Чужак - Вилар Симона. Страница 25

Почуяв во дворе движение, незнакомец оглянулся. Но, увидев, что кмети просто красивую бабу привезли, не проявил интереса. Зато Судислав, похоже, сразу узнал ее. Застыл на полуслове, не сводя глаз. Конечно, он всегда к красивой меньшице князя внимание проявлял, поглядывал маслено. Но тут вдруг так стушевался, что одноглазый варяг вновь оглянулся. Осмотрел более придирчиво.

— Что, тебе привезли девицу?

По-славянски он говорил с заметным иноземным выговором.

— Нет. То есть да. То есть, нет. Это, сударь Олаф, родичка моя. Видать, на блины масленичные из голодных лесов прибыла.

А ведь почти не соврал. Карина могла считаться его родней, так как посадник Копыси был женат на старшей дочери Боригора. И сейчас, видя, как варяг Олаф смотрит на гостью, Судислав засуетился, стал звать жену, чтобы встретила родственницу, приняла, как полагается.

Жена посадника, падчерица Карины, сразу поняла, что гостью следует поскорее увести. Они вообще-то с юной мачехой ладили, хотя обычно у Карины не больно получалось с бабами дружить. И о чем говорить с ними, не знала, да и недолюбливали ее местные бабы: то ли завидовали, то ли чувствовали ее превосходство. Падчерица же хоть и старше была, и красавицей никогда не считалась, но от богов была женщиной доброй, незлобивой.

Жена посадника носила княжеское имя — Ясномира. Она раздалась и рано постарела от постоянных родов, но хозяйкой в тереме Судислава была прекрасной. Сейчас она сразу провела негаданную гостью в уютную, обвешанную рушниками горницу, кликнула сенных девок, велев баньку Карине истопить, блинами последней выпечки угостить.

— А когда отдохнешь, Каринушка, мы и поговорим маленько. — Карина почти забыла, как это хорошо — быть женщиной княжьего рода, богатой, нарочитой, когда все сбиваются с ног, желая угодить. И так приятно было после долгого пути ощутить заботу о себе. Девки-прислужницы в бане ее пропарили на семи травах, вымыли, косу ей расчесали, шепчась восхищенно — ох, до чего же роскошная грива у гостьи, черна как сажа, шелковистая, длинная. Только одна осмелилась спросить, отчего Карина не обрезала, как полагается вдове, косу после смерти мужа. Но на нее зашикали, боясь разгневать гостью хозяев.

Карину богато одели — в рубаху из тонкого браного полотна [47] , поверх нее длинное платье-ферязь [48] из светлой шерсти с расшитым золотисто-коричневыми узорами подолом. Волосы заплели и уложили на голове короной. Все гадали, надевать ли бабью кику высокую или вдове только плат полагается. Карине они надоели, и она отослала их, оставшись с непокрытой головой. Но когда немного позже зашла Ясномира и увидела, что Карина сидит простоволосая, как девушка незамужняя, то поглядела укоризненно. Ну ладно, не срезала Карина косу после Боригора, это можно пояснить, раз сразу Родимовой стала. Однако раз голову не хочет покрывать, значит, незамужней себя считает, дает понять, что нового хозяина приманить хочет. А ведь Ясномире было думать, кого приманивает гостья: о пристрастии Судислава к Карине и прежде в Копыси поговаривали.

— Нельзя тебе простоволосой, — негромко, почти умоляюще молвила Ясномира. — Девки мои заприметили — непраздна ты. По обычаю не имеешь права красоваться, пока не разрешишься от бремени.

Карина резко повернулась.

— Что, неужто уже так заметно?

Ясномира улыбнулась. Не понимала, отчего гостья хмурится. Разве для женщины не самое большое счастье вынашивать и рожать детей? Но Карина только грустнела. Знала, что этим гневит прародителя Рода, но не любила посланное им дитя.

И о другом заговорила. Она все о Торире думала, поэтому первым делом спросила, как восприняли волхвы с соседнего капища Перуна, что Копысь Диру отдана?

— А как им это принять? Затаились. Они в мирские дела не вмешиваются. Их дело сейчас молить, чтоб Громовержец урожай послал, напоил вовремя землю дождем-грозой. Но то, что на Масленицу в град никто из них не пришел, — недобрый знак.

Судислав навестил родичку ближе к вечеру. Вошел толстый, лысый, сопящий. Сел враскорячку на лавку. Живот над кованым поясом свесился, как тесто на опаре. Карина смотрела на него молча, но так, как молчать умела только она. Как княгиня. И посадник заерзал на лавке. Оправдываться начал:

— Ну что я мог, Карина? Дир вон окрестные села грабил, говоря, что прекратит разбой только после того, как я этот край под руку его отдам, в град впущу. И каждый день, приходя после набега, клал под стенами Копыси тела сородичей-градцев. Вой и плач стояли в Копыси. А ведь Масленица уже настала. Надо было Весну встречать. И я… Все мы порешили — быть нам под Диром. Родим-то где? Сгубил Боригора, который умел воевать, остальные же воеводы-князья о своем роде только пекутся. А у меня весенние торги на носу, надо о них думать. Эх! Вот и пируем вместе теперь, празднуем.

Он говорил, а сам подсел и все норовил ладонь на колено ей положить. Карина его пухлую руку отталкивала. Слушала долетавший извне шум: разудалое пение, скоморошьи прибаутки, смех. Судислав тоже прислушался. Даже засмеялся. Брюхо его так и заходило ходуном. И опять к Карине придвинулся. Пахло от него пивом и луком.

— Слышь, Каринка, как только эти, — мотнул он бородой в сторону, — как отбудут они, я тебя женой своей сделаю, по всем правилам, при всем народе над текущей водой поведу. Ясномира ничего, согласится. Вы ведь с ней всегда ладили. И даже Родим не посмеет посягать на тебя. Дира убоится. А ты тут поживешь, ребеночка своего родишь. Мне суложь [49] моя уже сказывала. Родишь его под мужней опекой, защищу его, выращу подле себя.

«Вот и расти, — зло думала Карина. — А я уйду. Как только разрешусь от бремени, так и уйду. И кикой жены посадника меня не удержишь. Я же кТориру отправлюсь».

Она думала об этом весь вечер, бессонно ворочаясь на мягкой перине. Ее поселили богато, в отдельном покое с каменкой, с выскобленными половицами, с оплетенной сухими, пряно пахнущими травами балкой-матицей. Вот бы и осталась здесь, куда еще по свету мыкаться. Если бы не Судислав. Да и не только из-за посадника пристающего грустила она. Все о варяге думала. Ах, явился как вихрь, научил страсти Удовой, зародил любовь в сердце — и сгинул.