Майра - Видал Гор. Страница 7

Мэри-Энн вошла, одетая в мини-юбку (ярко-оранжевую) и свитер (темно-зеленый). Она невинна, привлекательна, молода. Совсем детские руки, довольно неопрятные, с обломанными ногтями, но необыкновенно гладкие, словно перчатки без шва.

– Мисс Майра, я хотела спросить, не могу ли я поговорить с вами, всего одну минутку. Я ведь не помешала вам, мисс Майра?

Уж насколько я не люблю девиц, особенно молодых и смазливых, но тут я обнаружила, что чувство, которое я испытывала, близко к материнскому. Я быстро подавила его, но сохранила доброжелательность.

– Конечно, ты не помешала мне, Мэри-Энн. Моя дверь всегда открыта для тебя. Садись. Сигарету? Кока-колу?

Я слишком поздно заметила, что играю роль Гейл Патрик, и вынуждена была излучать ослепительную улыбку и дальше в течение этой сцены, до тех пор, пока мне не удалось переключиться и выскочить из роли. Артистическая честь предписывала мне быть последовательной, пусть ни одна Мэри-Энн в мире не сумеет это оценить. С гораздо большим удовольствием я сыграла бы роль грустной, но сострадающей Лоретты Янг, но поскольку я начала, как Гейл Патрик, то так и надо было себя вести, продолжая упорно улыбаться.

После довольно долгих колебаний она перешла к делу: мое отношение к Расти.

– Видите ли, в душе он довольно чувствительный. О, я понимаю, это не очень заметно, он сильный и год играл в футбол в профессионалах и все такое, но у него есть чувства, как у любого другого, и, когда вы говорите, что он ходит, «как блохастая обезьяна», он чувствует себя просто оплеванным, да и я тоже.

Сдерживая улыбку, я старалась выглядеть серьезной, что было непросто.

– О, мне очень жаль слышать это. Действительно жаль. Я только хотела ему помочь. Но у него и вправду ужасная пластика.

– Тот давний случай на футболе, он слишком стесняется, чтобы сказать вам об этом, он тогда сломал четыре ребра, и, когда его вылечили, оказалось, что он стал ас… аси…

– Асимметричным?

– Да, именно, искривленным на один бок. Я хочу сказать, это не очень заметно, пока он не начинает нервничать или не старается ходить прямо, когда вы на него смотрите и шпыняете.

– Мне очень-очень стыдно, Мэри-Энн, – я сама почувствовала, как необыкновенно искренне это прозвучало. – Он выглядит таким сильным и уверенным молодым человеком, что мне и в голову не приходило, что он настолько чувствителен.

– Увы, это так. Что-то в этом роде.

Мэри-Энн выглядела такой несчастной, такой трогательной, такой юной, такой привлекательной, что я едва удержалась, чтобы не обнять ее – этот жест мог быть неверно истолкован!

Вместо этого я заверила ее, что в будущем постараюсь сдерживать свои эмоции. Тем не менее она должна понимать, что преподаватель всегда должен говорить студентам правду. И в данном случае, хотя Расти действительно ходит, как обезьяна, у которой блохи, мой долг требует добавить, что вообще его телодвижения бывают порой необыкновенно изящными, по-видимому, это следствие его невозмутимости и непоколебимой старомодной мужественности, которая, похоже, никогда не покидает его, разве что в классе, когда я обращаю внимание на его недостатки. И в будущем, клянусь, я буду помнить о необходимости сочетать критику с заслуженной похвалой. Она была благодарна и довольна. Очаровательная Мэри-Энн! Она действительно так глупа, как кажется?

Я только-только вернулась с занятий по перевоплощению, когда Бак вплыл в мой офис; другое слово не подошло бы для описания его появления. В белой стетсоновской шляпе, считающейся его фирменным знаком, и хорошо скроенном костюме из твида, который выдавал его истинную сущность бизнесмена, Бак совершенно заполнил комнату, а его улыбка прямо-таки всколыхнула воздух, такой она была широкой, такой счастливой, такой отрытой.

– Да, ма'ышка, выг'ядишь ты п'ек'асно.

Нет, мне не следует дальше пытаться передать фонетические особенности его речи, которая с такой быстротой перестраивалась от Шайенна [11] до Помоны [12], что любой мог бы свихнуться, пытаясь определить ее истинный источник.

– Дети все тебя любят. Правда. Я получаю отличные от них отзывы, особенно по классу перевоплощения, и я надеюсь, что, когда мы уладим наши маленькие деловые проблемы, ты окончательно решишь остаться. – Он опустился в кресло, единственное в комнате, и заговорщицки подмигнул мне. – У тебя есть все, чтобы стать хорошим преподавателем и помощником для такого невежественного прохвоста, как я.

– Ну, не такого уж и невежественного.

В лести мы не уступали друг другу. К тому времени, когда я покончу с Баком Лонером, он уже не будет столь заносчивым, или я не Майра Брекинридж, у ног которой пресмыкались, раздавленные ее презрением, самые заносчивые, вымаливая возможность хотя бы коснуться своими грубыми руками ее – моего – хрупкого тела, слишком прекрасного для этого или, во всяком случае, их мира. Я женщина.

– Должна сказать, что после недельного знакомства с вашими студентами я поняла наконец, что такое перенаселение. Ум не является отличительной особенностью нынешнего поколения. Они как местные апельсины – яркая внешность и никакого вкуса.

Я хотела уязвить. Мне это удалось. Бак откинулся в кресле, как будто я ударила его по лицу, огромному, круглому, цвета золотой осени.

– Ну, это совсем, совсем несправедливо, Майра. В самом деле очень несправедливо. – Казалось, он совершенно не знал, что бы сказать в защиту.

Как бы там ни было, я не давала ему опомниться.

– Я убедилась, что школьная система в Соединенных Штатах находится в состоянии чудовищного кризиса, и теперь я понимаю, какое влияние оказывает телевидение на мыслительный процесс тех, кто провел свое детство, уткнувшись в «ящик»; приходится признать, что эти молодые люди – новая порода, которая выделилась из общей массы в своем стремлении заиметь жизненный опыт, и я не могу назвать знаниями то, что они имеют в результате; возможно, ординарность – это то, что больше всего здесь подходит. Во всяком случае, я нахожу необыкновенно трудным пробиться к ним даже с самой простейшей мыслью, но, поскольку я американка, воспитанная эпохой великого кино, мне хотелось бы верить, что наша культура еще жива, еще способна создавать шедевры, подобные фильму «С тех пор, как тебя нет». Поэтому должна сказать: то, что вы собрали здесь, – это отбросы нации, неудачники, невротические личности, мечтатели, оторванные от реальности, короче, мудаки, явно образующие меньшинство в нашей культуре, жертвы того, что произошло в Далласе 26 ноября 1963 года!

Я окончательно добила его. Он совершенно съежился в своем кресле, сжался передо мной. Под моим высокомерным и пристальным взглядом его огромное открытое лицо стало замкнутым и непроницаемым. Честно говоря, для меня не могло быть большего удовольствия, чем, глядя прямо в такое открытое лицо, быстро сказать все, что нужно, чтобы «закрыть» его. Майрон не одобрял эту мою особенность, но я и сейчас продолжаю считать, что если человек прав, то не может быть ничего, что нельзя было бы высказать, и лица, которые я вот так на некоторое время «закрывала», в конечном счете становились лучшими лицами с точки зрения работы с ними.

Бак пытался возражать:

– Эти мальчики и девочки – срез нынешнего поколения этой страны, не хуже и не лучше. Что в них есть необыкновенного, из-за чего они не идут в Гарвард, в эту вашу Школу бизнеса, так это непреодолимое желание попасть в шоу-бизнес и стать любимцами публики, стремление к тому, чтобы их имена стали известны во всем мире, а это, поверь мне, единственное, что может по-настоящему принести удовлетворение в жизни всякого человека, если он действительно одержим, как я, например, или как они.

– Дорогой Бак, – я вложила в свой голос теплые, слегка хрипловатые нотки Джин Артур, – вы необыкновенны. Уникальны. Вы были – и продолжаете быть – звездой. Вы были и благодаря телевидению, которое показывает ваши старые фильмы, по-прежнему остаетесь любимцем публики. Вы будете жить долгое время после того, как эти два тела, ваше и мое, превратятся в прах, и не станет этой комнаты, и эти мальчики и девочки состарятся и умрут, а их потомки придут и умрут. Бак Лонер, «Ковбой, поющий и стреляющий» из старых радиопередач, верхом на Спорко будет скакать в воображении всего мира. Вы – на все времена. Они – нет, и никогда не будут.