Весы - Вежинов Павел. Страница 26

– Ну! Что скажешь?

– Это сюрприз?

– Для меня – нет! В конце концов, я же ветеринарный врач.

– И все-таки не понимаю, зачем ты меня прогнала?

– Ах, зачем! – засмеялась она. – Ну, не притворяйся, сам знаешь, что ни к чему тебе было смотреть на кровь и все прочее. Я сама их обработала. Так лучше. Теперь если сам господь бог подойдет к столу – и тот протянет руку. Если он воистину создал нас по своему образу и подобию.

– Мама, и часто Марта тебя так угощает?

– Где там – часто, – покачала она головой. – Я-то больше пощусь. На тот свет надо идти чистым…

В это время Марта принесла бутылку. Ее чересчур пестрая этикетка ничего не говорила мне. По крайней мере, ничего хорошего.

– Ты не смотри на ярлык, – заметила сестра. – Мы его для заблуждения наклеили. А вино – наше. Мы его бережем для самых высоких гостей. И для себя, конечно!

Действительно, вино оказалось даже лучше ягненка. Первую рюмку я выпил чуть ли не одним духом. И вскоре перед глазами у меня будто расцвел огромный алый мак. Моя бледная кровь, жиденькая, как сок, что пробирается под корой дерева, внезапно вспыхнула огнем. Даже мама удивленно посмотрела на меня.

– Что это ты надул кровью гребешок? – пошутила она. – Или впервой попробовал?

– Мама, я не пьяница.

– Знаю, знаю. Но твой отец капли в рот не брал. Знаешь, что он говорил? Что человек и без того рождается скверным и развращенным, и незачем ему становиться еще хуже.

К моему удивлению, свой стакан мама выпила почти до дна. У нее тоже быстро покраснел гребешок, как она сама выразилась. Мне было чуть смешно и чуть грустно смотреть, как она раскраснелась до кончиков тоненьких ушей. И вскоре опять уснула за столом. Пришлось нести ее вдвоем наверх – в большую комнату, где когда-то спала вся наша семья. Когда мы вернулись на кухню, мне стало весело, хотя я и был немного смущен этим происшествием.

– Марта, это правда, что я был трезвенником?

– Правда, – кивнула она. – Причем фанатичным.

– И когда же начал пить?

– Откуда я знаю! Наверное, перед тем, как женился… Иначе ты бы этого не сделал. У Балевских слово крепко, тем они и известны на селе…

– Выходит, я первый опозорил фамилию?

– Выходит, так… Но не в этом дело, глупыш, пойми меня правильно. Я тебя не укоряю… и никогда не укоряла…

– А это еще почему?

– Почему!… Она тебе не пара, вот почему! Ты не думай, мы с ней дружили, мы и сейчас дружим, хотя я стараюсь пореже попадаться ей на глаза. Ну, так вот! Когда я узнала, что ты женился, у меня полегчало на душе. Мужчина не может жить с собственной тенью, ему нужно существо из плоти и крови… Нужны волнения, страсти, бури… Я даже могу себе представить, как вы с Лидией поженились. Сначала, наверное, напились как свиньи, разругались насмерть. Й только потом поженились.

Глубоко в душе я чувствовал, что она совершенно права. Наверное, именно так все и произошло, – в момент раскаяния или самозабвения.

– А Лидия тогда пила?

– Тогда – не знаю! Но сейчас она алкоголичка. Настоящая алкоголичка, в медицинском смысле слова. Сразу пьянеет и потом не знает, что делает.

– Но ты-то, наверное, знаешь?

– Нет! А и знала бы – не сказала бы. Пойми ты, наконец, что я ничего против нее не имею. Лидия – именно та женщина, которая могла тебя удержать. Было чем. Она яркая, пламенная, хотя и слабая. Слабая духом. Сильный не станет алкоголиком. Он может стать свиньей, даже зверем, но алкоголиком – никогда.

Я слушал, слегка испуганный.

– Может быть, это я ее довел.

– Не знаю. Может быть. Хотя, по-моему, если женщина любит по-настоящему, она ни за что не сопьется. Любовь – это сила. Влюбленный сумасшедшего задушит голыми руками, если понадобится защитить свою любовь.

А ты откуда знаешь это, моя бедная сестра, хотелось мне спросить ее. Прошла ли ты через этот огонь, и если прошла, то как уцелела? Но Марта неправильно истолковала мое молчание.

– Твоя вина другая! – нахмурилась она. – Ты мог ей помочь! Дать ей пример собственным поведением… Это – единственный выход. Не знаю, известно тебе или нет, но детей у вас не будет.

– По чьей вине? – встрепенулся я.

– По твоей, конечно. Как обыкновенно случается. Один – два аборта, и конец.

– А это ты откуда знаешь?

– От Лидии, – неохотно отозвалась Марта. – Она правильно сделала, что поделилась со мной. Как любая нормальная женщина, она чувствовала себя виноватой перед нами. Особенно перед мамой…

Я помолчал, потом заметил:

– Я не считаю это проблемой.

– Это ты сейчас так думаешь. Неизвестно, что ты говорил вчера. И что скажешь завтра.

– Я не считаю это проблемой! – упрямо повторил я.

– Господи, до чего ты слепой! – вздохнула сестра. – Ты знаешь, что такое жизнь? Не знаешь, конечно, этого никто не знает. Но все было бы куда проще, если бы человек и в самом деле был сотворен из глины…

Не помню, чем кончился этот бесконечный разговор. Мы оба горячо доказывали свое и нервно поднимали стаканы. Хорошо помню третью бутылку. Смутно вспоминаю, что мы говорили о каких-то геологических эпохах. О непрерывном обогащении и усложнении проклятого человеческого гена. Кто имеет право по своей воле, из легкомыслия или по глупости, рвать эту бесконечную цепь! – чуть ли не кричала Марта. Особенно если природа вложила в нее какие-то свои надежды! Или необыкновенные способности! Мне наплевать на твои цепи, рычал я в ответ. Весь мир опутан цепями, и к чему мы пришли? К постыдному самоистреблению!…

Не помню, как я вернулся к себе. Действительно не помню. На следующий день Марта заявила, что это она меня отвела. Без особых усилий отвела, раздела, сунула в кровать… Действительно не помню.

Но помню другое. Отвратительный сон, который мне приснился под утро. Мой первый настоящий сон. Уже открыв глаза, я понял, как невероятно это переживание, данное человеку. Как оно необыкновенно и все же подлинно. Я весь еще дрожал от чувств, испытанных мною во сне, – от чувств, о существовании которых и не подозревал. Будто мне удалось внезапно заглянуть в какой-то иной мир, совсем другой, отличный от того мира, который был мне знаком и который люди способны терпеть только потому, что свыклись с ним, как свыклись с самими собой.

А вот что мне снилось. Я в каком-то озере или болоте, теплом и густом, вроде кофейной жижи. Над мертвой водной гладью кусками висит мгла, как бархатный театральный занавес. Я дико озираюсь и что-то ищу. И наконец вижу это что-то неподалеку – гладкую женскую спину, которая изо всех сил плывет к берегу. С яростью я кидаюсь вдогонку. Плыву я или бреду по тине – не знаю, но я бешено стремлюсь настичь эту невидимую женщину, эту голую женскую спину, которая как змея извивается впереди. Я хочу догнать, вцепиться в нее железными пальцами. И все не могу. Я двигаюсь неуклюже и мучительно медленно, а она плывет легко и свободно. Я делаю последнее отчаянное усилие и будто отрываюсь от самого себя; и тут же настигаю ее и хватаю обеими руками, горячую и скользкую. Она внезапно оборачивается, и я вижу ее лицо. Это – близкое и знакомое лицо, оно принадлежит столько же Марте, сколько и Лидии, и все-таки непонятно, чье оно. Она бьет меня ладонью по лицу, я чувствую, что у меня из носа течет кровь. Люблю ли я ее? Ненавижу ли? Не знаю, но чувство мне незнакомо и невыносимо. Я хватаю ее за шею, которая в моих руках внезапно становится тоньше, сжимаю изо всех сил… и с криком просыпаюсь.

Я с трудом пришел в себя. В открытое окно вплывал прозрачный ледяной воздух. Наверное, уже близился рассвет. Я встал, закрыл окно и, дрожащий, снова улегся в постель.

Вот что я увидел во сне – мутном и бессмысленном, как все человеческие сны. Мутном, бессмысленном и страшном. Но не сам сон и не мои действия, как бы они ни были бессмысленны и неестественны, бросили меня в дрожь. А чувства, которые я при этом испытал, – яростные, густые, невыносимо сильные. Неужели я действительно носил их в себе? И неужели действительно был на них способен? Трудно было поверить в это.