Большие перемены - Веснина Елена. Страница 36

Зазвучал музыкальный проигрыш. Катя очень удивилась и пододвинулась поближе к радиоприемнику, добавляя громкость. А Ксюха не унималась:

— Сегодня моя лучшая подруга Маша встречается с любимым, ура! Я мысленно с тобой, Маша! Ой, Женька, не ревнуй! Я увлеклась! Я просто имела в виду, что сегодня для вас, дорогие Маша и Алеша, ровно в пять часов я поставлю самую лучшую мелодию, которую только смогу отыскать…

Катя усмехнулась нехорошей усмешкой:

— Ага, значит, ровно в пять часов! Спасибо, болтливая сорока Ксюша!

Ксюха и сама сообразила, что перегнула палку, и затараторила:

— Ох, простите меня, уважаемые радиослушатели! Кажется, я сболтнула лишнего! Но ведь не поделиться радостью за подругу я не могу! А с кем делиться, как не с лучшими друзьями! А лучшие друзья для меня — вы, слушатели радиостанции «Черноморская волна»! Только для вас сегодня — отличная музыка и восхитительная погода!

Маша заканчивала работу над куколкой, пришивая ей глазки-пуговки и разговаривая с ней:

— Алешенька, это воплощение твоей силы, твоего мужества. — Маша погладила морячка по голове.

Это — воплощение твоей мудрости. — И она надела на моряка фуражку. — Ты уйдешь в море, я буду тебя слышать, и ты будешь слышать меня. Здесь — вся моя любовь к тебе. Здесь — мое сердце. Ты будешь служить на «Верещагино», Алешенька, а я буду тебя верно ждать!

Маша сняла с пальца серебряное кольцо и надела на куколку, как пояс:

— Ты всегда будешь со мной, Алеша. Навеки.

И Маша крепко поцеловала куколку.

Костя подъехал к ресторану на автомобиле и резко затормозил у входа. На крыльце его поджидал подпрыгивающий от нетерпения Лева.

— Ты что, Костя, совсем сдурел? Я же не на свидание тебя позвал, опаздывать нельзя!

— Я все понимаю, Лева, но меня отец задержал… — оправдывался Костя.

— А-а, все от папочки зависишь, пацан! Ладно, базарить некогда, поехали! — Лева прыгнул в машину, в руках он держал сверток. — Ты все хорошо помнишь, Костя?

— Помню, помню, где тут забудешь!

— Мое дело — доставить посылочку для нашего мальчика в его одиночное Простоквашино, — пошутил Лева.

— Как ты, Лева, утомил своим плоским юмором! — отмахнулся Костя.

— Ладно, ладно. Сам ты не очень-то объемный. Итак, я доставляю посылку, ты едешь к изолятору. Стоишь у окон. Понятно?

— Что значит «ты едешь»? А ты со мной не едешь? — удивился Костя.

— Я отвечаю за другую часть плана, — покачал головой Лева.

Костя недовольно взглянул на него:

— Ага, а мне оставляешь самую рискованную… Чтобы машина отца засветилась.

Лева воздел руки к небу:

— О Боже! Какой ты… смелый, Костя! Машина отца! А то, что я приношу передачу в тюрьму и вот этими самыми пальчиками добровольно вношу в журнал посещений свою родную фамилию? Это, по-твоему, не риск?

Буравин развязывал галстук, освобождая шею. Полина с тревогой наблюдала за ним, не решаясь задать вопрос. Наконец она рискнула:

— Ну, как, Витя? Как все прошло? Удачно? Буравин с расстановкой произнес:

— Все. Прошло. Если можно считать удачным искусственное разделение работающей фирмы. Но — ничего не поделаешь. Я был готов. Все нормально, Полина.

Полина настаивала:

— Но ты расстроен. Я вижу. Случилось что-то непредвиденное?

— Да нет. «Верещагине» я отвоевал. Это, как говорится, был для меня вопрос чести. Пришлось, правда, уступить при разделе активов. Но не это главное… Меня очень обеспокоило психологическое состояние твоего бывшего мужа.

— В смысле?

— Мне он показался немного не в себе. Как будто он одержим, — попытался найти нужное слово Буравин.

— Почему ты назвал его одержимым? — не поняла Полина.

— Понимаешь, он вел себя странно, очень странно. Был возбужден. Сначала хотел взять свою долю деньгами, потом согласился на реальный дележ активов. Суетился, рвал бумаги, вел себя, как полубезумный… Я не понимаю до сих пор, хочет ли он работать на самом деле, — расписывал Буравин.

— Подожди, ничего не поняла. Борис был взволнован, это понятно…

— А, извини! Кажется, я тебя гружу не твоими проблемами. Извини еще раз. Мы сами разберемся, — махнул рукой Буравин.

— Нет, Витя, это не ваши проблемы. Это наши общие проблемы, — возразила Полина.

— Все равно. Решу их сам. Забудь, что я сказал.

— По-моему, без моей помощи не обойтись! — Полина встала с места изначала взволнованно ходить по комнате. — Пойми, слишком многое нас всех связывает.

— Ты имеешь в виду себя? — спросил Буравин, но Полина покачала головой:

— Нет. Я беспокоюсь о будущем своих сыновей.

— Полина. О твоих сыновьях я не забуду, — твердо сказал Буравин.

— Ты? А что, их родного отца ты уже списываешь со счетов? — внимательно посмотрела на него Полина.

— Ты не права… Ты знаешь, что я в принципе был против раздела фирмы… — вздохнул Буравин.

— Ох, Витя. Ты говоришь только о бизнесе. Но личные неприятности невозможно разрешить деловыми решениями.

— Почему? — удивился Буравин.

— Ты же сам сказал: Борис одержим. И ему нужна помощь. Человеческая. И я думаю, срочная! — попыталась объяснить Полина.

Буравин предложил:

— Полина, мы можем всем миром помочь Борису. Напрасно ты считаешь меня бесчувственным пнем. В конце концов, он не только твой бывший муж. Он и мой бывший друг.

— Витя, я вовсе не считаю тебя бесчувственным. Нет. Просто есть вещи, которые должна улаживать женщина, — возразила Полина.

— Если ты хочешь на него как-то повлиять, то напрасно. Дело сделано — и бизнес разделен, и вы, надеюсь, в скором будущем разведетесь официально, — для Буравина все было ясно.

— Витя, я не хочу на него влиять. Да это и бесполезно. Ты знаешь, какой он гордый и упрямый. Я просто хочу… поддержать его, понимаешь? Поэтому я сейчас соберу что-нибудь поесть, домашнего, и схожу туда, ладно? — просительно взглянула на Буравина Полина.

— Домашнего — это ты права. Мне, кроме всего прочего, показалось, что он… голодный. Неухоженный, обозленный, есть хочет… В общем, холостой мужик, — согласно кивнул Буравин.

— Ох, хоть бы пить не начал! — забеспокоилась Полина.

— Надеюсь, удержаться от рюмки у него ума хватит, — пожал плечами Буравин.

— Ты же сам сказал — он как будто одержим, — напомнила Полина.

— Сказал, сказал. Правда. Но теперь жалею. Я не знал, что ты так разволнуешься, родная… — Буравин попытался привлечь к себе Полину, обнять, но ей было не до того.

— Извини, Витя… Не успокоюсь я, пока не схожу туда.

— Давай вместе сходим, а? — попросил Буравин.

— Витя, ну ты с ума сошел? Он же тебя видеть не может! — воскликнула Полина.

— Тебя, кстати, тоже. Но я и не говорю, что я буду подниматься с тобой в квартиру. Подожду в машине. Ты же недолго? — И он заглянул ей в глаза. — Полина, так ты не хочешь, чтобы я поехал с тобой?

— Нет. Я чувствую, что это мой долг. — Полина уже начала складывать в сумку пирожки и другие вкусности.

Буравин, наблюдая за ее действиями, вздохнул:

— Раз ты чувствуешь так… Ладно, с чувствами не поспоришь.

— Витя, я прошу, пойми меня. Ты всегда меня понимал. Борис и ребята обижены. Обделены. Они чувствуют себя брошенными, — объясняла Полина.

— По-моему, это ты считаешь, что их бросила, — вздохнул Буравин.

— В точку. Если быть до конца откровенной, то да. Я их бросила, — согласилась Полина.

— Нельзя так рассуждать! Полина! Нельзя жить только ради детей, ради пресловутого чувства долга.

— Да, я с тобой согласилась, поэтому я к тебе ушла. Но сердце-то неспокойно! Значит, я не совсем права, — покачала головой Полина.

Буравин внимательно посмотрел на нее:

— А может быть, ты внушила себе это излишнее чувство долга? Сколько ты видела среди знакомых, подруг, женщин, которые живут якобы ради детей. Потом дети вырастают, выпархивают из гнезда, а эти женщины остаются глубоко несчастными.