Корабль для уничтожения миров - Вестерфельд Скотт. Страница 36

– А хорошая ли это идея, Роджер?

– В законе ничего не сказано о том, что ты не имеешь права меня слушать, сенатор.

Нара задумчиво кивнула.

– Во-первых, ты радуешься, Нара Оксам. Радуешься потому, что остался в живых твой любимый, и потому, что в войне наступил благоприятный поворот. Однако я догадываюсь, что, кроме того, ты радуешься из-за того, что чрезвычайный план Императора выполнять не пришлось. Наверняка у него был такой план – на случай гибели «Рыси».

Оксам уже была готова согласно кивнуть, но сдержалась. Какой бы степенью надежности ни обладали ее кабинеты, существовали такие методы ведения допросов, при которых можно выколотить из человека воспоминания о любом разговоре. Они с Найлзом играли в опасную игру с древним законом. У Нары хотя бы имелись сенаторские привилегии, а у Роджера Найлза их не было.

– Во-вторых, план Императора на случай чрезвычайных обстоятельств был настолько… необычен, что он решил скрыть его, прибегнув к закону столетнего табу.

Нара моргнула и поспешно отвела взгляд к окну. За окном сверкала столица во всем своем полдневном великолепии.

– В третьих, лично я верю в то, что Нара Оксам ни за что на свете не отдала бы свой голос за нечто уж слишком необычное.

Наре очень хотелось поблагодарить Роджера или хотя бы улыбнуться, но она сумела сохранить бесстрастное выражение лица.

– Все это означает, – продолжал развивать свою мысль Найлз, – что ты либо выиграла голосование, и Император жутко окрысился на тебя, либо ты голосование проиграла и в итоге заработала всего лишь сдержанное недовольство. Как бы то ни было, победа, одержанная Лаурентом Заем, сделала чрезвычайный план ненужным, и теперь Его воскрешенное величество выглядит чудовищем, что бы он там ни предлагал. А поблагодарить за разделение военного совета ему некого, кроме тебя. Ему же хотелось с кем-то разделить вину.

Оксам была изумлена: и как только Найлз все это угадал? Вероятно, следил за лицами других членов военного совета во время ее выступления в Сенате, а может быть, выследил признаки приготовлений к осуществлению плана Императора где-то среди колоссальных массивов данных, которые просматривал каждый день. Но, вероятно, Найлзу оказалось достаточно всего-навсего упоминания о законе столетнего табу, и все остальное он домыслил.

– Короче говоря, – продолжал он, – ты совершила самый страшный грех: одержала моральную победу над Императором.

Нара не выдержала.

– Моральную победу, Найлз? Вроде бы ты как-то раз сказал, что это словосочетание – не что иное, как оксюморон.

– Так и есть, сенатор. Уверен, ты способна понять, что в твоей победе есть несколько внутренних противоречий. К примеру, теперь у тебя стало намного больше авторитета, но зато и опасность тебе грозит более серьезная.

– А ты не драматизируешь, Найлз?

Он покачал головой.

– Все так ясно, что яснее не бывает, Нара. Если я прав, если я не лишился рассудка, то ты напрямую выступила против самого могущественного человека в центральных пределах миров, заселенных людьми.

Нара пожала плечами, снова надела маску равнодушия и перевела взгляд к окну. Планета спасена, ее любимый все еще жив. Все, чем стращал ее Найлз, не могло омрачить радостей этого светлого дня.

Тем не менее Нару все-таки тревожил сам факт того, каким образом Найлзу удалось нарисовать всю эту картину. Уж нет ли у него шпионов в военном совете? Нара Оксам бросила взгляд на старика и заметила морщины у него на лбу, говорящие о том, что ее главный советник встревожен. И тут она поняла: все, что нужно было Найлзу для дедукции, он черпал от нее. Он читал ее чувства так же легко, как она читала чувства толпы. Понимание масс было политическим искусством, а понимание политиков – непременным качеством советников.

Найлз был эмпатом на службе у эмпата.

– Это ты называешь советом, Роджер? – произнесла она через некоторое время.

– Нет, сенатор. Советом я называю вот что: будь осторожна. Ходи помедленнее. Берегись ударов в спину. Предполагай (на всякий случай), что Император расставляет для тебя западню, что он только того и ждет, чтобы ты совершила ошибку. Не совершай ее.

– Не совершать ошибок. Отличный совет, советник.

– Это чертовски отличный совет, сенатор. Следующая ошибка может всем нам обойтись очень дорого.

Она вздохнула и кивнула.

Роджер Найлз наконец позволил себе сесть. Он тяжело опустился на один из стульев для посетителей.

– И еще кое-что, сенатор. Я должен извиниться.

Оксам широко раскрыла глаза.

– За что, ради всего святого?

Найлз с трудом сглотнул подступивший к горлу ком.

– За мои слова о том, что Заю лучше было бы погибнуть.

– А, вот ты о чем.

Нара задумалась. Нет, она ни на секунду не обиделась на Найлза за эти слова. Ими он предупредил ее о том, как это опасно: быть влюбленной в офицера, сражающегося на передовой линии фронта. Работа Найлза состояла в том, чтобы предупреждать ее об опасности, что он и сделал пару секунд назад.

– Роджер, – сказала Оксам, – я знаю, ты рад, что Лаурент остался в живых.

Найлз отвел взгляд.

– Конечно. Никто не пожелал бы любимому погибнуть на войне. Но если уж так, то это хотя бы окончательная смерть.

– Роджер? – непонимающе переспросила Оксам. Она никогда не видела такого выражения лица у своего главного консультанта.

– Я когда-нибудь рассказывал тебе о том, почему пошел в политику, сенатор?

Нара попыталась вспомнить, но представить Роджера Найлза отдельно от политики не смогла. Этот человек был политикой. Нара медленно покачала головой.

– Любовь всей моей жизни умерла, когда мне было двадцать лет, – выговорил Найлз, медленно произнося слово за словом. – Внезапное кровоизлияние. Она происходила из древнего вастхолдского аристократического рода, и все это случилось во времена, когда процветало наследственное Возвышение.

Оксам ошеломленно заморгала. Она и представить не могла, что Найлз настолько стар. До того как она стала имперским сенатором, Найлз утверждал, что большую часть времени проводит в анабиозе, что он живет только в месяцы, предшествующие выборам, и тем самым продлевает себе жизнь, дабы поучаствовать в возможно большем количестве политических баталий. Но Нара никогда не верила, что это так и есть.

Наследственное Возвышение? Да он не просто старый. Он древний.

– И когда Сара умерла, ее забрали, – сказал он. – Ее сделали одной из них. – Он посмотрел в окно, на залитый солнцем город. – Я радовался и славил Императора, – продолжал он негромко. – Я навестил ее в хосписе, и она пыталась попрощаться со мной. А я подумал, что все это просто ритуал. Решил, что она вернется. Мне казалось, что ближе нас с ней не было возлюбленных в истории человечества. Но она не вернулась. Через несколько месяцев я разыскал ее в «сером» анклаве, где она… жила.

– О, Роджер, – тихо вымолвила Нара. – Как это ужасно.

– Воистину ужасно. Они действительно «серые», эти города. Серые, как зарядивший на неделю дождь. Тогда Сара с трудом меня узнала. Глядя на меня, она прищурилась, словно бы что-то в моем лице ей было знакомо. Но она была готова говорить только о паре, поднимавшемся от ее чайничка. Стоило ей отвести глаза хотя бы на одно мгновение, и она забывала меня, а когда ее взгляд снова падал на меня, ей приходилось снова меня узнавать и запоминать. Я был для нее каплей воды, упавшей на реальность, я был менее настоящим, чем этот пар над чайником.

– Внутри нее никого не было, Нара. Симбиант – это обман. Смерть никого не щадит. Мертвые – потерянные люди.

– И как это закончилось, Роджер?

– Меня вежливо попросили уехать, и я уехал. Потом я вступил в местную партию секуляристов и похоронил себя в работе, предназначенной для того, чтобы похоронить мертвых.

– В политике, – расшифровала Нара. – Мы с тобой похожи, верно?

Старик-консультант согласно кивнул. Нара Оксам посвятила себя политической жизни, чтобы победить демонов, мучивших ее в детстве. Она превратила свое безумие в тонкость восприятия, ранимость – в эмпатию, страх перед толпами народа – в откровенную власть над ними. Роджер Найлз превратил свою ненависть в тактическую гениальность, безвозвратную потерю – в непреклонную целеустремленность.