! Пришлось его отстранить, тем более что первым помощником был человек надежный и исполнительный, мой личный выдвиженец и, помимо всего, вероятнейший претендент на место моего будущего первого зама.

Не могу спорить, прав оказался не я, а капитан; рывок, правда, прошел удачно, но, уже тормозя на орбите Ормузда-2, корабль взорвался. Не выдержали двигатели. Вместе с крошевом на планету полетели радиоактивные осадки, а я… полетел с работы. И ведь все бы могло обойтись, даже после того проклятого репортажа мерзавца Сан-Каро, но проклятый «Ксеркс» добил меня. На месте следственной комиссии я бы вначале разобрался, что делал патрульный рейдер ДКГ в непосредственной близости от границ внутреннего пространства Союза, прежде чем принимать к сведению заведомо клеветнические измышления конфедератов по поводу якобы перехваченных ими устных директив…

Так я на заключительном заседании комиссии и заявил, слово в слово, но никто даже не пожелал вникнуть. Ясное дело, этих козлов интересовала не истина, а судьба их сопливых внучат!

…Тем временем музыка грянула туш, снопы света загуляли по залу, отвлекая от ненужных воспоминаний. Уже увертюра к программе положительно радовала, подтверждая репутацию импресарио Топтунова. Он, безусловно, умеет подать своих протеже и сделать сюрприз истинным ценителям. Конечно, многие находки его довольно вульгарны, как, скажем, пресловутая Ози Гутелли, хотя и она не лишена определенного шарма, но вместе с тем старик Аркадий принадлежит к традиционной школе затейников, к вымирающему поколению, исповедовавшему давние, классические принципы отбора.

Напевная негромкая музыка, курящийся над кадильницами благовонный дымок, монументальные декорации и нежный перезвон бубенцов…

Это впечатляло.

Актер, совсем мальчишка, типичнейший горный лунг — то есть, по сути, та же макака — прекрасно подал свой выход. Изящные движения, образцовое владение оружием, летящая вязь иероглифов на одеянии. Я, так уж вышло, немного знаком с обычаями Дархая, и пусть не без труда, но сумел прочитать: «В единстве силы и послушания — благо!»

Похвальный обычай, нужно отметить: украшать государственным девизом спецодежду…

Во втором отделении исполнитель скинул ярко-красный национальный лвати, оставшись только в широких белых ти и белой же ти-куанг. По снежной яркости материи ползли, извиваясь, сапфироглазые крылатые змеи, и желтые пятна, символы Солнца, правильными восьмиугольниками выстраивались над бахромистым подолом. Потоки синего и алого света рассекали арену. Юный дархаец плавным жестом оправил волосы, и в разрезе, обнажающем грудь, блеснул амулет — именно тот, о явлении которого так долго мечтали мы в тиши заседаний клуба…

Я не люблю доверяться эмоциям. Поэтому я не сразу поверил своим глазам, даже протер их — но амулет действительно был! А гастролер раскинул руки в особой, лишь посвященным знакомой стойке, — и под куполом прозвучало гортанно, словно бы даже по-птичьи клекочуще:

– Л-ла джонг’гра тьяхъ’йа каччиал-л ла!

И даже профессиональный знаток дархи, переводчик или лингвист, навряд ли понял бы его, разве что разобрал бы несколько знакомых созвучий. Потому что под земным небом впервые прозвучали звуки благородного древнего къа-дархи, языка, на котором Хото-Арджанг объяснялся в любви прекраснолонной Кесао-Лату…

ПЛОД ЛА СОЗРЕЛ! — означал этот клич-зов, обращенный к тем, кто посвящен. И я возблагодарил судьбу и Бога, в которого, разумеется, не верю, за то, что регулярно возобновлял абонемент в «Одеон»…

С трудом дождавшись окончания, я приобрел недорогой букет и прошел за кулисы. Я знал уже, какие слова скажу носителю амулета, и знал, что слова эти убедят его; в конце концов, он всего лишь мальчишка и ничего не понимает в наших делах, несмотря на все свои полномочия. А еще я твердо знал, что вомну в линолеум любого, кто посмеет пытаться не пропустить меня к актеру.

Вминать, к счастью, никого не пришлось. Мальчишка отдыхал после утомительного представления, но сказанная вполголоса через дверь фраза: «Л-ла нгенг’ге ицъкльи а-токон» — мгновенно открыла мне дорогу в актерскую уборную. И он выслушал меня, и я был краток в доводах, но убедителен; лишь несколько точных и емких вопросов задал обладающий амулетом, и я ответил на каждый, подчеркнув, что наш, земной, Старший Брат достоин во всех отношениях, но, увы, слишком обременен годами. И наконец он кивнул, открыл футляр с набором длинных игл и жестом приказал мне лечь на спину.