Дорога в жизнь - Вигдорова Фрида Абрамовна. Страница 18

Алексей Саввич отлично выпиливал из фанеры – его рамки и ларчики казались кружевными, но это искусство увлекло немногих. Однако все заинтересовались, когда Алексей Саввич, а с ним Жуков и Петька стали выпиливать по едва намеченному пунктиру какие-то большие куски. Не сразу можно было понять, что же это будет. Глебов первым разобрал, что Петька выпиливает огромную ногу.

– Ты что это, в фанерные сапоги обуться надумал? – спросил он ехидно.

Петька только загадочно помотал головой. Потом обнаружилось, что Жуков выпиливает большущую руку с толстыми пальцами. Время шло – появилась вторая рука и вторая нога, а из-под лобзика Алексея Саввича вышло огромное туловище, украшенное лопоухой головой с нелепо разинутым ртом. Все это соединили проволокой. Ребята, то и дело забегавшие в этот угол мастерской взглянуть, что же это будет, так и ахнули:

– Вот так красавец! Зачем, для чего?

Теперь уже всем было интересно – и сонному Суржику, и гордому Королю, и всегда невозмутимому, исподволь за всем наблюдавшему Репину, и, конечно, Костику, который стоял тут же, широко расставив ноги в красных чулках.

– Ну, догадайтесь! – говорит Жуков.

– Чучело для огорода? – высказал предположение Володин.

– Чучело! Чучело! Ворон пугать! – хором подхватили все.

– Ошибаетесь, – спокойно ответил Алексей Саввич и скомандовал Петьке: – А ну-ка, тащи краски. Какую мы ему рубашку изобразим? Надо нарядить его как следует.

– Давайте сделаем ему шелковый шарф, как у Репина, – добродушно предлагает Жуков.

Андрей слегка сдвинул брови, но красивое лицо его по-прежнему спокойно.

– Ну, разве он похож на Репина? Он парень простой, – возражает Алексей Саввич. – Давайте рубашку сделаем красную, штаны синие…

– Нет! Нет! – вдруг кричит Петька. – Пускай он будет буржуй с цилиндром!

Наскоро выпилили цилиндр и прикрепили к круглой голове. Фрака не получилось, но цилиндр неопровержимо изобличал: это буржуй.

На другой день под вечер Жуков прошел по спальням и, сложив руки рупором, крикнул с крыльца тем, кто был во дворе:

– В клуб! В клуб! Все в клуб!

Мы собрались в большом пустом зале, который до сих пор нас ничем не привлекал,] увидели на возвышении фанерного буржуя.

Алексей Саввич стоял у столика. Под рукой у него был небольшой ящик, и в нем что-то круглое, как будто розовые и желтые яблоки. Скамей на всех пока не хватало, мы стали вдоль стен.

И тогда Алексей Саввич взял в руки желтое «яблоко» – это было подобие мяча, сшитого из тряпок, – и метнул в разинутый рот буржуя.

Мяч влетел в небольшое круглое отверстие, не задев фанеры. Алексей Саввич не дал нам опомниться. Второй, третий – десять мячей без промаха влетели в разинутый рот мишени, а по ту сторону их ловил Жуков.

Ребята восторженно закричали, захлопали. Несколько человек кинулись к столу, но Алексей Саввич остановил их движением руки:

– Сейчас свое искусство покажет член первого отряда Павел Подсолнушкин.

Павел вышел, маленький и щуплый с виду, но с тем же неторопливым достоинстве какое он вносил во все, что бы ни делал: кормил ли Тимофея, занимался ли утром гимнастикой или ел в столовой гречневую кашу.

Жуков высыпал мячи обратно в ящик. Павел стал метать. Он попал семь раз из десяти и солидно, без улыбки отошел от стола. Его сменил Петька. Покраснев и насупясь, он стал лепить мяч за мячом, как говорится – в белый свет. Ребята хохотали.

– Не робей, Петька! Эх ты, стрелок! Мазила! Петька, не поддавайся! – неслось со всех сторон.

После шестого промаха Петька не выдержал. Чуть не плача и на ходу приговаривая: «Когда тренировался, очень хорошо получалось», он кинулся бежать. Его со смехом хватали за рубашку, за руки, но он вырвался и скрылся.

И тут началось: все хотели поскорее испытать свою меткость и ловкость.

– Еще надо выпилить! – кричал Глебов. – Штуки три! А то очередь!

– Вот ты и выпили, – усмехнулся Жуков: слава о Глебове как о первом лентяе и бездельнике давно разнеслась за пределы четвертого отряда.

И Жуков и весь первый отряд были очень довольны, но не подчеркивали этого. Только глаза у них блестели и губы то и дело растягивались в улыбку. Они уступали ребятам из других отрядов свою очередь, старались объяснить, как кидать мяч, чтоб не промахнуться.

Назавтра Алексея Саввича стали осаждать охотники в свободное время выпиливать новые мишени.

– От силы – еще одну, – сказал он решительно. – Это вы потому так накинулись, что у нас пока пусто, игр нету. Давайте лучше еще что-нибудь придумаем.

В этот день мастерская гудела. Кто работал с ребятами, знает: шум бывает разный. Иногда это бестолковый гам, иногда злая неразбериха и крик наперекор уговорам учителя. А бывает ровный рабочий гул – и тут опытный педагог не ошибется, не велит замолчать: он услышит в этом гуле увлечение и сосредоточенность.

Алексей Саввич никого не останавливал и был прав: гомон стоял хороший, увлеченный, веселый. Кто-то вспоминал со смехом, как вчера бил мимо мишени злополучный Петька. Кто-то кряхтел над сырой, упрямой доской и чертыхался сквозь зубы.

– Вот так потренируешься, а потом и в стрельбе пригодится, верно? – говорил Володин.

– Давайте, Алексей Саввич, еще выпилим, а то что это за клуб – одни стены!

– Я ж говорю: надо еще что-нибудь придумать. Давайте соберемся после обеда и все решим.

Но до обеда было далеко, и над верстаками продолжали думать вслух:

– Лето идет. Рюхи надо бы.

– А в клуб – шашки.

– И шахматы!

– Сперва в клуб столы надо. И скамейки. На полу, что ли, в шашки играть?

Разговор – разговором, а работа тем временем идет. Шуршит стружка, скользит по доске рубанок.

В самом углу мастерской стоит у верстака Коробочкин – хмурый, вихрастый, с черной родинкой на щеке. Он никому не мешает, не нарушает дисциплины и работает недурно, но я знаю – он ждет только одного: весны. Что ему шашки и шахматы, что ему рюхи и фанерный ротозей? С первым теплом он непременно уйдет!

Давно ушел бы и Репин, но его что-то держит здесь. Настоящий хозяин во втором отряде, несомненно, он. Если Колышкина и в грош не ставят, то с Репиным другой разговор. Он властвует совсем иначе, нежели Король. Он не держит в своем арсенале громов и молний. Он только бровью поведет, взглянет спокойно и лениво – и этого достаточно. Сейчас Андрей небрежно проводит наждачной бумагой по гладко обструганной дощечке. Взглядом он со мной встречаться не желает.

– Летом… О, к лету здесь такое можно развернуть!.. – мечтательно произносит Алексей Саввич. – Такая площадка… Я все взять в толк не могу, как это она у вас попусту пропадает?

– А чего… Мы при чем… Нам разве говорили?.. – несется с разных концов мастерской.

– А сами вы сообразить не можете? Повесили волейбольную сетку, вот она и мокнет под дождем и снегом, а дальше что?

– Вы не знаете, Алексей Саввич, это не простая сетка, – лукаво говорит Король. – Если б не она, не миновать бы Семену Афанасьевичу Тимофеевых рогов. Вам разве никто не рассказывал?

И верно! Об этом событии Алексей Саввич ничего не знает, его ведь тогда еще не было у нас. И наперебой, со смехом ребята начинают рассказывать:

– Тимофей-то ноздри раздул, глаза кровью налились – вот сейчас подымет Семена Афанасьевича на рога! Бежит, ничего не видит, злой как черт – и в сетку ка-ак врежется! Запутался, землю роет, понять ничего не может, а тут Семен Афанасьевич ему ка-ак даст!

– А вы где были?

В голосе Алексея Саввича, в выражении его лица – ни малейшего нажима, но ребята словно под душ попали. Короткое молчание, потом Стеклов говорит сквозь зубы:

– Да где были – удрали… Семен Афанасьевич один остался. Он да Тимофей.

– Теперь бы не удрали, – уверенно говорит Жуков.