Чужак - Вилар Симона. Страница 146

Он оглянулся и увидел стоявшую поодаль Карину. Какой-то миг глядел на нее, потом добавил, склоняясь к Кудряшу.

— А Олегову витязю Ториру передай, что Дир рыщет повсюду, отыскивая его милую. Если Торир не поспешит… Даже я в Городце не смогу долго оберегать ее.

Потом он опять стал расспрашивать Карину об убитом виже древлян. На уплывшего на лодке Кудряша даже не оглянулся. Знал: не подведет парень.

Больше Микула не покидал Городец, отдавал распоряжения, чтобы усадьба была готова к нападению. Что нападение последует, Микула не сомневался. И не только потому, что понимал: в конце концов, Дир узнает, где скрывается Карина. Теперь, когда власть полностью в руках Дира, он рано или поздно вспомнит, как уже пробовал взять Городец. Тогда Микула сумел отбиться, а в Киеве выходку младшего князя не одобрили и, как всегда, услали на дальние рубежи. Теперь же у Дира были наемники, которые пойдут, куда он им прикажет. Да вскоре и сами древляне заинтересуются тем, куда исчез их виж, захотят разобраться. Поэтому с утра до вечера в Городце шла работа, звенели кузни, ковался булат, готовились наконечники для стрел и дротиков. К тому же Заречный Городец пока оставался единственным оплотом, где еще не похозяйничали пришлые, а это когда-нибудь должно их приманить. И вся надежда Микулы на Кудряша. Было ли это предательством города? Микула отчаянно хотел верить, что нет. Киев и так предали. Предали собственные князья.

А потом настал день, когда от причалов Почайны отчалили ладьи с наемниками Дира, двинулись к Заречью. Доглядники Микулы успели предупредить боярина, и, когда Дир с войском высадился у Черторыя, его встретил пустой берег, обезлюдевшие рыбацкие поселения и ощетинившийся кольями укрепленный Городец.

— Я знаю, как брать такие укрепления, — смеясь, сказал Диру древлянский князь Мал. — Сам некогда у наворопника Олегова учился. Прикажи, брат Дир, и к вечеру только головешки останутся от этого препятствия.

— Да погоди ты, — отмахнулся Дир. — Мне девку наворопника надо получить. Он у Олега в любимчиках, вот и поглядим, как отнесется к тому, что я его ненаглядную Мусоку отдам. Говорят, Олег с Ториром считается. Вот и подумай, брат Мал, что он своему князю скажет, когда жизнь его бабы беременной станет на их пути к Киеву.

Мал-Рысь по-варяжски жевал смолу. Был он в медвежьей шкуре, наброшенной на плечо, лицо в боевой раскраске. На шее болталось ожерелье из волчьих и медвежьих клыков. В Киеве такие носят только профессиональные охотники — это их знак. Но Мал был древлянский дикарь. Дир презирал его, хоть никак этого и не показывал. Ведь его союз с Малом прервал связь древлян с Олегом, что ослабило силу новгородца, а его, Дира, прибавило.

Сейчас Мал только хмыкал, не понимая задумки Кровавого Дира. Гм… Кровавого. А вот из-за бабы знаменитый Кровавый мешкает.

— Карину эту Торир и впрямь лелеял, — заметил Мал. — Только сомнительно мне, чтобы даже на его мольбы насчет девки Олег ответил.

Дир не слушал. Выступив вперед, оглядывал частоколы и насыпи Городца. Крепко строился Микула, Городец и впрямь укрепление не из последних. Взять его будет непросто. И не только потому, что сейчас в Городце собрались все недовольные Диром и его наемниками. Микула у белых хазар проходил выучку, умел воевать, умел и обороняться. Когда-то Дир уже ощутил на себе его умение.

И он решил попробовать удачу. Вышел вперед, снял, взяв на руку в знак мира, высокий островерхий шлем.

— Эй, Микула, покажись! Поговорить надо.

Боярина он узнал сразу, хотя ни разу не видел его в воинском облачении. Тот стоял над навершием ворот — на голове шлем с железным козырьком и кольчужной сеткой-бармицей, защищавшей шею и плечи. Грудь и живот покрывали стальные пластины доспеха.

— Говори, князь.

Тогда Дир сказал, что не хочет крови, а готов все уладить миром, если Микула отдаст ему наворопницу Олега — Кариной прозывается.

— Сам пойми, Микула, зачем тебе из-за бабы, да еще изменницы, кровь своих людей проливать. А отдашь ее — и я отведу свои отряды.

«Ну, это ты врешь, Дир», — подумал Микула, пробегая взглядом по рядам древлян. Древляне уже хотели драться. Они стояли полукольцом, окружив цитадель Городца, — в звериных шкурах, лица в шрамах от порезов, которые наносят волхвы в день совершеннолетия, руки до плеч обнажены, но тела под дублеными безрукавками в сплошных бляхах. И еще Микула обратил внимание на то, что с князем были и его отряды кметей из Самватаса. Что, неужто тоже на добычу позарились или считают, что исполняют свой ратный долг перед князем? Микуле стало горько, что в Киеве еще немало таких, кто пойдет за князем как на сечу, так и на разбой.

— Не могу я тебе согласием ответить, князь Дир, — сказал Селя-нинович. — Девка, о которой ты говоришь, никакая не наворопница, а просто баба, которую многие в Киеве знали и не обижали, пока ты ее не оклеветал. А не отдам я ее потому, что она моя родня. Мыслимое ли дело своих родичей выдавать?

— О чем это ты говоришь? — начал раздражаться Дир.

— Она невестка моя, Любомира суложь.

И Микула только сцепил зубы, когда Дир зашелся громким злым смехом.

— Да уж, суложь, конечно. Менылица, наверное. Ибо водимой женой [156] Любомир уже византийца выбрал. Все видели.

Теперь хохотал не только Дир, смеялись все. А Микула был вынужден кусать в злобе усы. Но желания сдаться Диру это ему не прибавило.

И тут, перекрывая общий хохот, раздался громкий звук гуслей. На стену поднялся Боян. Был он без доспехов, гусли держал на ремне перед собой, как на пиру, ветер развевал его длинные волосы и бороду.

— Ой, вы гой еси, добры молодцы! Как погляжу, немало вас, витязей из славного Самватаса, пришло на разбой. Аль мало вам было, что Дир кровь в Киеве проливал, ваших одноградцев резал, раз не уразумели вы, что лучше бы медведь дикий вашим князем был, чем тот, кто беду на Киев навел?

Боян обращался к воинам-киевлянам, голос его гремел. И неожиданно он сделал то, что умел лучше всего, — запел. И пел он о том, что не только слава в веках остается, но и позор. А позор и стыд на тех ложатся, кто не силу против находника использует, а на своего, на мирного, зло ведет. Говорил, что поддались они на злато грязное, на славу худую, раз пошли за тем, кто забыл, зачем его в князья звали. Да только вряд ли князем надолго тот останется, кто предает своих. И пусть Дир вспомнит, что случается с теми, кто Киеву не люб. Ибо на место одного князя придет другой, и слава второго затмит славу неугодного.