Дорога в жизнь - Вигдорова Фрида Абрамовна. Страница 27
– Почему не спите, Антон Семенович? – спросил я, надеясь, что он хоть ненадолго задержится и мы перекинемся несколькими словами.
Антона Семеновича как-то передернуло, и он сказал с усилием:
– Оставь меня в покое. Ты такой же зверь… нет, хуже – такое же животное, как и все те…
– Антон Семенович! Да что с вами? Что случилось?
– Я вам отдал все, что есть в человеке лучшего, – молодость, разум, совесть, честь. Я думал, вы люди, а вы стадо, орава хитрых мошенников!
– Антон Семенович, да что же случилось?
– Ты не знаешь, что случилось? Не прикидывайся дурнем, хватит! Ни одному из вас не верю! Вы не только меня растаскиваете на куски – вы друг друга пожираете. Ты не знаешь, что происходит в спальне? И ты хуже других: ты не играешь, а знаешь и, как трус, молчишь.
Он повернулся и ушел, а я стоял, как громом пораженный. Потом кинулся в спальню. Там едва теплился свет замаскированной лампочки. На кровати Буруна сидели в одном белье четверо пацанов. Сидели они такие пришибленные, покорные и жалкими и отчаянными глазами смотрели на Буруна, который невозмутимо тасовал карты.
– Хватит играть! – крикнул я с порога.
– Антон? – насторожился Бурун.
– Не Антон – я. Хватит!
– Ого!
– Жевелий, Гуд и все вы – спать!
– Да ты что, Семен? Смотри ты, благородный нашелся!
– Прекрати игру! Что выиграл – хлопцам. Не имеем мы права измываться над Антоном!
– А я что – с ним играю? Ему-то что. Или ты к нему в адвокаты записался?
– Еще раз говорю: прекрати!
– Да иди ты… – начал Бурун – и не договорил. Лицо у меня, что ли, было уж очень бешеное, только он поперхнулся и сказал угрюмо: – Ладно… кончили…
Нет, человек чувствует доверие не только в теплом, душевном разговоре – чувствует и в гневе, в резком, беспощадном слове. Гнев Антона Семеновича, его презрение всегда были так искренни и человечны, что пробуждали самое заветное, самое человеческое и в нас. Даже самые ленивые и тупые понимала сколько же сердца надо нашему воспитателю, сколько он тратит на нас, сколько себя отдает – для чего? Только для того, чтобы мы стали людьми и жили как люди.
23. ПИОНЕРЫ
Мы обедали, когда в столовую ворвался запыхавшийся Суржик. Его обычно равнодушное и замкнутое лицо пылало румянцем, а глаза… может, мы в первый раз и увидели, что есть у Суржика глаза: всегда сонно прикрытые тяжелыми веками, они сейчас готовы были выскочить – и оказалось что они живые, беспокойные.
– Семен Афанасьевич! – выговорил он, с трудом переводя дыхание. – Там из Ленинграда… к нам… какие-то…
Ребята привстали, кое-кто уже побросал ложки, маленький Стеклов вскочил.
– Павлушка, ты что, разве кончил уже! Не кончил, так сиди! – услышал я выходя.
Отряд Жукова дежурил по столовой, а разве Саня позволит выйти, не дохлебав супа, не доев каши, – вот так просто выскочить из-за стола!
Суржик широко шагал рядом со мной, заглядывая мне в лицо и возбужденно повторял:
– «Доложи, говорят, заведующему. Ты, говорят, видно, дежурный, так доложи заведующему…»
– Да кто? Кто приехал?
Но тут до меня донеслась сухая дробь барабана. От калитки навстречу нам строем по двое маршировали пионеры – человек десять, все в форме и с галстуками. Высокий паренек в юнгштурмовке шел по левую руку. Сразу видно было, что он очень доволен всем – и четкой барабанной дробью, и выправкой своего маленького отряда, и славным, солнечным днем.
– Стой!.. Раз-два!
– Ах, кабы горн!.. – с отчаянием прошептал Суржик.
– Вы заведующий? – спросил вожатый.
– Я.
– Здравствуйте. Мы делегация от ленинградских пионеров с подарками для ваших ребят. Лучинкин.
– Очень приятно. Карабанов.
По чести сказать, я ничего не понял. Почему вдруг подарки, откуда? Но этот высокий мальчик в юнгштурмовке держался так твердо и весело, так уверенно смотрели его светлые глаза… просто невозможно было сомневаться, переспрашивать! Я оглянулся: прямо в рот мне, едва дыша, глядел Петька. Я кивнул. Раздался трезвон колокольчика, сзывающий на линейку, и тотчас из столовой, из спален, из парка к нам помчались ребята. Еще минута – и весь детский дом выстроился на линейке, как всегда – по отрядам, каждый на своем постоянном месте. Тем временем вожатый негромко скомандовал своим, и они мгновенно перестроились в одну короткую шеренгу лицом к линейке.
Дежурный командир Суржик стоял рядом со мной и беспомощно оглядывался, не зная, как быть, куда девать руки-ноги, ставшие еще более неуклюжими, чем всегда.
Вожатый вопросительно взглянул на меня. Я знаком показал, что уступаю ему честь и место.
– Слово для сообщения предоставляется Тане Воробьевой! – сказал он.
Из шеренги выступила стриженая смуглая девочка лет двенадцати. Как и у Петьки, неожиданными на этом смуглом лице были огромные серые глаза с голубоватыми белками – сердитые, упрямые глазищи.
Она сделала шаг вперед, отвела рукой со лба прядь волос, вздохнула, точно перед прыжком в воду, и очень решительно сказала:
– Товарищи!
Я обвел взглядом ряды товарищей. Они смотрели на девочку внимательно и с любопытством. А она, переждав секунду, так же решительно и независимо продолжала:
– Вам известно, что по призыву Горького продолжается сбор подарков для деревенских ребят. В начале марта были посланы первые посылки. Впереди по сбору идут Смольнинский и Петроградский районы. Отстают выборжцы. Пионеры Балтийского завода провели во всех цехах сбор технического оборудования. Завод «Красный гвоздильщик» посылает вам тетради и книги. Пионеры базы имени Урицкого посылают баскетбольные мячи, шашки, шахматы, настольные игры… База электроремонтного завода…
Девочка так и сыпала названиями, цифрами (шестнадцать молотков, шесть ножовок, десять зубил…). Ясно было, что выступать ей не впервой – дело простое, привычное и, может быть, даже чуть наскучившее.
Когда она приостановилась, чтобы перевести дух, из наших рядов раздался деловитый вопрос:
– А где все это?
Я узнал голос Володина. Кто-то прыснул, смех пробежал по рядам и умолк. Таня Воробьева слегка пожала плечами:
– Где? На станции. Там дежурный остался. Где… Как будто в этом дело!..
Но для нас дело было и в этом. Мы еще не умели мыслить отвлеченно. Привезены мячи, тиски, баскетбольные корзинки? Мало услышать об этом – надо поскорее поглядеть на них, потрогать и пустить в дело!
– Большое вам спасибо, товарищи пионеры, – сказал я. – Большое, сердечное спасибо и за ваши подарки и за то, что вы приехали к нам в гости. А теперь давайте знакомиться… Товарищ дежурный командир, командуй «вольно».
– Вольно! – надсадно крикнул Суржик.
Ряды дрогнули, но не распались. Гости тоже не двинулись с места. Мои и приезжие стояли и разглядывали друг друга.
– А не пообедать ли вам? – сказал я.
Это был, прямо сказать, мудрый ход. Гости переглянулись.
– Обедать! Обедать! – воскликнул Жуков. – Там еще много всего, и еще картошки варить положили, мы уже положили, сразу! Идемте! – радушно говорил он, протягивая руку и поворачиваясь то к одному, то к другому.
Его некрасивое, но такое подвижное и умное лицо все светилось оживлением и ожиданием чего-то хорошего, что сейчас непременно произойдет. Можно было подумать, будто он всегда только тем и занимался, что принимал гостей.
Ленинградцы уже не парами, а тесной кучкой, окруженные моими ребятами, двинулись с ними к столовой. Сероглазая Таня строго задавала Сане какие-то вопросы, а он отвечал ей очень вежливо и в то же время чуть снисходительно.
– А на станцию, на станцию-то? – теребили меня со всех сторон.
– Суржик, распорядись.
– Самому мне?
– Зачем самому? На кого же ты дом оставишь? Ты главный дежурный сегодня. Пошли кого-нибудь. Да вот хотя бы… Репина хотя бы. Он, кажется, свободен?
Суржик приоткрыл рот, втянул голову в плечи, оглянулся кругом, откашлялся… Он старался хоть немного, хоть на минуту оттянуть время. Но делать было нечего. И вот я и стоявшие вокруг ребята имели удовольствие слышать, как Виктор Суржик, слегка заикаясь, отдает приказание Андрею Репину: