Весы - Вежинов Павел. Страница 43

До обеда мы вытащили еще две рыбины, не такие крупные, конечно. Потом вернулись на берег. Инженер взял себе большую рыбу, нам достались две поменьше. Мы ничего на этом не потеряли – по весу наша доля была больше; глядя, как Христофор укладывает рыбу в багажник, я пошутил:

– Щедрый у тебя приятель! В конце концов, лодка-то его…

– Не такой уж щедрый… – неохотно отозвался Христофор. – Я ему из каждой командировки привожу блесны – шведские, канадские… Да и все мастерство в том, чтобы вытащить рыбу, а ловится она сама.

Мы пообедали рыбой в масле. Хорошие, щедрые порции ничуть нас не затруднили. Снова выпили бутылку «розе».

– Ты, старикан, ложись отдыхай, – посоветовал Христофор. – А я приготовлю ужин. Попойка будет вечером.

Второго приглашения не потребовалось – сильное летнее солнце вконец истощило меня. И все-таки прежде, чем сомкнуть глаза, я успел спросить:

– Ты знаешь Минку? Сестру Лидии?

– Знаю, – неохотно отозвался Христофор. – Приличная девочка, но чересчур чувствительная.

– Она бывала здесь?

– Только один раз. Мы тогда так упились, что вряд ли у нее остались приятные воспоминания.

Я спал до шести часов как мертвый, – так любят выражаться люди, – и проснулся очень бодрым, я бы сказал, в неком просветлении. С чувством необыкновенной легкости, желанием двигаться. Но главным было не это, а то, что просветление ощущалось в голове; мне казалось, что память вот-вот вернется ко мне. И так как Христофор все еще хлопотал в маленькой кухоньке, я пошел пройтись.

Когда я вернулся, весь дом благоухал рыбой и приправами, главным образом, чесноком. Рыба с чесноком – такого я не знал и не мог вылущить из своей памяти. Но блюдо в конечном счете оказалось превосходное.

С рыбой мы пили белое вино – «мускат», как и полагается в таком случае, а когда прикончили бутылку, я ощутил, что у меня развязывается язык. И я рассказал ему свой сон – очень подробно, будто описывал нечто, стоящее у меня перед глазами. Христофор выслушал меня с неожиданным, я бы сказал, необыкновенным интересом, будто я рассказывал увлекательную сказку. Даже забыл о своей рюмке. Когда я наконец умолк, он долго не спускал с меня глаз. – Слушай, старикан, в этом сне что-то есть.

– В любом сне что-то есть… По крайней мере, так говорят психологи.

– Оставь психологов, они меня не интересуют! Этого их умишкам не понять!

Он одним духом опорожнил рюмку и возбужденно заговорил:

– Я тоже расскажу тебе сон. Видел я его давно, пятнадцать лет назад. Тогда мы с тобой еще не были знакомы… Будешь слушать?

Слушать не хотелось, но я махнул рукой:

– Давай, раз начал.

– Тогда я только что женился. В первый раз и, будем надеяться, в последний. Не по любви и не из расчета, а, пожалуй, по склонности. Жена у меня была на редкость красивая – на мой вкус, разумеется. Немножко пухленькая, вся такая розовая, похожая на пончик с мармеладом. И ужасно ленивая! Уходя по утрам, я оставлял ее на кровати и там же заставал в обед – с остатками клубничного варенья на губах. Это меня не трогало или, по крайней мере, мне так казалось. Главное, что я заставал ее дома, а не на каком-нибудь бойком месте. Мы жили тихо и мирно, ни разу не поссорились. Она даже готовить не умела, да мне это и не требовалось. Я и без того никому не позволяю готовить для себя. Старикан, скажи мне, действует тебе на нервы этот образ или не действует?

– Немножко действует, – признался я.

– Да, немножко, в том-то все и дело. И еще я должен сказать, что мы спали в одной комнате, но в разных кроватях. По моему желанию – я не мог бы спать в одной кровати даже с Афродитой. И вот однажды ночью она мне приснилась. Не буду рассказывать тебе весь сон, но мне снилось, что я душу ее за горло. С какой-то дикой свирепостью, как душат змею! Питона, например. Я ее душу, шея у нее становится все тоньше и тоньше, вытягивается в корабельный канат, но я все не могу открутить ей голову. Ведь отвратительно?

– Ничего, давай дальше.

– Проснулся я потрясенный, бросился в ванную; меня рвало так, что кишки вывернулись наизнанку. Потом я вымылся и снова вернулся в спальню. Юлия проснулась и смотрела на меня, ничего не понимая. Старикан, хочешь верь, не хочешь – нет, но шея у нее была вся красная, будто я в самом деле душил ее.

Я испугался – лицо его застыло в гримасе, как у параноика. Он смотрел на меня, будто я и есть тот самый питон, на котором он пробовал свои мускулы.

– Ты шутишь! – заметил я как можно спокойнее.

– Клянусь тебе, старикан, это правда! Верно, есть фанатики, которые в религиозной экзальтации способны пустить себе кровь между ребрами. Но какая могла быть связь между живым человеком и сном? Неужели она была во мне – то есть не она, а ее дубликат?

– Тебе и это снилось, – уверенно сказал я. Он озадаченно умолк, хотя и ненадолго. I – Может быть… Ну, неважно. Я не затем рассказываю тебе всю эту историю. Прошло два года, я совсем забыл свой отвратительный сон. Или просто прогнал его из памяти. И вот однажды вечером я действительно чуть не удушил ее! Точно таким же образом! И не во сне, старикан, а на самом деле. И самое главное, я не знал, за что душу ее, просто она мне надоела до смерти. Он замолчал. Что можно было ему сказать? Я отошел к окну и посмотрел на улицу. Ночь была такая темная, непроглядная, что я ничего не увидел. А вчера мне показалось так светло! Что если я попал в какое-то иное время, подумалось мне. И я снова осмотрел комнату.

– Вино! – бормотал Христофор. – Разве это питье? Вот я сейчас сделаю кровавую Мери, хочешь?

– Делай что хочешь, – ответил я, все еще не стряхнул себя впечатление от его дурацкого рассказа.

Он пошел на кухню, а когда вернулся, лицо его было спокойно, он даже улыбался. В руках он держал два высоких кровавых стакана – это и была «блада Мэри», его любимая смесь водки и томатного сока. Один стакан он поставил передо мной, после чего уселся в плетеное кресло.

Значит, что же выходит, старикан? Из твоего сна и моего сна? Выходит, что где-то глубоко в подсознании… глупости, почему в подсознании? Где-то глубоко в нас, – не хочу сказать, в душе, я не знаю, что такое души, скрывается второй разум, куда тоньше, куда чувствительнее первого. Разум наших чувств, скажем так. Он почуял, или понял, истину раньше меня или раньше моего сознания. Она была не только ленивой, как я тебе сказал. Она была наглой, развратной, жестокой. И самое скверное – бесконечно бесстыдной… Но как этому второму разуму предупредить нас, – и меня, и тебя, – если у него нет прямой связи с нами? Никак, только через сон… Тебе холодно, старикан. Дать тебе что-нибудь накинуть на себя?

– Нет-нет…

Но Христофор все же встал и принес мне легкий серый свитер. Я одевался, а он наблюдал за мной с какой-то, как мне показалось, затаенной любовью.

– Та женщина, старикан, – та, с распоротым животом… Ты хорошо видел ее лицо? Она никого тебе не напомнила?

– Нет, – неуверенно ответил я.

– Не может быть! Ты просто забыл. Сон не выдумывает новые лица, сон просто комбинирует известные тебе. Он слеп для внешнего мира и все' берет из внутренних складов человека.

Это показалось мне интересным. Как бы ни были странны и неожиданны, образы моего сна, в них все же было нечто знакомое, почти на грани пережитого.

– А это была не Лидия? – внезапно спросил он. Я дрогнул.

– Почему Лидия?

– Давай поразмышляем. Что такое бесы? Бесы– это человеческие страсти, доведенные до пароксизма. А что такое страсти? Обычные человеческие чувства, которые мы непрерывно раздуваем в себе. Главным образом, из алчности, чтобы увеличить наслаждение, которое они нам доставляют. Или от нехватки – чтобы компенсировать нечто упущенное. Но я всегда спрашивал себя: хорошо, чувства есть и у животных, у них они даже сильнее, чем у человека. Почему же у них нет страстей, не говоря уже о бесах? Почему не бывает порочных животных, страстных животных, жестоких животных? Они всегда довольствуются тем, что имеют, даже волки, даже гиены. А если какой-нибудь тигр вдруг взбесится, в этом виноваты только люди, которые озлобили его. Тигр никогда не мстит животным, он мстит только людям. Почему так, старикан?