И умереть некогда - Виалар Поль. Страница 41

Лоранс слушала и не понимала, о чем идет речь. До сих пор он ни разу даже не намекнул ей, что намерен строить для последующей перепродажи и собирается оставить себе лишь часть владения. Правда, участок большой, и на нем можно уместить, по крайней мере, четыре дома. Но это чего-то стоит, и чтобы пускаться в такую авантюру, нужны капиталы. И все эти планы исходят от Гюстава! Гюстава, все состояние которого сводится к жалованью в СКОПАЛе и в ЕКВСЛ, — ведь только под это он и сможет что-то занять! Она просто ушам своим не верила, а он тем временем продолжал:

— Я представляю могущественную компанию. Если вы примете мое предложение, то всем — и вам в первую очередь — это будет выгодно.

Только сейчас перед ним со всею ясностью раскрылись перспективы этого дела, и он, не долго думая, решил его провернуть. Лоранс, дрожавшая от страха, не уловила того момента, когда на него снизошло прозрение — он-то ведь не дрожал и не волновался. Он вдруг представил себе всю аферу в целом, и хотя у него не было ни гроша за душой, не было и этих четырнадцати миллионов, которые он предлагал, он знал, что сумеет осуществить свой план и таким образом собственный дом ничего или почти ничего не будет ему стоить.

— Четырнадцать миллионов… сразу… да или нет… Я уполномочен сделать вам такое предложение от имени моей компании.

«Какой компании?» — подумала Лоранс. Да той, которая только что родилась в мозгу Гюстава и которая, как все, что он задумывал, сразу начала обрастать живой плотью. Он даже нашел для нее название: жилой массив «Под самым небом». Тем временем он продолжал:

— Ваш участок хорошо расположен, но он не единственный на побережье. Я видел их немало, — он не лгал, он действительно посетил с Джонсоном около ста участков, но совсем других и предназначенных для других целей, — и если мы не ударим по рукам, то я договорюсь в другом месте. Так что решайтесь.

Владелец сдавался — это было заметно. Он попытался в последний раз что-то сказать, стараясь выторговать себе побольше, но Гюстав оборвал его:

— Четырнадцать.

— Сразу?

— Нет. Половина при подписании контракта и половина пятнадцатого апреля.

— Не пойдет.

— Нет пойдет. Вы получите сразу семь миллионов. Что до остального, если не возражаете, мы это оговорим.

— Вот как! А семь первых?..

— Втихую. Из рук в руки при подписании контракта.

— А если при регистрации подвергнут сомнению эту цифру?

— У меня есть аргументы. Вы уже три года пытаетесь продать участок. Ну, а если нам все-таки не утвердят контракт, в любом случае четырнадцать миллионов мы в нем не поставим; уж я что-нибудь придумаю.

Человек вздохнул.

— Согласен.

— Я тоже.

— И я получу деньги?

— До конца недели.

Гюстав поднялся. Пожал руку хозяину участка. И сказал:

— Сегодня я уезжаю в Париж. Вернусь очень скоро. Мне б хотелось, чтоб через сорок восемь часов…

— Условились: я велю подготовить акт. Могу спросить, на чье имя?

— На имя Компании по строительству жилищного массива «Под самым небом».

— Адрес?

— Мы проставим его при подписании. Я возвращаюсь через сорок восемь часов и привожу вам деньги.

— Семь миллионов?

— Я всегда держу свое слово.

Когда они вышли за ворота и садились в машину, Лоранс спросила:

— Но… Гюстав… эти семь миллионов?..

— Считай, что они уже у меня в кармане, — ответил он.

И вот он летел в Париж к Фритшу. Он попросил Лоранс завезти в «Рюль» письмо Джонсону; он писал, что заболел — не серьезно, но хочет провести сутки в постели: Джонсон не должен знать, что он поехал к Фритшу. С Фритшем же придется действовать быстро, если он хочет заскочить еще в Курпале и вернуться обратно в намеченный срок.

Он вновь увидел Орли, но даже не взглянул туда, где в конце взлетной дорожки исчез в дыму и пламени Ребель. Где-то, среди случайных вещей, еще лежит, должно быть, некий портфель — если, конечно, его не отправили в Нью-Йорк; так или иначе он никому теперь не принадлежит, а производство шелка давно уже, наверно, взял в свои руки Ройсон и либо все уладил, либо потерпел крах. Но какое это имеет значение! Теперь он — Гюстав, и ко всему этому не имеет отношения. Другой человек сходил сейчас по трапу самолета, другие заботы волновали его. Этот человек хотел только — ведь именно этого он хотел? — построить свое счастье, свой очаг, свой дом, создать себе приятную, спокойную жизнь, — вот и все.

Он вскочил в такси и назвал адрес Фритша. Он не предупредил его о приезде, решив явиться неожиданно — как информатор, как союзник. Выйдя из машины на улице Баллю возле комиссариата полиции и глядя на здание, в которое ему предстояло войти, он подумал, что дом как раз такой, в каком и должен жить деловой человек. Простой, старинный, без современных удобств, он соответствовал облику того, кто защищал интересы вдовы Каппадос, и даже как бы подчеркивал его достоинства — скрупулезную честность и добросовестность. На секунду Гюстав усомнился, удастся ли ему добиться не только того, что он задумал по линии ЕКВСЛ, но и того, о чем решил просить для себя лично.

Открыла ему секретарша, безвкусно одетая, прыщавая, пропахшая луком, и уставилась на него близорукими глазами; в прихожей, чуть не до самого выхода заваленной папками, было пыльно. Нет, господина Фритша нет на месте, он в городе, по делам. Но если мосье…

— Гюстав Рабо из ЕКВСЛ.

Женщина знала, что это такое. Так вот, если господин Рабо соблаговолит зайти часов около пяти…

— Так поздно!

И в самом деле это будет поздно — целый день или почти целый день пройдет зря. Во всяком случае, это означает, что он не сможет в тот же вечер или хотя бы ночью вернуться в Ниццу. А поездка в Курпале?

На секунду у него мелькнула мысль заскочить туда, взяв напрокат машину. Ведь это всего в шестидесяти километрах от Парижа — за три часа можно успеть туда и обратно, да еще час провести там. Но это что даст? Какой он получит ответ? Тем не менее надо же когда-нибудь навести в этом деле порядок, повидать Шатрио, объяснить ему. Объяснить — что именно? Что он больше не Ребель? Какую же басню он ему расскажет? Нет, нет, к этому приступать надо, предварительно все обдумав, нельзя так — с кондачка. И потом, если подсчитать как следует, то у него просто не хватит времени съездить в департамент Сены-и-Марны! Может быть, тогда завтра утром…

— Я вернусь к пяти.

От нечего делать он пошел бродить по кварталу. Надо как-то убить почти три часа! Он зашел в ресторан. Но поел машинально, не чувствуя вкуса пищи, — он даже вина не взял. Он снова и снова перебирал в уме все аспекты проблемы, взвешивал «за» и «против», определял тактику. Но он знал, что, когда настанет момент, интуиция, на которую он всегда полагался, не подведет его и на этот раз. Он исходил из данных, в правильности которых не сомневался. Никогда еще он не ошибался в своем суждении о людях, а кроме того, умел так ловко использовать их реакции, так тонко играл на скрытых пружинах, обнажавшихся перед ним, что вполне мог довериться своему чутью. Поэтому, наверное, он снова и стал тем, чем был. И тем не менее все внутри у него дрожало: несмотря на внешнюю холодность и спокойствие, им владел своеобразный страх, схожий с тем, какой испытывают актеры, выходя на сцену, и страх этот не отпускал его до самого начала операции. Он получал от этого даже наслаждение, и всякий раз спрашивал себя, что же он за чудовище, почему это так волнует его, тогда как ни одна игра — ни рулетка, ни баккара — не доставляют ни малейшего удовольствия.

В пять часов он снова позвонил у дверей Фритша. Он знал, что это человек ограниченный, не отличающийся деловым размахом, хоть ему и доверено такое богатство. И найти с ним общий язык будет нелегко. Ему долго не открывали, и он позвонил вторично. Наконец дверь приотворилась, и он снова очутился лицом к лицу с сорокалетней секретаршей.

— Господин Фритш?

— Ах, мосье!.. Мосье!..

Женщина пошатнулась и, чтобы не упасть, оперлась на столик, где в металлической вазе валялись пожелтевшие визитные карточки, которые, видимо, давно никто отсюда не вынимал.